Ящик Пандоры - Шелдон Мэри - Страница 10
- Предыдущая
- 10/62
- Следующая
Метрдотель провожает меня к столику. Сижу там одна, мужики вокруг начинают пялиться. Теперь меня это совершенно не колышет, не то что раньше.
Ну наконец-то Трой. У всех девиц сразу челюсть отпадает и слюнки текут. Я сама балдею, глядя, как он идет. Увидел меня, подошел, поцеловал. Боже, я готова улечься прямо на столе. Судя по его виду, он тоже.
— Давай не будем здесь задерживаться, — он слегка касается моей ноги. — Зачем мы вообще сюда пришли?
— Это же наша годовщина, ты забыл?
Я вручаю ему рубашку от «Барберри». Он открывает мой бумажный шедевр. Смеется, увидев наши фигурки в гамаке под пальмами.
— Подарок за мной, — говорит он, — сейчас у меня туго с деньгами.
— Не бери в голову, — отмахиваюсь я, — я не хотела от тебя никакого подарка.
Я дождалась, пока нам принесут заказанные напитки, и приступила к главному:
— Знаешь, какая у меня новость? Я прижала Джина к стенке, и он наконец-то назвал срок. Это будет в сентябре. Я стану его партнером в сентябре.
Он меня не слушал. Я посмотрела вокруг и увидела, что какая-то девица уставилась на него и пытается незаметно подать ему знак. Трой никак не реагирует, но и меня он явно не слушает. Черт, ну когда это кончится, сколько еще он будет этим заниматься? Я протягиваю руку и поворачиваю к себе его лицо. Он снова весь внимание.
— Так он сделает тебя партнером?
— Он пообещал.
— В письменном виде?
С ним все-таки не соскучишься. Такой с виду непрактичный, но иногда выскажется, как заправский делец.
— Нет.
Я представила себе, как Джин со своим жалким членом лежит голый на тряпичном коврике, словно выброшенный на берег кит, а я протягиваю ему контракт: будь добр, подпиши-ка это. Зрелище было уморительное, и я заулыбалась.
— В следующий раз подпишет. Мы были слишком заняты.
Трой вперил в меня взгляд. Его глаза полыхают темным, мрачным огнем.
— Слишком заняты? Чем это вы были заняты?
Я начинаю ему рассказывать. У него под волосами начинает выступать легкая испарина. Он дотрагивается до шрама у меня на лбу и медленно проводит по нему большим пальцем. Я продолжаю говорить. Как мне хочется, чтобы хоть раз он приревновал, но ему хоть бы что, ему даже нравится это слушать. Он обхватывает мои ноги своими, начинает сжимать их и отпускать, сжимать и отпускать. Тут как раз появляется официант, чтобы принять у нас заказ. Трой обворожительно улыбается ему:
— Нам расхотелось ужинать. Принесите счет за напитки, и все.
Нам не хватает терпения добраться до его квартиры. Мы сворачиваем в переулок, и все происходит на заднем сиденье. Упоительно, потрясающе, лучше и быть не может.
Утром пытаюсь хоть немного поспать. Мать колотит в дверь:
— Пора идти в церковь.
Об этом не может быть и речи. Но встать все равно приходится — надо помочь ей одеться. Она опять заводит свою волынку: почему ты никогда не ходишь в церковь, ты должна со мной пойти, как подумаю, сколько мне стоило отправить тебя в католическую школу, гореть тебе в аду синим пламенем.
Наконец помогаю ей сойти вниз, и мы ждем ее подругу, которая должна за ней заехать. Господи, еще пять дней продержаться, пока не снимут гипс.
Теперь можно вернуться в постель. Мне казалось, что я рехнусь, если опять окажусь в этом доме. Поразительно, как быстро я к нему снова привыкла.
Так и не заснув, я вылезаю из кровати, иду в отцовскую комнату. Глупо все это. Я стою на пороге и смотрю по сторонам. Та же кушетка, покрытая пледом. На ней все и происходило.
…входи же Лори, не бойся, посмотри, какие у меня марки — правда, красивые? Какая тебе больше всех нравится?
…мне все нравятся, папа, я их уже видела…
…как у меня болит спина, твой папа стареет, потри-ка мне здесь, детка, вот здесь, где всегда, а теперь пониже, еще ниже… тебе так неудобно сидеть, приляг, дай я тебе помогу… не бойся… не бойся…
…я не боюсь, папа, только не надо…
…тебе так будет лучше, папа знает, что для тебя хорошо, больно не будет, Лори, доставь папе радость…
Было больно, папа, очень больно.
…только помни, маме нельзя про это говорить, это наш секрет, только наш…
Но я все-таки сказала. Мы ехали в машине, и я сказала:
— Когда тебя нет дома, папа кладет меня на кушетку и делает со мной всякие вещи.
Она сняла руки с руля и зажала уши. Я завизжала от ужаса. Я думала, мы разобьемся. Она съехала на обочину, отвесила мне оплеуху:
— Чтоб я никогда больше не слышала от тебя такой лжи!
Я с наслаждением вспоминаю ночь, когда он погиб. Стены моей комнаты, залитые красным светом от фар полицейских машин. Двое копов на дорожке, словно манекены. Я выхожу из комнаты, прокрадываюсь на лестницу.
— У нас плохие новости, миссис Макс. Произошла авария.
Я захожусь криком, захлебываюсь в рыданиях. Они смотрят на меня, мать хватает меня, прижимает к себе. Я плачу и плачу. Небось думают, что от горя. Вот смеху-то.
Надо выйти на крыльцо, подышать воздухом. Вот и бабушка тоже любила выходить на крыльцо.
Лучше всего было, когда приезжала бабушка. В тот день мы вставали рано — бабушка едет! Я надевала платье, потому что ей нравилось, когда я была так одета. Собрав букет цветов, я слонялась по тротуару, поджидая, когда появится ее старенький зеленый «бьюик». Я непременно должна была увидеть ее первой, раньше матери. Бабушка! Бабушка!
Лори, девочка моя! Она и обнимет меня, как надо, и пахнет от нее всегда, как положено. И в сумке у нее — а вот кое-что для моей Лори.
Просто сидеть с ней на крыльце, держать ее за руку, смотреть, как она пьет чай. Я положу ей голову на колени, а она будет гладить меня по волосам.
Мать на стенку от этого лезет. Что ты как малое дитя? В твоем возрасте так себя не ведут!
Она просто завидует. Завидует, что я больше всех люблю бабушку, а бабушка любит меня.
Я закрываю глаза. Пусть она меня гладит, сколько хочет. Лори, дорогая моя девочка.
Надо пройтись. С Лорел-стрит дохожу до бульвара Санта-Моника. Там крашеные бабульки на курьих ножках вылупились на меня и кудахчут, тряся лиловыми головами: посмотрите, мол, на эту шлюшку. Да пошли вы куда подальше.
Мать возвращается из церкви чуть ли не с нимбом над головой. Прямо дщерь Господня. Хочет, чтобы я отвезла ее навестить бабушку. Обычно ее туда калачом не заманишь, но визит в церковь пробуждает в ней чувство вины. Я-то совсем не прочь поехать, но вида не показываю.
В Долине удушающая жара. Мы проезжаем бульвар Ван-Найс, застроенный ломбардами и поручительскими конторами. Вот и дом престарелых. Нас сразу окружает стайка его обитателей в инвалидных креслах и на ходунках. Бледные как личинки, они улыбаются и тянут к нам свои костлявые ручонки из рукавов клетчатых рубах. Заберите меня отсюда.
Мы поднимаемся наверх, идем в комнату бабушки, стучим в дверь. Она рада нас видеть, ее голос звучит, как птичий щебет. Я узнаю ее запах, запах свежеиспеченного печенья, и мне, как всегда, хочется быть рядом с ней.
Сегодня она не в лучшем виде. Я вижу, что она нас не слушает. Мать все плачется, как у нее болит рука, как я плохо о ней забочусь. Но бабушка явно витает в облаках. Мне хочется рассказать ей, что меня ждет, что я стану партнером в сентябре, но не могу. Я не хочу, чтобы об этом узнала мать.
Вдруг бабушка поворачивается ко мне:
— Анна?
Мне становится тошно. Не могу выносить, когда она путает меня с матерью. Я встаю, направляюсь к выходу. Мне нужен глоток воздуха. Дверь в соседнюю комнату открыта, там бегает какая-то безумная голая старуха. Я не могу оторвать от нее взгляда.
Нет, старость — это не для меня.
Сегодня мне нужно встряхнуться. Звоню своей подруге Сюзанне, у нее упавший голос. Она только что получила известие от сестры. У Элен рак, и болезнь прогрессирует.
- Предыдущая
- 10/62
- Следующая
