Жорж Дюамель. Хроника семьи Паскье - Дюамель Жорж - Страница 106

— Мне показали вашу статью, — сказал он. — Отнюдь не плохо. Я с удовольствием замечаю, что вы удачно воспользовались мыслями, которые я не раз излагал перед вами. О, это вовсе не упрек. Самое главное, по-моему, чтобы идеи развивались.

Обычно г-н Ронер был скуповат на похвалы, Лоран покраснел от смущения и пытался должным образом выразить благодарность, а тем временем Вюйом подошел к нему и дернул за полу пиджака.

— С тобой хочет поговорить Гадзони. Он утром прочитал статью. Говорит — изумительно! Говорит, что она будет иметь решающее значение.

Вюйом увлек Лорана в коридор, и здесь его поздравил Гадзони — существо скелетоподобное, со странным, битональным голосом; склонясь к уху Лорана, он несколько раз прошептал:

— Я знаю, в кого вы метите... Нет, нет, не отрицайте. Лорийё — настоящий охранник, Лорийё — наш общий враг. Поэтому рукоплещу от всего сердца. Статья решающая, никак не иначе.

Несмотря на недоразумение, Лоран был радостно взволнован. «Зря я терзался, — думал он. — Проклятые журналисты свое дело знают и знают, что творят. Если бы я разбавил статью розовой водицей, она, пожалуй, прошла бы совершенно незамеченной. Чтобы тебя услышали — даже избранные, — надо говорить громко, надо кричать и топать ногами. Как странно!»

Тут Лораном завладел г-н Шартрен, с которым он каждую неделю встречался в «Биологическом вестнике»; старик всегда относился к нему весьма благожелательно. Сейчас этот благородный человек доверительно подмигивал ему.

— Я высказал вашему другу Вюйому все, что думаю о статье, — шепнул он совсем тихо. — Добавлю лишь одно: то, что вы сделали — превосходно и очень смело. Поверьте бывалому человеку.

— Но, мосье, тут нет ничего смелого.

Старик сделал гримасу, поджав губы, и продолжал шепотом:

— Есть, есть! Я знаю, что говорю. Всегда требуется смелость, чтобы сказать вслух то, о чем все только думают.

Немного спустя, когда Лоран уже собрался уходить, на лестнице ему встретился знаменитый профессор Де-бар, своего рода Геркулес с могучей шеей и огромной львиной головой.

— Браво! — просто сказал великан. — Люблю людей, которые высказываются ясно. Люблю и полемику. И если вам придется драться, мы все будем за вас , — не сомневайтесь в этом, мой дорогой Паскье.

Оставшись наедине с Лораном в темном переулке между бульваром Сен-Мишель и Медицинским институтом, Вюйом взял приятеля под руку и сказал ему по-отечески:

— Вот видишь, все довольны. Видишь, все тебя одобряют. Видишь, нечего и расстраиваться. Могущество прессы прямо-таки невероятно. Дело твое правое, следовательно, все идет отлично. Но если бы ты был неправ, то и тогда результат был бы тот же.

— Но мне еще предстоит как-нибудь уладить ссору с Лармина, — сказал Лоран.

— Лармина ничем не отличается от других. Прочитав твою статью, он поздравит тебя. И будет тих, как овечка.

Лоран смотрел на Вюйома глазами, сиявшими благодарностью. Немного спустя, идя уже в одиночестве по бульвару Сен-Мишель, он без зазрения совести отдавался радости победы. Быть слугою науки — вот единственная цель его жизни. Но стать защитником науки, ее апостолом, ее пророком, отважно бороться за великие нравственные и философские проблемы науки, решать их беспристрастно, благородно и смело — вот судьба, быть может, предназначенная ему, Лорану Паскье. Он выполнил ряд незаурядных работ. Все в один голос предсказывают ему блестящую карьеру. Ему этого мало. Теперь он может стремиться к чему-то гораздо более значительному, к чему-то еще более прекрасному. Стать одним из мудрецов их племени, стать совестью корпорации... Он сразу же наметил более двадцати тем для статей. Целая кампания, кампания блистательная! Быть может, получится полновесная книга, в которой он разовьет свои взгляды на роль науки в будущем обществе!

Тут Лоран заметил, что до того размечтался, что по рассеянности направляется не к лаборатории, а к себе домой. Вот уже улица Гэ-Люссака. Еще несколько шагов — и он возле своего дома. Он решил не подниматься к себе, а только взять у швейцара корреспонденцию. Женщина подала ему несколько газет, несколько писем и телеграмму, доставленную днем.

Лоран не спеша распечатал телеграмму: никаких особых новостей он не ждал. Он прочел текст телеграммы, не совсем поняв ее смысл, прочел вторично. В ней было всего несколько слов:

«Советую не печатать статью если еще не поздно воздержаться письмо следует Жюстен».

«Просто удивительно, — думал Лоран, кладя в карман загадочное послание, — удивительно, до какой степени Жюстен, журналист, профессиональный полемист, может быть в некоторых случаях осторожен и даже робок. Тем хуже! Предупреждение его опоздало. По каким же соображениям он советует мне не печатать статью, которая, как теперь выясняется, вполне своевременна? Что за чудак наш Жюстен!»

Лоран сел в автобус и приехал в Национальный институт биологии. В саду он встретил своего коллегу, Пьера Юреля, ученика профессора Р у , — молчаливое существо, которое, как и его учитель, совершенно неспособно было ни на какие излияния. Юрель долго держал руку Лорана в своей и, сказал взволнованным, хоть и глухим голосом:

— Я прочел ваш выпад и, кажется, все понял. Не могу не заверить вас, что я всем сердцем на вашей стороне, особенно против этого болвана.

Он подбородком указал куда-то в сторону деревьев , — как показалось Лорану, в направлении директорского флигеля.

Лоран пролепетал в ответ несколько неопределенных сердечных слов, потом быстро направился в лабораторию. Здесь он узнал, что его брат Жозеф в течение вечера трижды вызывал его к телефону и настоятельно просил, чтобы Лоран, когда вернется, сам позвонил ему.

Лоран снял трубку и, после соответствующих манипуляций, услышал хорошо знакомый голос.

— Приезжай немедленно, — говорил Жозеф, — приезжай к маме на бульвар Пастера, я там.

— В самом деле так спешно?

— Чрезвычайно.

— Никто не заболел?

— Никто не заболел, не умер, и все-таки, повторяю, дело страшно серьезное.

— Так скажи, что случилось.

— По телефону нельзя. Жду тебя у мамы.

Жозеф, по-видимому, положил трубку: телефон молчал. Лоран взял шляпу.

«Значит, так суждено, что работать мне не дадут, — ворчал Лоран, спускаясь по лестнице, — все силы земные и небесные сговорились не давать мне работать. Никто не заболел, никто не умер... Так что же могло случиться?»

Глава X

Загадочная сцена. Молчание г-жи Паскье. Воспоминания о маленькой Люси-Элеоноре. Поговаривают о кандидатуре Рибо. Г-н Паскье совершил неслыханное безумство. Хочешь видеть идиота? Открытка доктора. Жозеф — дойная корова. При наличии детей и стариков. Откровение насчет «Экономического обозревателя».Одни только неразрешимые проблемы!

Госпожа Паскье сидела посреди комнаты в старинном кресле времен Луи-Филиппа и, вопреки обыкновению, не встала при виде входящего Лорана. Смеркалось, было жарко; единственное окно, выходившее на квадратный двор между домами, было распахнуто настежь. Доносились голоса соседей, собравшихся за вечерним столом, и гнусавые звуки двух фонографов, которые, казалось, соперничали в овладении тишиной.

Жозеф стоял у комода с мраморной доской в крапинку. Он тотчас же воскликнул тем особым, решительным и певучим голосом, каким обычно говорят с детьми и даже с больными:

— Вон оно что! Какой сюрприз! Лоран удостаивает нас визитом мимоходом, между двумя чудесными научными открытиями!

При этом Жозеф смотрел на брата, так нервно подмигивая ему, что озадаченный Лоран счел благоразумнее промолчать. Он прошел два-три шага, поцеловал мать в лоб и смущенно присел на низенький стул, обитый красным плюшем; одна ножка у него была короче других, и Лоран тотчас же почувствовал знакомое покачивание, потом стал утирать лоб.

Обычно г-жа Паскье, расслышав еще издали шаги кого-нибудь из детей, радостно восклицала: «Вот как! Сесиль! Вот как! Жозеф!» Она постоянно перебирала имена их всех, прежде чем подыскать соответствующее. Потом она подставляла щеку, а если вошедшему случалось, приложившись к ней, отойти чересчур поспешно, почтенная дама сердито говорила: «А как же я?» — чтобы показать, что, отвечая поцелуем на поцелуй, она остается строгой блюстительницей обычаев и традиций. На этот раз Лоран был поражен тем, что мать сидит в старинном кресле неподвижно, словно окаменев.