Люблю, убью, умру... - Тронина Татьяна Михайловна - Страница 69
- Предыдущая
- 69/99
- Следующая
Но Андрей не захотел ее видеть. Так глупо, так ужасно все закончилось! Ведь больше всего она боялась нанести Андрею боль, она даже невестой его согласилась стать, не имея к тому особого расположения, и все-таки… убила его. Доктора сказали, что он сошел сума.
Каким-то образом всей Москве стала известна эта история. Очень многие осуждали Дусю, и уже пошли разговоры про Карасева…
— Последний сеанс, — сказал он. — Мне нужен последний сеанс, чтобы закончить картину.
И она пришла. Дусе уже безразлично все было — она и так пропала.
Карасев ожесточенно, торопливо ее дорисовывал, быстрыми мазками. Белое на белом, странные, черные глаза… Она и не она.
— Вы не спешите, Иван Самсонович, — с горькой усмешкой сказала она. — Я не убегу. Только что за странный сюжет вы избрали!
Бр-р! Как должно быть ей холодно, этой девушке, на снегу…
— А вам не холодно?
— Холодно, — призналась Дуся, которая к тому моменту уже перестала стесняться своей наготы и воспринимала ее как нечто естественное. — Нарисуйте меня на фоне какого-нибудь тропического пейзажа, чтобы я согрелась. Или в виде Жар-птицы…
Карасев взял палитру, подошел к Дусе и кисточкой провел золотисто-оранжевую линию на ее предплечье.
— Щекотно… — неслышным голосом произнесла Дуся.
Еще несколько мазков — и линия превратилась в стилизованный кленовый лист. Потом были еще листья, цветы, гроздья цветов, поющие райские птицы, разноцветные бабочки на бедрах и плечах…
— Тело — как холст… нет, даже лучше всякого холста. Я вас уверяю, Евдокия Кирилловна, когда-нибудь это станет повальным увлечением.
Карасев изрисовал ее краской всю — уже даже невозможно было разобрать, где птицы, а где цветы, все сливалось в сплошной пестрый фон.
— Вам нравится… тебе нравится?
— Да, — сказала она. — Надеюсь, твой Семен сегодня закрыл дверь?
— Я его убью! — Он положил ей ладонь на грудь.
— Ой, осторожнее, краска сотрется… Они обвенчались сразу после Пасхи.
Об Андрее Дуся старалась не думать. Прошло довольно много времени, и она получила письмо от него. Хорошее письмо, которое словно освободило ее душу. Он здоров, он счастлив. Он прощает ее.
Дуся и про себя хотела сказать, что она счастлива. Так оно и было, особенно первое время… Но потом что-то стало неуловимо меняться — сначала неощутимо, потом все сильнее. Это можно сравнить с часами, стрелки которых отстают — одна или две потерянные минуты ничего не меняют, но потом, когда количество этих минут увеличивается… Вот ты не успел сделать что-то важное, вот близким людям вовремя не сказаны слова любви и прощения…
И дело вовсе не в работе — успехи Дуси в театре были бесспорны, трудолюбие и талант всеми признаны. А вот Карасев как будто начал мешать ей. Он не всегда понимал ее. В самом деле, нет ничего более далекого, чем близкие понятия. Разница на первый взгляд несущественна, а стоит приглядеться — она раздвигается до размеров пропасти. Они с Иваном Самсоновичем оба принадлежали к миру искусства, но у каждого были свои задачи, которые решались своими способами.
Через несколько лет они расстались — тихо, мирно, пожав на прощание друг другу руки.
— Ты была слишком хороша для меня, — сказал Карасев. — Кто я? Жалкий маляр. А ты — царица…
Она улыбнулась полъщенно. «Уж лучше одной, чем так-то…» — подумала она.
Дусе Померанцевой исполнилось двадцать восемь лет. Она была молода, невероятно хороша и очень популярна. Шел тысяча девятьсот тринадцатый год. Вокруг царили мир и благоденствие. К тому же Дуся влюбилась в своего коллегу, актера…
Начало сентября выдалось на редкость выразительным — деревья как-то дружно, словно сговорившись, оделись в золото и пурпур. Москва выглядела роскошно, и всякий прохожий дивился торжествующей вокруг красоте.
Дуся шла по бульварам от самого Страстного, никуда не торопясь. Она несла в своей груди счастье, боясь расплескать его суетливым движением, и не сомневалась, что счастье настоящее.
Она набрала целый букет кленовых листьев — от бывшего мужа в ней сохранилась любовь к цвету. Дуся думала о своем возлюбленном. Недавно они играли в одном спектакле: он — героя, она — героиню, и по сюжету им надо было целоваться… Он целовал ее по-настоящему, и публика в тот момент сидела не дыша, потому что всякий мечтал о такой любви.
«Отчего не поблагодарить бога за такое счастье?» — подумала Дуся.
В церковь она ходила редко — все некогда было, да и не страдала она фанатичной религиозностью, заставляющей верующего шептать молитвы и бить поклоны… Она даже была немного суеверна, впрочем, как и всякая актриса.
На ее пути оказалась маленькая церковь, спрятавшаяся в переулочке, откуда доносился бодрый колокольный благовест.
Прижимая к груди букет из листьев, Дуся вошла внутрь, перекрестилась. Ожидавшие службы люди вдруг обернулись к ней, зашептались. Со многими она была знакома. «Что это? — удивилась Дуся. — Почему они так на меня смотрят?»
Из царских врат вышел священник в полном облачении. Глаза его были устремлены вверх, риза горела золотым огнем в потоке солнечного света, льющегося сквозь окно сбоку. Он произнес первые слова молитвы — от его голоса Дуся вздрогнула, похолодела. Это был он, Андрей.
Священник опустил голову, и глаза его встретились с Душными. Странно, невероятно, но факт — он посмотрел прямо ей в глаза, хотя на службе присутствовало множество людей…
«Постыдились бы, — шепнула ей на ухо одна старушка, вдова известного профессора. — Это его первая служба.
«Господи, прости меня!» — прошептала Дуся и попятилась назад, теряя листья из букета. Теперь она поняла, почему публика смотрела на нее столь недоброжелательно — все знали ту историю, которая произошла с Андреем несколько лет назад, все сочувствовали ему. Естественно, что ему, а не ей.
Дрожа, она шла по московским улицам, на которых буйствовало бабье лето, языческое в своей броской красоте, и не понимала, как такое могло случиться.
- Предыдущая
- 69/99
- Следующая
