Цепные псы церкви. Инквизиция на службе Ватикана - Бейджент Майкл - Страница 34
- Предыдущая
- 34/62
- Следующая
«Блаженство, которое я ощущала внутри себя, нельзя передать на письме, ни тем паче словами; оно непостижимо для того, кто не испытал его».
И она признается:
«Было кое-что, о чем я не подозревала вначале. Я в действительности не знала, что Господь присутствует во всех вещах; и когда Он показался мне таким близким, мне подумалось, что это немыслимо».
Любая попытка описать Тересу как элементарную неврастеничку или истеричку была бы опровергнута ее автобиографией и ее письмами, которые демонстрируют удивительную проницательность в мирских делах, замечательный прагматизм и здравомыслие, присущее ей чувство юмора. Они также свидетельствуют об остром сознании опасности со стороны инквизиции. Тересу явно беспокоит, что ее свидетельство будет осуждено как ересь. Она пишет своему исповеднику, что он должен принять ее работу только в том случае, «если мое повествование находится в согласии с истинами нашей святой католической церкви. Если же нет, то преподобный отец должен немедленно предать ее огню, и я согласна на ее уничтожение. Я буду вести летопись моего опыта, с тем чтобы он мог принести некоторую пользу, если не противоречит христианскому вероучению».
В своей автобиографии она утверждает, что некоторые клирики отказывались выслушивать ее исповеди. Некоторые из тех, что соглашались, говорит она, заявляли, что она одержима демонами и нуждается в экзорцизме. Один исповедник, сообщает она, решительно объявил, что дьявол вводит ее в заблуждение. И она также рассказывает о друзьях, приходивших предупредить ее, «что против меня может быть выдвинуто обвинение и что я могу оказаться в руках инквизиторов».
Основания для подобного беспокойства, несомненно, были. Радикальный мистицизм Тересы был по внутренней своей сущности враждебен иерархической структуре Церкви, ибо рождал сомнение в значимости роли, играемой официальным духовенством. Она ничтоже сумняшеся обращается к различию, проведенному в начале этой главы, между мистическим опытом и интерпретацией его a posteriori. Она признает, что «в делах духовных мы часто пытаемся толковать вещи по-своему, словно они принадлежат этому миру, и тем самым искажаем истину». Она смело заявляет, что «ношение сутаны не является достаточным, чтобы сделать из человека монаха [34], и не предполагает того состояния великого совершенства, которое подобает монаху». И тут же, вдруг становясь осторожной, она прибавляет: «Я больше не скажу ничего на эту тему».
Не менее крамольны утверждения Тересы о том, что простое соблюдение ритуальных обрядов, с каким бы усердием и как бы долго они ни выполнялись, не делает милость Божью – то есть мистическое переживание – сколько-нибудь более определенным:
«Порой мы придаем значение ничтожным делам, совершаемым нами для Господа, которые в действительности нельзя было бы считать важными, даже если бы мы совершали их очень часто».
И также:
«Мы полагаем, что можем измерить наше духовное развитие числом лет, в течение которых мы предаемся молитвам. Мы даже полагаем, что можем измерить Того, Кто оделяет нас неисчислимыми дарами для Своего собственного удовольствия и Кто может давать больше одному человеку за шесть месяцев, чем другому за много лет».
И снова:
«Опасно вести счет годам, истраченным на молитвы. Ибо, хотя это даже может делаться в уничижении, это всегда может оставлять у нас ощущение, что своим служением мы снискали какую-то заслугу… и любой духовный человек, верящий в то, что простым исполнением молитвы в течение ряда лет заслужил эти духовные утешения, не сможет, я уверена, достигнуть вершин духовности».
Еще более опасно было то, что Тереса воинственно утверждала невозможность иметь какую-либо собственность – не только монахами, братьями и монахинями, но также и другим духовенством:
«Кто-то однажды попросил меня узнать у Бога, будет ли он служить Ему, приняв епархию. После общения Господь сказал мне: «Скажи ему, что если он подлинно и ясно понимает, что истинная власть состоит в том, чтобы ничем не владеть, тогда он может принять ее». Этим Он хотел сказать, что всякий, кому предстоит облечься властью, должен быть очень далек от желания ею обладать. По крайней мере, он никогда не должен стремиться к получению должности».
Тересе, без сомнения, повезло в том, что ко времени прихода к ней известности Торквемада был уже давно мертв. Если не считать запрета на публикацию своих работ при жизни, она избежала гонений со стороны инквизиции, что, вероятно, нужно отнести к разряду чуда в такой же степени, как и все остальное в ее жизни. В 1622 году, спустя сорок лет после ее смерти, она была канонизирована. Но если Тереса не попала в руки инквизиции, были многие другие мистики – некоторые из них знакомые ей лично, – которых не миновала эта участь. Главным среди них был один из самых значительных поэтов того времени Хуан де Йепес-и-Альварес, который взял себе имя Хуан де ла Крус. Хуан имел скромное происхождение и родился на поколение позже Тересы – в 1542 году. В 1563 году, в возрасте двадцати одного года, он вступил в реформированный Тересой орден босоногих кармелиток и в 1572 году стал духовным настоятелем ее монастыря в Авиле. В своих мистических поэмах, имеющих право на то, чтобы их помнили потомки, он обращался к сверхчувственным переживаниям и «темной ночи душ», которая им предшествует. Хуан также писал, что «церковные обряды, образы и места поклонения предназначены только для непосвященных, они вроде игрушек, которые развлекают детей. Посвященные должны освобождаться от этих вещей, которые только отвлекают от внутреннего созерцания».
Неудивительно, что за такие утверждения на него неоднократно доносили инквизиции. Он регулярно оказывался в роли обвиняемого и подвергался преследованиям. В 1576 году трибуналом инквизиции в Толедо он был заключен на девять месяцев в тюрьму с особо строгими условиями. За несколько лет до своей смерти в 1591 году он был сослан в так называемую «пустынь» [35] в Андалусии. В конечном итоге его реабилитировали и канонизировали в 1726 году.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
МАСОНСТВО И ИНКВИЗИЦИЯ
В Европе начала семнадцатого столетия – более неподвластной гегемонии Церкви – вовсю множились и процветали ереси, мистицизм и мистически ориентированные философские системы. Был целый ряд в конечном счете бесплодных попыток институционализировать мистический опыт и оформить его как новую, всеобъемлющую мировую религию – со своей, как ни парадоксально, собственной – и неизбежной в таком случае – доктриной, выхолащивающей и искажающей его. И также предпринимались попытки адаптировать мистицизм к политике и создать идеальное государство-утопию, покоящееся на мистических основаниях. Это, к примеру, проповедовалось в так называемом учении розенкрейцеров, которое стало распространяться около 1614 года и объявлялось его представителями как предвестник нового «золотого века». Несмотря на то что розенкрейцерство было более «гностическим» в своем подходе, более всеохватным, более терпимым, более сложным в психологическом плане и более честным в духовном плане, чем католицизм или протестантство, оно тоже опиралось на интеллектуальную интерпретацию эмпирического опыта; и чем сложнее становилась эта интерпретация, тем больше сам опыт отходил на задний план, подменяясь еще одной теологией.
34
Клобук не делает монахом (поговорка).
35
Небольшой монастырь в труднодоступной пустынной местности.
- Предыдущая
- 34/62
- Следующая
