Боже, благослови Америку - Антипов Евгений - Страница 2
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
С 11 вечера по 33 каналу Н-Ю ТВ самокритичные девчата показывают иную сторону жизни. Блюстители нравственности краснеют, но ТВ не выключают. Гласность.
Задавались ли социологи вопросом, откуда в Америке столько борцов за экологию или против расовой дискриминации? Откуда идут демонстрации? И при чем тут расовая, если кастовая гораздо жестче. Борьба за экологию — героический предлог, чтобы крикнуть гадость даме в норковой шубе. Даже накопив денег, зеленый борец не купит себе длинный автомобиль. Деньги позволяют, а положение — нет. Надо соблюдать правила. Усомниться в правилах — все равно как усомниться, что цели партии — цели народа. То есть общего много. Некоторые правила кажутся формальными, но — кажутся. Некоторые умны до неузнаваемости. Например, нехорошо про негра говорить «негр». Начальник запрещает. Потому что, потому что, короче, права человека. Как же говорить про негра? Как-нибудь так: американский полноправный гражданин не совсем белого цвета. Это не корявый юмор и не забота о братьях меньших. Начальнику обильно наплевать на ранимость угнетенных народов, ему важно знать, кто не соблюдает директивы. Тест на лояльность. На политикл коррект. И все перед ним робеют, перед политикл коррект. Есть как бы два варианта: бояться или уважать. Поэтому, застенчиво отряхивая пиджак, американец говорит: я — уважаю. И даже на кухне не расскажет анекдот. Чтобы не быть совсем униженным в глазах девушки, он открыто выражает какое-нибудь несогласие с президентом и парламентом. И все довольны: и он, и девушка, и президент, и парламент.
…Легсингтон под Бостоном. Городок для богатых. Тут нет нищих и налогов на спортивные товары. Где же нищие? Нигде. Вывезли. Мудрое решение. Почему бы не вывезти из Нью-Йорка? О, нет-нет, не гуманно.
В Легсингтоне дом Майка, корни голландские, дом в голландском стиле. Обильное застолье, сладковатый сквош. Чтобы его съесть, нужно вытаращить глаза. Среди гостей — Элеанор, старушка, мы долго разговаривали о Гойе. Пригласила помычать на редкий рисунок в офис в бостонский музей. Рисунок найден недавно, атрибутирован. Элеанор — крупный специалист по Гойе. А ноги не ходят — костылики. Элеанор ко мне прониклась. И не за Гойю. И я проникся к Элеанор — и не за костылики. Детство и юность в музеях мира, девушка тонкой психической организации, она хотела любить — как все девушки, и умела любить — как немногие. Она хотела качать ребенка и петь ему незатейливые американские песенки. Внучка президента Вильсона, она была вправе требовать от судьбы широкую зеленую улицу. Сегодня жизнь прошла. Элеанор больна и скоро умрет. Жизнь прошла жизнью Гойи, его любовью, его нервами, его безумием.
Блестела пожилая слеза, обнимались. До свидания, Элеанор.
Круг ее общения — светский. В этой пустоте я был ей интересен. Потому что свое мнение в стране свобод — и роскошь и редкость. Роскошь? Потому что профессиональная среда структурирована так же категорично, как и социальная, и если полковник сказал, лейтенант не возразит. Редкость? Ответ обнаружит любопытнейшее: искусствовед с гарвардским образованием, работающий в известном музее, не знает, где и когда, хотя бы век, жил Рембрандт. Гарвард — это оч-чень престижно. Но этим все исчерпано. Гарвардский выпускник имеет спокойную речь, в рамках этикета холодноватый тон, прямую осанку; у него на футболке написано «Гарвард», у него на лице написано «Гарвард», он собирается писать диссертацию по истории философии, но он не слышал про Диогена. (Ни про Лаэрция, ни про киника.) Слово «Декарт» не ассоциируется даже с системой координат. Конфузливое чувство, смешанное с чувством пиетета порождает обтекаемые формулировки вроде: у них так, узкая специализация.
Никакая не узкая. Назовем этого голого короля своим именем — невежество.
Но откуда чувство пиетета — эта страсть напряженно вытягивать шею, дабы увидеть хоть краешек сказочной страны заходящего солнца. Почему пигмеи духа охотно покидают свои Гаити, Таити, Тольятти и спешат куда-то в неизвестность? Ведь тут еще никто не расцвел. Почему так старательно поддерживается этот миф? Зачем так упорно шлют на восток счастливые фотографии с автомобилем, купленным на пособие, почему не напишут, какое унижение на этом автомобиле ездить?
В русском квартале видел, как дипломированные соотечественники таскают ящики: американские ящики слаще. Турист соотечественник в стране тоталитарной демократии быстро усваивает главное — манеру жевать, класть ноги на журнальный столик и курить в салоне самолета. Эти шаромыжники за два часа ожидания в Шенноне накурили так, что подох весь персонал, а цветы сделались бумажными.
Америка рекламирует сигареты за океаном, но сама не курит. В Нью-Йорке 32 курильщика, все на учете, как неблагонадежные. Америка не курит, Америка мудро бегает.
Хочешь быть здоровым — бегай, хочешь быть красивым — бегай, хочешь быть умным — бегай. Это открыла не Америка, а Древняя Греция. Да-да, это где-то в Европе, Карл Великий привел своих шумеров, и даже гуси не спасли.
Зачем бегает Америка — это загадка. Бегает утром, днем и вечером. Бегает в «Найке», в «Тайгере», в «Рибоке», черт-те в чем. Бегает с бантиком в пышной прическе и с сединой на чернокожем лице. Бегают безногие жертвы Вьетнама и подставные президенты. Бегают с собачками и без. Бегают с детскими, инвалидными и прочими колясками. Бегают хриплые дедушки и хрупкие девушки. Заткнув уши негритянскими скороговорками и зажмурив глаза под черными очками — бегают. Бегаю и я. По инерции лет. И — в «Адидасе», консерватор. Бегаю, а женщины не смотрят. Факт, заинтересовавший в научном смысле, в исследовательском. Билль о правах учат? Достоинство блюдут, блюдуньи? Впрочем, смотрят. Из-под черных очков, из-под лакированной челки, из-под полей немыслимой шляпки нет-нет да скользнет заинтересованный взгляд по блестящим рейтузам. И не без риска для жизни.
Например.
В черном лимузине черные же очки, нетерпеливые ноготки поигрывают на руле. Как в кино: настоящая стерва! Надменный подбородок слегка повернут в сторону рейтуз. Заминка на перекрестке, перебегаю перед стервой — не спеша… И завизжало желтое такси, завизжала с акцентом толпа на перекрестке, и только показал им всем о’кей из пальчиков, и побежал дальше. Не спеша. Такая история. Полная драматизма и романтики.
Кстати, об истории.
Колумб америк не открывал. Веспуччи тоже. Туда ходили за 20 лет до Колумба, за 500, за 1000, за 2000. То есть — всегда. Викинги — сын Эрика Великого, — открыли Америку в 486 году. Ходили туда португальцы, кельты, римляне, финикийцы. Даже арабы: с каким-то твердым намерением ушел огромнейший флот, впрочем, не вернулся. Ходил лично Марко Поло. Серебро из Америки тамплиеры возили тоннами. Открытие континента повлекло за собой другие открытия, менее масштабные, но многочисленные: греческие статуэтки, римские монеты, пунические письмена, шотландские щиты и мечи, доспехи средневекового рыцаря, который в полной экипировке угодил в болото со своим конем, и — египетский саркофаг (!) в устье Амазонки.
А где курсировал Одиссей — десятилетие, неужели в Эгейском море? За это время можно пройти любые расстояния и в любых направлениях. И не один раз. В каких краях лотофаги угостили чем-то таким Эврилоха, отчего тот лишь счастливо улыбался, остальные же на это блаженство отреагировали испугом и быстренько ушли из счастливой страны? В Бермудах или, наоборот, в Море Дьявола корабли Одиссея рисковали провалиться в бездонную Харибду? А лестригоны, эти огромные каменные люди в шеренгу, чем не — двадцатиметровые — ребята с острова Пасхи.
В эпоху Колумба в Америку ходили уверенной походкой, но на цыпочках. (Контрабанда). Собрался и Колумб — официально. Христофор Колумб, он же Кристобаль Колон, а на самом деле Христофоро Коломбо разложил перед собой какие-то старые карты и, склонив светлую голову (Колумб был евреем, но блондином), что-то сверил. Потом выпрямился и — ноги на ширине плеч, скрестив на груди руки — задумчиво покачался на каблуках. Созвать командный состав! Каждый персонально дал клятву: в какой бы материк не уткнулись, это Китай, Китай, альма матер вашу! И точным курсом пошли в Америку: сверху попутные ветры, снизу попутное течение. На беспокойство по поводу отклонявшейся стрелки компаса Колумб успокаивал: ничего, бывает.
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
