Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/63
• Следующая

— Родимые, и рада бы, да сами видите: полно у меня, полно, сени и те полны!

Григорий бежит дальше под гору к последним долам. Слава Богу! Там только что разбудили хозяев и Григорий поспевает за последним вошедшим бойцом.

Длинная полутемная изба без перегородок. С печки из-под тряпья на вошедших глядят испуганные! ребятишки. Старик хозяин в стоптанных валенках и! полушубке идет за сеном. Хозяйка поспешно отодвигает стол в самый угол и убирает лавки. Появляется сено — холодное, душистое. Им застилают весь пол; Григорию достается место у двери, рядом с лавкой, на которой стоят ведра. Пахнет сеном, сыростью и жестью. Мягко, и от большого количества людей изба быстро согревается. Григорий ложится на шинель и кладет вещевой мешок под голову. Хорошо!

В дверь стучат. Открывать бессмысленно: весь пол занят. Хозяин через окно кричит, чтобы шли дальше. Опять стучат. Хозяин молчит, стук прекращается. Григорий начинает забываться. Снова стучат. На этот раз тихо и нерешительно. Григорий слышит недовольный женский голос:

— Полно, полно у нас, проходи дальше.

Водворяется тишина. Из-за двери слышен очень тонкий детский голосок:

— Пусти, тетенька, замерзаю!

Дверь скрипит. Григорий открывает глаза и видит в облаке пара тщедушную фигурку, шапку, надвинутую на глаза, и очень тоненькую шею, беспомощно торчащую из чрезмерно широкого ворота шинели.

Как же это тебя такого призвали?? — растерянно говорит хозяйка и вдруг всхлипывает. Непреодолимая сила закрывает глаза Григория. — Как же тебя зовут? — спрашивает женский голос.

— Андрей Андреев, — отвечает солдатик.

— Полезай, Андрюша, на печку к ребятам, — говорит хозяйка.

Все сливается в сознании Григория и он засыпает. Иногда он слышит сквозь сон, как стучат в дверь, потом в окно, потом опять в дверь, но никого уже в избу не пускают.

Утром Григорий ест вместе с другими красноармейцами вареную картошку из громадного черного чугуна и расспрашивает хозяйку про немцев. Хозяйка охотно рассказывает. Красноармейцы слушают внимательно и жуют. Из их ртов идет пар не от мороза, а от горячей картошки. Андрей Андреев сидит против Григория. Лицо у него бледное, глаза голубые, нос тонкий, рот маленький. Ворот гимнастерки так же широк, как ворот шинели.

— Какие немцы? — ласково-иронически начинает хозяйка, — таких вот ребятишек, как Андрюша, у них в армии нет, войско рослое: молодец к молодцу. Все больше на автомобилях да на мотоциклах ездят.

— А обижали вас? — спрашивает Григорий.

— Обижать не обижали, — отвечает хозяйка и глядит строго на Григория, — Гусей поели…

— К печке никого из нас не подпускали, — подходит к столу хозяин. — Жрали с утра до вечера! Ощипят сразу несколько кур и в котел, а потом разденутся донага и вшей бьют прямо при бабах — срамотища!

— А кого-нибудь расстреляли? — спрашивает Андрюша и глаза у него от страха круглеют.

— Расстреливать никого не расстреливали, — хозяин делает безразличное лицо. — Председателя колхоза старостой назначили, так его, когда наши вернулись, один командир из нагана застрелил.

Водворяется неловкое молчание. Все жуют картошку, обжигая язык и губы.

В 3. Григорий получил паек и узнал, что следующим пунктом сбора назначен Н. Никто не сделал ему никакого замечания и дальше он пошел с маленькой группой красноармейцев, не дожидаясь темноты с расчетом переночевать где-нибудь, не доходя Н. Снова повеяло свободой, снова Григорий мог проявить инициативу. Причиной такого либерализма было то, что на первом переходе замерзло около сотни красноармейцев, главным образом молодежи. Сорок трупов нашли на дороге, остальных в сараях и стогах сена. Начальник эшелона испугался, поехал собирать покойников, а в его отсутствие колонна пошла самотеком. Солдаты двигались без всякого руководства от пункта к пункту, собираясь для получения пайка. Крестьяне принимали радушно, особенно старались пожилые крестьянки-матери. Они варили концентраты, давали картошку, поили молоком. О немцах все жители отзывались скорее сочувственно. Отступившие никого не расстреляли, не было слышно о насилиях. Все говорили о хорошем состоянии немецкой армии, о большом росте солдат, красивой форме, строгой дисциплине и обилии техники. Немцы отбирали только белые скатерти и простыни для маскировочных халатов, резали гусей и мылись, не стесняясь присутствия женщин. По какому принципу назначали они старост и полицейских, Григорий, несмотря на все расспросы, установить не мог. Видимо, коменданты руководствовались при этом только собственной фантазией. О голоде в лагерях военнопленных Григорий не слышал ничего, под Тулой их просто не было.

Шесть дней шел Григорий от Тулы до Калуги. Под Калугой почувствовалась близость фронта. Стали попадаться разбитые танки, обломки повозок, ящики со снарядами и неубранные трупы. Вечерело, когда Григорий подходил к городу. На снегу догорали красные отблески ушедшего за кружевной, хрустальный лес солнца. Пахло гарью. На широкой разъезженной дороге попадались воронки от снарядов и опаленные вмятины минных разрывов. В нескольких шагах от дороги Григорий увидел труп в зеленоватой шинели. Немец лежал, сложив руки по швам, ветер трепал темные волосы, глаза были закрыты, длинные ресницы побелели. Труп лежал спокойный и неподвижный. Григорий с мучительным любопытством вгляделся в правильное красивое лицо. Крестьяне правы: войско наверное хорошее, но что они думают у нас делать? Неужели надеются просто-напросто завоевать? Не может этого быть!

Труп лежал гордый, одинокий и безответный. — Одной гордостью и отвагой Россию не возьмешь, — подумал Григорий и пошел к притаившемуся в розовой мгле городу. Бои, по слухам, шли в нескольких километрах за Калугой.

Из избушки вышел крепкий, ладно скроенный паренек в черной ватной телогрейке, черных ватных штанах и серых валенках. Холодный ветер трепал негустые русые волосы на круглой голове. Паренек больше всего напоминал Григорию концлагерного десятника из раскулаченных. Посмотрев на пополнение спокойными серыми глазами, паренек спросил:

— Стрелять из винтовки умеете?

— Нет, — ответил Григорий, — знаем теоретически миномет.

Паренек иронически усмехнулся:

— Минометов у меня для вас нет, а ночью вам придется идти в бой с винтовкой.

— В бой… — сердце у Григория екнуло. Паренек сказал это так просто, как десятник сказал бы вновь прибывшим рабочим: — Ну что же, ребята, сегодня день отдохнете, а завтра на работу.

— Утром ели? — спросил паренек, так же тихо и ласково, как говорил, видимо, всегда.

— Ели, — ответили красноармейцы.

— Тогда занесите вещи в избу и пойдемте. Снег в овраге был чистый, глубокий, нетронутый. Почерневшее жестяное ведро четко выделялось на голубоватом фоне, Паренек-комвзвод растоптал вокруг себя хрупкий, хрустящий снег и лег на живот, сильно раскинув ноги.

— Целиться надо так, — он вскинул винтовку и прицелился, — спускать курок будете, не рвите, а спускайте мягко, постепенно. Теперь ложитесь и стреляйте по очереди.

Все прибывшие стали ложиться и выпускать по обойме. Никто не попал в ведро, Паренек покачал головой;

— Пополнение! Потому нашего брата так и бьют. Я неделю тут воюю: за неделю трех комвзводов убили. Последнего вчера ночью… а теперь вот самого назначили. — Комзвод посмотрел на своих солдат пустым взглядом, взял винтовку и пошел к деревне.

На обед получили много пшена и мяса. Ни хлеба, ни соли не было. Готовила хозяйка: быстрая, решительная женщина лет сорока.

— Соли дала своей, — ворчала она у печки. — Командиры ваши жрут небось не так, а солдат без хлеба и соли…

— Не ругайся, мамаша, — возразил комвзвод, — я вот командир, а есть буду вместе с солдатами.

— Знаю какой ты командир! — набросилась на него хозяйка, — вчера еще солдатом был. В бой некого посылать, вот ты и командир… Вон у Марьи капитан и комиссар живут, те с солдатами есть не станут. Знаем мы их!

• Предыдущая
• 29/63
• Следующая