Аборт - Бригадир Юрий - Страница 3

• Предыдущая
• 3/27
• Следующая

Только животные по собственной своей воле не доводят себя до хронической усталости. Каждый божий день любая зверюга тщательно отсыпает положенное, не собираясь устанавливать никакие стахановские рекорды. Ведь только человек может работать ради никому… даже ему самому неведомой цели.

В общем, найдя какое-то странное положение рук, ног и головы, которое у древних животных означало потерю сознания, я нырнул в пограничное состояние, где время сгустилось, замедлилось и стало физически осязаемым. Ко всему прочему в это время дорога самую малость повернула направо, даже не повернула, а плавно изогнулась. А так как я ехал все равно прямо, то на всех этих ста, а то и больше, километрах в час, без всякого предупреждения, мой Форд выскочил в лоб груженому лесом Камазу.

Молодой парень, внимательно слушавший подборку местных шансонье, не успел отреагировать. Все произошло так быстро, что вообще не имело внятного временного объяснения. Что-то ирреальное, эфемерное, как намерение вдохнуть, предчувствие глотка кислорода. Вроде как мелкая тонкая молния, сувенир в плексигласе.

Понять, что об него разбивается Форд Фокус, парень сумел не сразу, а несколько погодя, когда меня, уже, собственно говоря, не было. Поэтому запоздалый финт рулем и максимально эффективные тормоза ни к чему не привели.

Серебристый мой красавец, которого я содержал с большим финансовым трудом, влетел под Камаз под небольшим углом со скоростью пули, и кинетическая энергия удара тут же разорвала автомобиль пополам. Одну половину, переднюю, Камаз, к этому моменту уже начавший тормозить, просто сжевал, подмяв ее под себя. Задняя, уже не имевшая для меня никакого смысла, по инерции перескочила стальное полосатое ограждение со светоотражающими вставками, далеко улетела в поле, перевернулась несчетное количество раз и тоже потеряла всякий цвет и форму с содержанием заодно.

Что было со мной? Да, в общем, я так и не проснулся. К тому моменту то, что от меня осталось, не могло ни проснуться, ни очнуться, ни выйти из комы. Бесформенный кусок мяса, еще, впрочем, рефлекторно трясущийся, тут же скомпоновался в прямом смысле в головоломку для патологоанатома.

А потом вернулось время. Грохот, скрежет, движение разворачивающегося поперек полосы Камаза — это уже было в нормальном измерении. Разница в массе у двух машин была колоссальная, поэтому молодой водитель грузовика пострадал символически. Кровь на лбу, сбитое ударом дыхание и страх, который придет минут через пять. Пока была просто досада.

А меня уже не было в этом мире. Повезло. Боли я не почувствовал.

Что я видел?

Раскаленный двигатель Камаза, бешено мелькающие поршни с компрессионными кольцами, торцы бревен, липкие от свежей смолы, снова торцы, легкое парение-кувыркание над дорогой, мелькнувшее стальное ограждение, полет все над тем же полем и падающее на меня ночное небо со звездами.

Но потом уже я падал на небо. А потом опять оно на меня. Необычайно красиво это все было. Космос пополам с Землей, вкус крови, дразнящий детский запах полыни. Когда вращение уже не знаю чего — тела, например — прекратилось, я опустился на траву…

И все-таки — физику никто не отменял. Даже на том свете. Или это просто так представляет мозг, предлагая порхать там, где и в реальном мире был бы полет? В любом случае, ничего сверхъестественного я не заметил. Ну, лечу и лечу. Пролетел метров пятьдесят — упал. Только что боли не было. А так — очень похоже на обычное падение, например, с мотоцикла. На гонках такое сплошь и рядом показывают. Несется человек, кувыркается, корежит его страшная сила, по земле размазывает. Иногда встает после этого, иногда — нет. Как повезет, в общем.

Вот и я встал. Но что странно — я ведь сразу понял, что кранты, что помер, что не будет возврата, что конец.

Почему-то в этот момент я вспомнил фильм «Приведение» с Пэтриком Суэйзи. Там его героя тупо режут, и он, не осознавая, что уже умер, бежит за преступником, не догоняет сразу, но потом шаг за шагом методично развязывает все накопившиеся за не очень долгую жизнь узелки.

В моем случае факт смерти был таким разительным и однозначным, что мне и в голову не пришло чувствовать себя живым. Но дело даже не в этом. Я вдруг посмотрел на небо и увидел, что оно бесконечно. При жизни я видел небо раз триста с хвостиком, и каждый раз оно представлялось мне натяжным экраном с пробитыми дырками, за которыми маячил свет. Поэтому оно всегда было куполом с тусклыми блестками — не больше. Созвездий, кроме Большой и Малой медведицы, я не знал, хотя мне не раз пытались их показывать волоокие с большими сиськами.

Но теперь я вдруг увидел глубину. Все звезды, от огромных, лохматых, чудовищных, до мелких, еле сверкающих были на разном расстоянии. Они были всех мыслимых цветов — чисто белые, сиреневые, тускло-красные, желтоватые, нестерпимо-синие, некоторые из них заметно мерцали и чуть ли не шевелились. Можно было прикинуть, как лететь от одной звезды до другой, а обе медведицы вдруг стали такими странными пространственными конструкциями, что потеряли знакомые очертания. Когда плоское становится трехмерным — оно вдруг оживает и начинает дышать.

Я смотрел вверх, наверное, полчаса — не мог оторваться. Потом затекла явно несуществующая шея, отчего я поморщился и стал крутить головой. Странно, ведь теперь у меня нет тела, значит — и болеть ничего не может, подумал я, и тут же поправился — мысль движется по законам объекта. Так нас учили на самой, что ни на есть, марксистко-ленинской философии, и я запомнил. У нас были если не хорошие, то часто повторяющие учителя. Согласно физическому движению мысли, в нематериальное существование должны переноситься все болезни, травмы, да, поди, и шрамы тоже. Чтобы от них избавиться, надо их стирать из своей памяти. Наверное, это так, если, опять же, вся эта философия не врет. Я попытался мысленно представить, что шея не болит, но пока не удавалось. Мало того, она еще и очень знакомо похрустывала. Да, не так-то просто отделиться от оболочки.

Посмотрев на руки-ноги и расправив полы летнего светлого очень легкого пиджачка, я убедился, что с одеждой тоже все по-прежнему. Вот небольшое пятно на рукаве — капнул водой, когда заправлял емкость омывателя. Вода была с какой-то химической добавкой и получился легкий неприятный ореол. Вот краеугольный камень, альфа и омега менеджера — сотовый телефон в кобуре на поясе внесезонной марки Нокия. Он тоже не изменился. Я достал его и сделал полную чушь — машинально повторил последний звонок. По иронии судьбы абонентом оказалась Галя. Вот так вот, не знаешь, не ведаешь, а последним человеком в твоей ушедшей жизни оказывается любовница. Это еще ладно. Но почему она же первым в следующей? Хотя насколько это жизнь…

Я был почти уверен, что телефон не заработает, а если даже заработает (электричеству же все равно, через какие параллельные миры проходить), то Галя не ответит, не поймет, не отреагирует или услышит равнодушный белый шум. Но получилось иначе.

— Сейчас зареву, — без всякого приветствия сразу сказала она.

— Что такое? — спросил я.

— Все-таки я первая, кому ты позвонил…

— А тебе что, уже сказали?

— Мужик — он и есть мужик… — со слабой улыбкой ответила Галя, — я сразу почувствовала. Ты, наверное, никогда не поймешь, что я тебя любила. Ты хоть догадываешься теперь, животное?

— Конечно, солн… — автоматически, как всегда в таких случаях, подтвердил я и осекся, — то есть… да, догадываюсь. Знаешь, мне, наверное, надо удивляться, но не получается! А почему ты меня слышишь? Я же умер!

— Вот дурак. Да я не просто тебя слышу. У меня даже болит тоже самое, что и у тебя, ты не замечал?

— Шея? — ляпнул я.

— И шея.

Мне надоело стоять, я выбрал место с травой помягче, и лег на спину. В ночном небе бушевал натуральный звездный пожар. Почти прямо надо мной медленно проплыл тяжелый самолет, деловито мигая своими сигнальными огнями.

— Почему молчишь? — спросила Галина.

• Предыдущая
• 3/27
• Следующая