Ворожеи и гадальщики - Одоевский Владимир Федорович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/3
• Следующая

– Какая странная наружность, – заметил я, пораженный физиономией Степана Кузьмича. – Где вы его взяли?..

– А черт его знает, какой-то нахичеванский уроженец.

Года через два после этого однажды вечером я сидел в одном из тех маленьких трактиров на Невском проспекте, которые в Петербурге называются ямками. К нашему столу подошел какой-то человек и тихо спросил:

– Не угодно ли, я фокус покажу?

Я взглянул на него и сразу узнал нахичеванского уроженца.

Фокус был незамысловат и даже исполнен не совсем искусно, так как, вероятно, Степан Кузьмич не обладал проворством рук.

После этого прошло семь лет. Я жил в Москве, вертелся в купеческом кругу, и мне нередко приходилось провожать своих знакомых и родственниц к разным ворожеям и гадальщикам. Я знал почти всех московских пифий мужского и женского пола. Про Степана Кузьмича рассказывали просто чудеса…

По поводу какого-то сватовства одна моя родственница вздумала навестить Степана Кузьмича, и я вызвался проводить ее.

По крутой лестнице мы поднялись во второй этаж и вошли в низенькую, грязную кухню; пожилая женщина возилась около самовара и показала нам ход в другую комнату, в приемную Степана Кузьмича… Через пять минут вышел Степан Кузьмич и тихо поклонился нам. Я сразу узнал в нем нахичеванского уроженца, отставного лакея и мелкого трактирного фокусника. Он пригласил нас в следующую комнату, запер дверь, чинно уселся на стул и начал пристально глядеть в чистую воду, налитую на чайное блюдечко.

– Женщина какая-то, средних лет… Мужчина… – с расстановкой заговорил Степан Кузьмич.

– Семнадцати лет, батюшка. Жених к ней сватается, – пояснила моя родственница – купчиха.

– Вижу, вижу: в розовом платье, молодая… статный мужчина, красивый…

– Он уж пожилых лет…

– Статный мужчина, с проседью в волосах… Это хорошо! Все будет счастливо.

Степан Кузьмич еще что-то говорил, но этого я уж не помню. Знаю только, что, выходя от него, моя родственница удивлялась и спрашивала меня, какой это мужчина с проседью в волосах, так как жених был плешив и почти не имел волос…

– Почем знать, – говорила она, – может, он и точно видел статного мужчину с проседью в волосах. Только кто бы это такой был? Может, другой какой еще жених навернется – и статный, и с проседью.

В последний раз я встретил Степана Кузьмича год назад, проезжая, по домашним обстоятельствам, в Одессу. Он был станционным содержателем почтовых лошадей.

– Я, кажется, видал вас в Москве? – спросил я его.

– Может быть.

– Вас зовут Степаном Кузьмичом?

– Точно так-с.

В это время у Степана Кузьмича был хорошенький домик, один из лучших в деревне, молодая жена и маленький сын. Во всем околотке он славился человеком богатым, скупым и жадным до денег.

Из этих четырех встреч легко составить биографию бывшего московского прорицателя. Потеряв лакейское место, он начинает вести бродячую жизнь, привыкать к праздности и тунеядству… Как человек неглупый и практичный, он скоро отыскивает для себя подходящую профессию и продолжает ее до тех пор, покуда не получает возможности переселиться на родину и жить, уж ровно ничего не делая…

Профессию гадальщика он избрал совершенно случайно. Рассказ об этом я слышал в Москве… Привожу его, как весьма характеристический случай из московской жизни.

Был в Москве один богатый суровский торговец[6], человек, что называется, кулак и, ко всему этому, приверженец древнего благочестия[7]. Звали его хоть Иваном Петровичем. У этого Ивана Петровича был задушевный приятель, хлебный торговец. Были они знакомы лет двадцать и вели между собой хлеб-соль, как подобает солидным людям, чинно, хорошо и скромно.

Вследствие разных случайностей дела хлебного торговца, которого мы назовем Петром Иванычем, начали расстраиваться.

– Дам я тебе добрый совет, – сказал однажды Иван Петрович своему другу. – Слыхал я от старых людей, что первое средствие к прибыли в дом – это надо держать какого ни на есть странного человека. Теперь, если у тебя что неладно выходит, так потому именно, что ты блаженства не наблюдаешь…

– Как это?..

– Покайся и сделай богоугодное дело: колокол слей или что-нибудь другое, странников принимай, чти блаженных…

– Я и так…

– Вот посмотри, примерно, как твоя судьба исправится, если ты послушаешь меня! От добра говорю: не жалей куска хлеба, приюти к себе во двор какого ни на есть странного человека.

– Где же его взять?..

– Я тебе найду настоящего блаженного, который тридцать лет в пустыне акридами[8] и диким медом питался… Вериги в тело так и вросли: в полицию его призывали и то снять никак не могли. Говорят, что этот человек потерпел! Господи! И все за напраслину гонение! Слышь ты, говорят, и розгами-то его секли, и плетьми наказывали, все перенес, голубчик.

– Да, это бывает.

– Нет, братец ты мой, человек этот столь удивительный, что и сказать нельзя, таких редко видишь. Тридцать лет акридами и диким медом питался!..

– А зимой-то как же?

– Зимой?.. На все Господь.

– А!

– Так я тебе этого самого человека предоставлю. Вот посмотри, какое он счастье в дом твой внесет. Эти, братец мой, блаженные – дорогие люди. Он теперь тебе может про всякие святые места рассказать, душу твою очистить и на путь истинный тебя направить.

Таким образом, доказавши своему другу, что при его обстоятельствах нельзя предпринять ничего выгоднее и лучше взятия в дом «странного» человека, Иван Петрович принялся хлопотать о разыскании какого-нибудь блаженного.

В Москве есть личности, для которых всевозможное факторство[9] составляет правильную профессию. Получая разные таинственные поручения, они исполняют их с привычной аккуратностью, хотя и берут за это страшный комиссионерский процент. К таким личностям принадлежал рыжебородый, здоровый мужик Кузьма Захаров, выдававший себя за какого-то финляндского уроженца.

Желая отыскать для своего друга какого-нибудь блаженного, Иван Петрович прежде всего обратился к Кузьме.

– Помнишь, Кузьма, ты мне говорил про блаженного, что тридцать лет акридами и диким медом питался. Жив он теперь?

– А что, нужен он вам?

– Да, в один дом просили.

– Это можно-с.

– Ты говоришь, он в веригах?

– Как же, в железных веригах.

– А тяжелые они?

– Помилуйте, как же не тяжелы.

– И в тело вросли?

– Как есть в самое тело.

– Это хорошо…

– Одно слово – блаженный человек.

– То-то!

У Кузьмы много было на примете всяких блаженных, с веригами и без вериг. Поэтому ему недолго пришлось разыскивать: через три или четыре дня он привел на двор Ивана Петровича грязного, оборванного человека с длинными волосами, прикрытыми замасленной скуфейкой[10], и с узенькими плутовскими глазами на жирном, обрюзгшем лице. Блаженный прихрамывал на обе ноги и, ковыляя, опирался на длинный посох.

– Привел-с, – доложил Кузьма…

Блаженный вошел и, не обратив никакого внимания на хозяина, по обыкновению начал класть поклоны в правый угол.

– Где же ты живешь, добрый человек?

– Между добрыми людьми, милостивец; свет не без добрых людей!

– Есть у меня хороший человек: он тебя, по добродушеству своему, приютит и накормит…

Так юродивый попал к Петру Иванычу. Но сверх ожидания торговые дела его нисколько не поправлялись, а, напротив, шли день ото дня хуже и хуже…

Петр Иваныч терпел, хотя и не верил, что юродивый может сколько-нибудь исправить его торговые неудачи. Но он кормил и поил блаженного потому, что это не составляло для него особенного расхода и, кроме того, он этим хотел угодить своему старинному другу.

Но однажды вышел такой случай. Петр Иваныч получил в присутствии юродивого значительный куш денег в уплату по какому-то старому векселю. Положив их в ящик, который запирался на висячий замок, хозяин куда-то вышел. Все это очень хорошо заметил юродивый и, рассчитывая, что Петр Иваныч не воротится домой по крайней мере час, решился воспользоваться случаем. Но, к счастью, это ему не удалось.

• Предыдущая
• 2/3
• Следующая