Ящик Пандоры - Шелдон Мэри - Страница 13
- Предыдущая
- 13/62
- Следующая
Я ушам своим не поверила. Он никогда об этом не говорил.
— Значит, это наследственное. Почему же ты не стал маклером?
— Твоя бабушка тогда заболела, и я решил повременить с этим.
Я поразилась совпадению, но отец, кажется, этого не заметил.
В результате мы до полуночи не ложились спать и пытались отыскать отцовскую лицензию. Наша поисковая партия, вооружившись фонарями, перерыла все коробки в гараже. Лицензию мы так и не нашли, зато обнаружили массу забытых вещей: мои старые костюмы для Хэллоуина, папины письма из Вьетнама, связанный бабушкой замечательный плед, проеденный молью до дыр.
На следующий день я позвонила Фрэн и сообщила, что намерена получить лицензию.
— Чудесно, — обрадовалась она. — Пишите нам о ваших успехах, и мы будем ждать вашего заявления.
— Я только хотела спросить, — сказала я под конец разговора, — вы сказали, что новый офис будет в Палм-Дезерт. Это значит, что маклеры должны там жить?
— Я точно не знаю, что решит руководство. Этот вопрос еще не обсуждался. Конечно, так удобнее, но, скорей всего, это не обязательно.
Я бы хотела услышать другой ответ. «Да» или «нет» освободило бы меня от ответственности. А теперь придется самой решать, смогу бросить родителей или нет. Обзавестись собственным жильем в Палм-Дезерт — предел моих мечтаний, но я понимала, что даже ради этого не смогу их оставить.
Мама чистила овощи на кухне.
— Знаешь, если я попаду на эту работу, мне, видимо, придется переехать в Палм-Дезерт.
— Да, — кивнула она, — это разумно.
Я смотрела на ее ловкие морщинистые руки, которые скребли морковку.
— Но как я оставлю вас с папой?
Она отложила морковку и стала сосредоточенно вытирать ладони:
— Не беспокойся об этом.
Я почувствовала, как на глаза у меня наворачиваются слезы. Я выбежала из кухни, чтобы мама ничего не заметила.
Через несколько минут она пришла ко мне сама:
— Слушай, я вот что придумала. Если ты уедешь в Палм-Дезерт, к нам сможет приехать Милли и жить у нас.
— Милли Сандерс? — удивилась я.
— Ну да. Она сегодня утром снова звонила, бедняжка, все мается без дела. Дети не хотят брать ее к себе, и, наверное, ей лучше уехать из Барстоу. Она может приехать к нам, жить в твоей комнате, помогать мне ухаживать за папой. Так что все складывается очень удачно.
Она улыбалась, как будто все уже решено. Я смотрела на нее, тронутая до глубины души, и не знала, что сказать. Уверена, меньше всего на свете ей бы хотелось, чтобы у них с папой под боком поселилась ее старая школьная подруга, и конечно, все это делалось только ради меня.
Я обняла ее:
— Спасибо, мама.
Она пошла сообщить об этом отцу, позвонить Милли, и через час все было улажено.
На следующий день я подала заявление об уходе из колледжа и записалась на курсы по основам недвижимости. Мне там так понравилось, что я даже начала понимать математику. До экзамена оставалось несколько недель, но я начала готовиться заранее. Тест состоял из ста пятидесяти вопросов, и требовалось выбрать правильный ответ из нескольких вариантов. Экзамен считался сданным, если неверных ответов окажется меньше сорока пяти. Я же собиралась правильно ответить на все. Такого стимула к учебе у меня не было никогда в жизни.
Я ездила в Палм-Дезерт каждые выходные и подыскивала себе жилье. Вскоре я выбрала несколько подходящих вариантов и каждый вечер, обложившись журналами по интерьеру, представляла, как обустрою новую квартиру.
Это было счастливое время, время надежд. А потом в один день все в мире перевернулось с ног на голову.
Утром девятнадцатого июля мы с родителями завтракали на кухне. Зазвонил телефон, и мама встала из-за стола:
— Это, наверное, Милли.
По ее первым словам, даже по тому, как она стояла, мы поняли, что случилось что-то страшное. Оцепенев, мы смотрели на нее, пытаясь понять, что же произошло. Наконец она произнесла в трубку:
— Спасибо, Мэрилин, что сообщила нам.
Отец застонал, словно ему нанесли смертельный удар.
— У Джина инфаркт, — сказала мама, повесив трубку.
В тот же день я помчалась в Лос-Анджелес и не останавливалась до самой больницы. Там меня отвели в отделение реанимации. Дядя Джин лежал, весь утыканный датчиками, в окружении мониторов и приборов, так хорошо мне знакомых по работе в «неотложке». Видеть его в этой обстановке оказалось мучительно.
Я поговорила с врачом. Анализы и показания приборов давали пока слишком неопределенную картину, и он не мог сказать, каковы у дяди шансы выжить.
Несколько часов я просидела в приемной бок о бок с Мэрилин, хотя знала, что я ей в тягость. Но уйти не могла.
— Он умрет, — твердила она, — я знаю, он умрет.
В конце концов медсестра велела ей отправляться домой, и я отвезла ее на своей машине. Дома я стала предлагать ей помощь — купить продукты, кому-то позвонить, но она быстро поставила меня на место:
— Сколько ты намерена здесь оставаться?
Я сказала, что могу переехать в гостиницу.
— Еще чего. Ты племянница моего мужа и можешь у него жить, только не рассчитывай, что я буду тебе готовить или стирать.
Перед тем как вернуться в больницу, я заехала в торговый центр «Беверли». Мне хотелось вспомнить, как дядя привозил меня сюда, когда я была маленькой. Сначала мы всегда обедали в продуктовом отделе, а потом он вел меня в магазин игрушек. Он так и стоит у меня перед глазами — смеется, уплетает пиццу, изображает Санта-Клауса, и это как-то заслонило от меня то, каким я видела его утром: мертвенно-серым, опутанным проводами и обставленным приборами, в больничной палате всего лишь на той стороне улицы.
На следующее утро мы с Мэрилин простояли час у дверей реанимации. Наконец к нам вышел врач. Он улыбался.
— Кажется, я могу вас порадовать. Последние данные весьма обнадеживают. Налицо явное улучшение, и теперь он вне опасности.
Я выбежала в холл вся в слезах. Из телефона-автомата я позвонила отцу, и он тоже расплакался.
В тот же день дядю перевели из реанимации в отдельную палату. Я села рядом с ним на кровать и взяла его за руки. Они были крепкие и теплые. Я сжала их, и он ответил мне таким же пожатием.
— Я люблю тебя, Энди-Пэнди, — чуть слышно прошептал он.
Днем я заехала в магазин «Уорнер Бразерс» и купила игрушку — канарейку Твити. Я решила отвезти ее дяде в больницу, чтобы она стала его талисманом, пока он не вернется домой.
Наутро, после завтрака, мы с Мэрилин поехали в больницу. У двери дядиной палаты нас ждала медсестра.
— Мне очень жаль, — сказала она, — мы вам звонили, но вы уже уехали. Он умер утром.
Я отвезла Мэрилин домой, уложила ее в кровать, а сама ушла в дядин кабинет. Там, сидя в его кресле, я смотрела на канарейку и все ждала, что дядя вот-вот войдет и я подарю ему игрушку.
Наконец я решилась позвонить папе. Трубку сняли только после четвертого гудка — дома больше не волновались, и никто не дежурил у телефона. Услышав мой голос, отец все понял.
— Юджин, бедный мой малыш, — повторял он, пока мама не забрала у него трубку.
Ее голос звучал энергично и ободряюще.
— Не волнуйся за папу, я присмотрю за ним, — сказала она и добавила: — Мы гордимся, что ты взвалила на себя эту ношу.
Я ответила, что взваливать мне абсолютно нечего, от меня ничего не зависит.
Остаток дня я провела с тетей, помогая, чем могла. К вечеру она оправилась настолько, что занялась всем сама. Ее родственники уже собрались, и она возглавляла скорбное заседание в гостиной.
Меня же все время тянуло в дядин кабинет. Пока я находилась там, мне казалось, что и он поблизости — просто вышел в кухню за пивом. Я даже слышала его голос, если старалась изо всех сил.
— Ну, какие новости, Энди-Пэнди? Давай, рассказывай.
Да какие новости, дядя? Ты вот умер сегодня утром, и я даже представить себе не могла, как мне будет плохо без тебя.
- Предыдущая
- 13/62
- Следующая
