Записки рыболова - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 7

– Рыбачить?

По тем предметам, что виднелись в моей надувной лодке ответ и так был ясен. Я понял, что «Ильич» желает беседы, и с удовольствием его поддержал в этом желании. «Ленина» звали Пантелимонычем, и он сильно жаловался, что теперь рыбы мало и не та, а раньше было много и той. Я, имея в садке килограммов шесть вчерашнего улова, не слишком поверил старику. Но, увы, он оказался прав. И причиной грустного явления явилось вовсе не доброе старое время, а подлая рыбацкая артель и ее гнусный кораблик. Эта артель электрической сеткой с мельчайшей ячейкой раз в месяц выгребала из всех закоулков Селигера все живое. Угри шли к барскому кремлевскому столу, а мелочь паковалась в ящики, и свозилась на утиную птицефабрику. Чем объяснить такой варварский подход к собственному водоему, я не знаю. Возможно, спецификой русского характера. Через десяток лет поймать кроме пятидесяти или в лучшем случае стограммовых подлещиков на Селигере стало удачей. Это одна из причин, что я перестал там бывать.

Пателемоныч, как я потом узнал, не без основания, слыл лучшим добытчиком рыбы во всей округе. Он, на своей дырявой плоскодонке, дальше ста метров от берега не отплывал. Когда я вернулся с первой Селигеровской зорьки, в его садке оказалось десяток лещей не менее полутора кило, а один был не меньше трех. Я же в то утро добыл десяток подлещиков не дотянувших до килограмма и еще одного угря, что вызвало завистливое удивление даже у Пантелемоныча. Днем я покатался по озеру на моторе, оглядывая места для будущих рыбалок, а к десяти вечера уже подъезжал к Москве. Живые угри во влажной мешковине доехали в полном здравии. Я показал жене мешок и вывалил змеевидных рыб в ведро с водой.

– Зачем ты притащил в дом змей, – закричала моя женушка. Я гордо пережил отсутствие восторга супруги, поставил ведро с угрями на кухню и пошел в ванную.

Наслаждаясь душем, я снова услышал крик любимой, но уже с нотками ужаса. Выскочив намыленным из ванны, я застал бледную жену стоящей на нашем супружеском ложе в туфлях.

– В чем дело? – испугался я.

– Их там нет! – крикнула женщина и указала перстом в сторону кухни.

Я отправился в указанном направлении и заглянул в ведро. Угри исчезли. Мы вместе обшарили всю квартиру. Беглецов нигде не было. Потом я залез под только что установленную мойку, и обнаружил плотное кольцо из змееподобных тел. Вытаскивая угрей, я пошевелил сантехнику, и ночью нас разбудил крик уже за дверью. Оказывается, вытягивая рыбу, я что-то нарушил в трубах, и нижняя квартира оказалась залитой. Угри обошлись мне дорого. Ремонт нижних соседей пришлось оплатить. С тех пор я живых угрей домой не привозил, а заставлял Гришку коптить их на берегу. Но эта первая рыбалка на Селигере привязала меня к озеру на много лет.

Немало разного случалось со мной на Селигере. Он одаривал не только спокойным и комфортным ужением. Однажды я на своей надувной лодке совершил путешествие через Очаков, пересек большую чашу и остановился на острове с монастырем и милой деревенькой. Пожилые пенсионеры Иван и Серафима предоставили мне свою терраску для ночлега. На острове я собирался пробыть трое суток. К концу третьего, дня меня ждал товарищ, чтобы забрать на своей машине. Ехать в Москву с лодкой, мотором и снастями поездом, тяжело и хлопотно. Для того, чтобы попасть на свидание с ним вовремя, я должен был пересечь основную чашу. Моя машина стояла в ремонте и любезность товарища меня очень устраивала. Ловил я в тот раз не много. Однажды вытащил на зимнюю мормышку двухкилограммового леща из глубокой ямы, но больше времени проводил, разглядывая новые места, и пописывал этюды. Фотографировать я не люблю, поэтому, чтобы сохранить память о местах полюбившихся, берусь за кисть. Утром третьего дня проснулся от гула. На часах около шести, но рассветать, не собиралось. Гул шел от Селигера. Шквальный ветер бросал на берег пенные брызги. Плыть на моем кораблике в такую погоду я не предполагал. Но товарищ специально пропилит из Москвы около трехсот верст, а я не явлюсь. Очень скверно получится. Я решил плыть. Серафима с Иваном долго меня отговаривали, но поняв, что я упрям и не поддаюсь резонам, отстали. Я упаковал документы в целлофан, заправил бачок моего «салютика» смесью бензина с маслом, и в десять часов утра кое-как отпихнулся от мостков причала. «Салют» жалобно завыл и потянул в озеро. Селигер бушевал по-настоящему, волны путались и крутили. Очень трудно было держать лодку носом к волне. Через минуту я промок. Сидел я на канистре с бензином, который надо доливать по ходу, поскольку на семь километров бачка не хватает. Постепенно моя резиновая посудина, начерпывая бортами, стала набирать воду. Но держалась на волне она молодцом, точно утка. Американцы дело знают. Я проверял лодку, наполнив ее водой. Став плавучей ванной, она все равно меня удержала, да еще не одного. Зная это, потонуть, не боялся. Идти пришлось против ветра. Слабый моторчик надрывался. Временами я не понимал, стою я на месте, или все же двигаюсь. Тучи поднялись. Они неслись над головой с бешеной скоростью. Иногда, в рваных дырах, проглядывало солнце. Но от этого пейзаж выглядел еще злее. Самым тяжелым испытанием оказалась заправка горючим. Я имел воронку и пытался через нее наполнить бочок, но ветер рвал бензин, не давая ему течь. Половину, как ни грустно признаться, я пролил мимо в лодку, и не малую толику в озеро. Это был единственный случай, когда я нанес вред водоему. Дозаправляться пришлось дважды. Пока я пытался влить смесь в бочок «салютика» ветер злобно гнал меня обратно. Я шкурой чувствовал, как вырванные у Селигера метры он отнимает у меня назад. Плыл я часа четыре и еще не видел Осташкова. Значит, дотянул только до середины чаши. Очень хотелось курить. Но вынуть сигарету, значит намочить ее. Зажигалка, на таком ветру бесполезна, спичка тем более. Кроме того, я сильно полил вокруг бензиновой смесью, и искра могла дать вспышку. Правда, это опасение, скорее всего, неосновательно. Вода заливала все. Я промок до нитки. Дождевик пришлось снять, капюшон и плащ парашютили и создавали лишнее сопротивление. От воды плохо видели глаза. На момент пришла мысль, что Селигер меня прикончит, но тут показался Осташков. Он мучительно медленно вырастал на горизонте, но один его вид вселил уверенность и прогнал упаднические мысли. Красный «жигуленок» моего товарища я заметил издалека. Удивительное чувство победы охватило меня. Последние десятки метров я прошел, как на параде, с приспущенной в воду задницей (в лодке ее скопилось вдоволь) и с гордо поднятой головой.

Уже в машине, раздетый и укутанный в плед, с бутылкой армянского коньяка в руке, предусмотрительно приобретенной товарищем в осташковском гастрономе, я млел от дивного чувства преодоления стихии. По сути, я совершил глупость, но почему такая радость именно оттого, что я ее совершил?!

На другой день в Москву пришла телеграмма с острова. Иван и Серафима просили сообщить, жив ли я? В тот ураган на озере затонуло семь «казанок» и девять человек погибло. Перечитав два раза телеграмму, я подумал, что не прав Алексей Максимович Пешков. Буря, может явление и впечатляющее, но наблюдать ее приятнее из окна теплого и крепкого дома.

Вспоминая водоемы, на которых в прошедшие годы пришлось рыбачить, невольно воспринимаешь свой возраст, как мешок за плечами. Если в нем порыться, можно извлечь немало любопытного. Мне пятьдесят восемь. Из них я, наверное, пятьдесят два с удочкой. Первого пескаря поймал в речке Сходня шестилетним господином. Но это событие в памяти размыло. До сих пор помню другой эпизод из тех доисторических времен. Над сходненским оврагом нависла тучка. Основная часть неба чистая и голубая, но тучка приближается. Молодой мужик, а может быть, подросток, на меня тогда и пятнадцатилетний производил впечатление взрослого, пришел на берег и распутал свою удочку. Вскоре пошел дождь. Но туча солнца не спрятала, и струи дождя сверкали в солнечных лучах. Парень забросил снасть в быстрое течение и сразу поймал пескаря, за пескарем, подуста, потом голавля. Что ни заброс, то поклевка. Я стоял, разинув рот в прямом смысле, и следил за каждым его движением. Года через три и сам наловчился.