Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович - Страница 25
- Предыдущая
- 25/63
- Следующая
— Смотрите, не засните, — прошептал около уха Григория голос математика, — а то свалитесь.
— Каково сейчас на фронте! — сказал Григорий.
— В тылу тоже удовольствия хватает, — проворчал в темноте бас математика. — Картошку не выкопали, скот погубили… — он не кончил и замолчал,
Молчал и Григорий. Тема была слишком острой для первого знакомства. Но в молчании оба почувствовали взаимную симпатию. Если бы до войны можно было так быстро и так близко сходиться с людьми! — думал Григорий, крепко натягивая на плечо и голову край брезента. — Наверняка создали бы организацию, способную начать решительные действия, а сейчас уже поздно, приходится рассчитывать только на поражение.
Постепенно под брезентом становилось теплее, зато ноги, оставшиеся снаружи, нестерпимо мерзли. Автомобиль, замедлил ход, повернул и остановился. Григорий выглянул из укрытия. Шофер в малахае вылез из автомобиля и сказал, пуская изо рта клубы пара:
— Слезай, ребята, приехали.
Григорий спрыгнул на хрусткий снег. Солнце поднялось выше и побелело. Казалось, что оно вмерзло в голубовато-белое небо. Конец улицы терялся в серебряном тумане, из труб шел серый упругий дым. Ветер утих и воздух был гулкий и ломкий.
— Закурить есть? — подошел шофер.
Григорий оторвал кусок газеты и насыпал зелено- желтую махорку. Шофер свернул заскорузлыми толстыми пальцами и затянулся.
— Не знаешь, отец, ночевку здесь найти можно? спросил математик.
— А вы кто такие будете? — посмотрел из-под малахая старик мохнатыми от инея глазами.
— Кто такие? Мобилизованные.
— Мобилизованные — так идите в райсовет, там пас определят, а то я думал…
— Что думал?
— А тут у нас начальство разное… — блеснул из-за инея ресниц озорной взгляд, — из Москвы всё ехало. Правда, те на своих автомобилях.
— Это после пятнадцатого октября? — спросил Григорий.
— Шестнадцатого октября, — кивнул малахай, — казенного добра много награбить сумели: у одного так сливочного масла пять бочек было, икры черной банок десять.
— А много их бежало? — заинтересовался Григорий.
— Прямо машина за машиной. Наша база на Горьковском шоссе, так в деревнях ночью все дома заняты были. Народ думал — конец, вот-вот немец подойдет, ан, до сих пор нету! — малахай выжидательно посмотрел на Григория и математика, надеясь получить сведения о местонахождении немцев, но в этот момент заскрипели шаги и к автомобилю подошел один из ранее уехавших учителей.
— Приехали? — начал он радостно, — а мы тут квартиры уже нашли, идемте скорее греться.
Самовар пыхтел и булькал. Григорий, выбритый и вымытый, сидел за столом с хозяином трехоконного домика и математиком. В желудке чувствовалась прочная сытость от щей и картошки с яичницей. Хозяин и хозяйка встретили мобилизованных радушно. Теперь, за чаем, счетовод местного лесопильного завода, сухощавый, болезненный мужчина лет пятидесяти, делался все откровеннее и откровеннее. Час тому назад, когда счетовод вошел в дом после рабочего дня и увидел двух посторонних в штатском, он сначала осторожно приглядывался к новым людям. Первый лед сломался, когда счетовод узнал, что гости только что мобилизованные, рядовые. Завязалась беседа, делавшаяся все непринужденнее. Теперь он подробно рассказывал о «драпе» московских вождей 16-го октября.
— Вот этак же, как с вами, — говорил, лукаво поблескивая глазами счетовод. — Прихожу домой, смотрю: из-за забора на дворе какой-то воз выглядывает, большой пребольшой, покрыт новым брезентом. Что, думаю, за штука? Вхожу, а за столом гости. Жена около них хлопочет, а на столе… с царского времени такого не видал! Черная икра, балыки, закуски… Сидят пятеро: двое детей конечно, папаша толстый, жена еще его тяжелее и шофер в кожаной куртке. Увидели меня, заволновались и очень вежливо приглашают за стол. Сам оказался директором закрытого распределителя НКВД. В Архангельск едет к родственникам! Прямо, значит, на север рванул. Попили чаю, поговорили, начал ко мне зав подъезжать насчет бензина: не сумел в Москве запастись, всё до него другие расхватили. Волнуется, задабривает. Мы, говорит, за бензин ничего не пожалеем: масло так масло, мясо, так мясо, у нас все есть. Достал я им через знакомого, так когда расплачивались, посмотрел в грузовик. Верите ли, весь продуктами набит! Мяса чуть ли не целая туша, а в нашу кооперацию пойди, так, кроме кофе «Здоровье», ничего на полках не стоит.
Разговор с бухгалтером развивался по тому же плану, как и разговор с бородачом-шофером. От бегства московских партийцев перешли к немцам и проигранной войне. Счетовод почти не скрывал радости по поводу крушения советской власти. Григорию было ясно: все думают об одном: поскорее бы наступала перемена.
Спал Григорий настолько спокойно, насколько это возможно для человека, у которого арестована жена, по обычное ощущение гнета и опасности уменьшилось. Брезжила надежда, что весь этот кошмар, наконец, кончится.
Ростов Великий, Тейково, Ковров, ряд районных сел и деревень промелькнули за четырнадцать дней пути, мешаясь и путаясь в сознании Григория. Везде Григорий видел одно и тоже: стада гибнущего от голода скота, невырытая картошка, незаконченные противотанковые рвы и крепнущая уверенность в неизбежном крушении коммунистического режима, подкрепленная зрелищем панического бегства московской партийной верхушки. Чем ближе к прямой дороге Москва-Горький, тем больше было рассказов, в том или ином варианте повторяющих рассказ счетовода и бородача-шофера с тем же выводом: народ голодает, а вожди, даже при паническом бегстве, везут с собой продовольствие грузовыми автомобилями. Во время четырнадцати ночевок Григорий только один раз натолкнулся на семью, настроенную просоветски. Было это под Ковровым. Не доходя до города, решили заночевать в деревне, чтобы на другой день получить в Коврове паек и, не торопясь, пойти дальше. Изба, в которую зашли Григорий и математик, выглядела как и все другие. На стук вышла полная старуха, державшаяся уверенно и властно. Узнав в чем дело, она молча открыла дверь, пропуская гостей в дом. В просторной комнате за столом, при свете керосиновой лампы, готовили уроки мальчик и девочка лет 10-12-ти в красных пионерских галстуках. Из переднего угла, вместо икон, смотрела литография Сталина, изображенного на фоне красных знамен. Справа у стены стояла этажерка с полным собранием сочинений Ленина, а над этажеркой красовались две фотографии широколицых, крепко скроенных военных с ромбами в петлицах.
— Эге, — вырвалось у математика, — да у вас, мамаша, не дом, а изба-читальня.
Старуха подозрительно посмотрела на учителя, но не смогла удержаться, чтобы не рассказать о достижениях своих «старших», дослужившихся до орденов и ромбов. Григорий не прочь был уйти, но это было бы слишком демонстративно. Пришлось остаться и, вместо того, чтобы отводить душу в разговорах, за чаем, слушать урок политграмоты в изложении полуграмотной хозяйки. Но это был единственный случай за всю дорогу.
За две недели пути учителя привыкли друг к другу и говорили всё откровеннее. Двигались как можно медленнее и все время надеялись, что немцы догонят их еще до Гороховецких лагерей. Этого не произошло. Железное кольцо танковых клещей не смогло сомкнуться вокруг красной столицы. Наступательный порыв немецких дивизий выдохся и они вынуждены были отойти от Москвы. Сталин получил передышку, война пошла на затяжку.
Большое неприветливое поле, ровное и плоское. Ветер гонит по насту струйки мелкого снега. Вдоль дороги клонятся сухие травы, окоченелые, покрытые корочкой льда. Посередине поля нескладно торчат дома большой деревни. Деревня похожа на выселки. У домов ни садика, ни кустика, как будто их только что построили и не успели обжить голые пустыри вокруг. Километрах в пяти за деревней лес: черно-зеленая кайма, приплюснутая тяжелой белой шапкой. Деревья стоят тесно, как люди, которым холодно. Идти трудно: щеки горят, глаза слезятся и слипаются. Григорий наклонил голову. Ветер прижимал полы шубы к коленям и мешал шагать.
- Предыдущая
- 25/63
- Следующая
