Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк) - Травен Бруно - Страница 27

• Предыдущая
• 27/61
• Следующая

Но когда-то люди проникли в эту каюту и видели все, что в ней таилось. Этих людей уже не было на «Иорикке», их тотчас же убрали с корабля, как только стало известно, что они осмелились проникнуть в запретную каюту. Но их рассказы об этой каюте сохранились на «Иорикке». Такие рассказы долго живут на корабле, даже при увольнении всей команды, особенно же в тех случаях, когда корабль на несколько месяцев уходит в сухой док.

Экипаж может покинуть корабль. Рассказы же не покидают его никогда. Рассказы, которые корабль услышал, сохраняются в нем навсегда. Они проникают в железо, в дерево, в койки, в трюмы, в угольные ямы, в котельное помещение. И там в ночные часы корабль пересказывает их своим товарищам-матросам слово в слово, точнее даже, чем если бы они были напечатаны.

И рассказы о «каюте ужасов» сохранились на корабле. Оба матроса, проникшие в нее, видели там множество человеческих скелетов. Сколько их было, они в оцепенении не могли сосчитать. Да это и трудно было бы сделать, потому что скелеты развалились и смешались. Но их было очень много. Вскоре же удалось выяснить, кто были эти скелеты или, точнее, кому они первоначально принадлежали. Скелеты эти были все, что осталось от прежних членов экипажа «Иорикки», которых съели огромнейшие, величиной с большую кошку, крысы. Этих сверхъестественных крыс видели на корабле несколько раз, когда они шмыгали из дыр страшной каюты.

Почему эти несчастные жертвы были отданы на съедение крысам, оставалось долгое время невыясненным. Ходившие по этому поводу слухи сводились, в сущности, к одному. Эти несчастные люди пострадали из-за того, что компания «Иорикки» хотела снизить путевые расходы и повысить дивиденды владельцев «Иорикки». Когда кто-нибудь из команды, высаживаясь в гавани, осмеливался просить плату за сверхурочную работу, которая ему полагалась по договору, его без всяких рассуждений бросали в «каюту ужасов».

У шкипера не было иного выхода. Выплата жалованья и расчет производились в гавани. Там шкипер не мог выбросить за борт человека, требующего свои сверхурочные. Портовые власти могли бы заметить это и наложили бы на шкипера штраф за засорение гавани. Властям этим было безразлично, что бы он ни сделал с матросом в открытом море, они следили только за чистотой воды в гавани. Если бы шкипер просто прогнал матроса с корабля, то матрос пошел бы в полицию или к консулу или в какой-нибудь союз моряков и шкиперу пришлось бы уплатить ему за сверхурочную работу. Во избежание этого человека запирали в «каюту ужасов».

Когда корабль выходил в открытое море, шкипер спускался вниз, чтобы выпустить узника, потому что здесь он был уже неопасен. Но крысы не соглашались его отдать, они уже приступили к своему делу, и множество пар ожидало своей очереди. Ведь представлялся такой удобный случай отпраздновать блестящую свадьбу с редкостным пиршеством. Шкипер, которому матрос был нужен для работы на корабле, вступал с крысами в борьбу. Но силы были слишком неравны, и шкиперу приходилось в конце концов бежать из каюты, спасая свою собственную жизнь. Позвать кого-нибудь на помощь он не решался, так как при этом все обнаружилось бы и ему пришлось бы в другой раз платить за сверхурочные.

С тех пор как я побывал на «Иорикке», я уже не верю больше в душераздирающие истории о кораблях с невольниками. В такой тесноте, как мы, невольники, наверное, не жили. Так тяжело, как нам, им никогда не приходилось работать. Никогда они не были так голодны и так утомлены, как мы. Невольники были товаром, за который платили деньги, и притом большие деньги. Этот товар приходилось беречь. За истощенных, заморенных и переутомленных невольников никто не возместил бы даже расходов по перевозке, не говоря уже о каких-нибудь барышах.

Но моряки – не невольники, за которых уплачены деньги. Они не застрахованы, как ценный товар. Моряки – свободные люди. Свободные, голодные, усталые, безработные, они вынуждены выполнять все, что от них требуют, работать до полного изнеможения. А потом их вышвыривают за борт, потому что на них уже не стоит тратить корма. Даже и теперь еще есть корабли, принадлежащие цивилизованным народам, на которых моряки подвергаются телесному наказанию, если отказываются исполнять работу по двум вахтам сряду и еще за половину третьей вахты, потому что владелец корабля платит такое ничтожное жалованье, что экипаж никогда не добирает трети людей.

Матрос должен есть то, что ему дают, хотя бы повар был вчерашний портной, так как не удалось заманить настоящего повара, хотя бы шкипер так экономил на пайках, что команда ни разу не наедалась бы досыта.

Есть много всяких историй о кораблях и матросах. Но стоит только повнимательнее приглядеться к этим кораблям, чтобы сразу увидеть, что это увеселительные корабли, катающие праздничную публику, и что матросы на них – опереточные певцы, заботящиеся о красоте своих рук и лелеющие свою любовную тоску.

С находившимися в кубрике сонными людьми я обменялся всего-навсего несколькими словами. Когда они указали мне койку и сообщили, что здесь не полагается ни одеял, ни матрацев, разговор прекратился сам собой.

Я слышал над собой лязг и грохот цепей, дребезжащую стукотню якоря, ударяющегося о стенку борта, шум дизелей, возню и суету команды, брань, – словом, все, что необходимо для того, чтобы вывести корабль из гавани. Такой же концерт сопровождает корабль, когда он входит в гавань.

Эта суматоха всегда раздражает меня и приводит в плохое настроение. Я чувствую себя хорошо только тогда, когда корабль плывет в открытом море. Все равно – выходит ли он или возвращается в гавань. Но когда я на корабле, я хочу быть в открытом море. Корабль в гавани – не корабль, а ящик, который либо нагружают, либо разгружают. В гавани и чувствуешь себя не моряком, а поденщиком. Самая грязная работа делается в гавани, и часто приходится работать так, как работают на фабрике, а не на корабле.

Пока я слышал всю эту возню и команду, я не покидал кубрика. К работе не стоит подходить слишком близко, иначе тебя сейчас же возьмут в оборот.

– Эй, помоги-ка, земляк!

Мне и в голову не приходило идти туда. Зачем? Ведь мне не заплатят за это. В каждой конторе и на каждой фабрике висят плакаты: «Do more» (Работай больше). Разъяснение этого лозунга дается совершенно бесплатно в записке, которую кладут на рабочий стол. «Работай больше! Потому что, если сегодня ты сделаешь больше, чем от тебя требуется, и не получишь вознаграждения за эту лишнюю работу, то когда-нибудь тебе все-таки уплатят за то, что ты выработал сверх нормы».

Никому еще не удавалось поймать меня на эту удочку. Поэтому-то я и не сделался генеральным директором Pacific Railway and Steam ship C° Inc. Как часто приходится читать в воскресных газетах, журналах и мемуарах счастливцев, что, благодаря этой добровольной переработке, честолюбию, усердию и желанию достигнуть когда-нибудь высшего положения, простые рабочие нередко становились генеральными директорами и миллиардерами и что каждому, кто добросовестно последует этому рецепту, открыт путь к директорству и миллиардам. Но ведь во всей Америке не найдется столько вакантных директорских мест и постов для миллиардеров. И вот в течение тридцати лет я буду работать все больше и больше без всякой платы за этот нечеловеческий труд, чтобы только заслужить место генерального директора. И когда, по прошествии этих тридцати лет, я при случае спрошу: «Ну как же обстоит дело с местом генерального директора, оно еще не освободилось?» – то мне ответят: «К сожалению, еще нет, но вы у нас на примете; поработайте еще некоторое время как можно усерднее, мы вас не потеряем из виду».

Прежде говорили: «Каждый из моих солдат носит в своем ранце маршальский жезл». Теперь же говорят: «Каждый из наших рабочих и служащих может стать генеральным директором». Еще будучи мальчиком, я продавал газеты и чистил сапоги и в одиннадцать лет уже зарабатывал себе на жизнь, но до сих пор я не стал ни генеральным директором, ни миллиардером; по-видимому, сапоги, которые миллиардеры чистили в детстве, и газеты, которые они продавали, сильно отличались от тех, с которых я начал свою жизненную карьеру.

• Предыдущая
• 27/61
• Следующая