Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В. - Страница 33

В строгое царствование Павла I, когда указом азартные игры были прекращены повсеместно, граф Петр Алексеевич фон-дер-Пален, его любимец, на бале в его присутствии сел играть в настоящий банк, условясь изъясняться: «моя — твоя, твоя — моя». Павел с любопытством подошел к столу, и, засмеявшись, сказал: «Играть позволяется». Дерзновенная шутка, может быть, для пробы употребленная. (5)

Гвардии офицер Вульф попросился в отставку. Павел I лично спросил его о причинах и, находя оные недостаточными, вынудил его сказать, что поступает так, утверждаясь на праве вольности, дарованном родителем его российскому дворянству. «Хорошо, — отвечал Павел, — твоего не отниму, да и моего не дам (мундира)». С сего времени началась отставка без мундиров. (5)

Пред кончиною Павла Петровича художник Саундерс выгравировал весьма сходственный портрет его и желал поднести; но не зная, как на то решиться, он просил обер-камергера Нарышкина, жившего при Государе в Михайловском замке, быть его предстателем. Портрет кладется на стол в том намерении, что Государь, войдя к Нарышкину, тотчас его увидит. «К сиянию моей короны звезды не нужны, глупая мысль», — сказал Император. Портрет не понравился, и художник рассудил не выпускать его в публику, оттого портрет этот весьма редок. (5)

В 1800-м году в Красном Селе были маневры. Одною частью войск командовал известный генерал Пален, а другою — М. И. Кутузов. К отряду первого подъехал Император Павел. «Ваше высокопревосходительство, — сказал он Палену. — позвольте мне находиться при вас не как Императору, а как принадлежащему к вашему отряду».

Обозревая в зрительную трубу войска противной стороны. Император заметил, что Кутузов стоит вдалеке от войск своих, окруженный только адъютантами и самым малым числом конвоя. «Я возьму его в плен, я возьму его в плен, — повторял с усмешкой Павел, утешаясь будущим торжеством своим, — дайте мне, ваше высокопревосходительство, только эскадрон кавалерии». — «Из какого полка и который именно эскадрон повелите. Ваше Величество?» — спросил Пален. «Какой будет вам угодно, ваше высокопревосходительство, — отвечал Павел, — только один эскадрон, только один, и я возьму неприятельского главнокомандующего».

Пален назначил эскадрон гусар, и Император, осторожно отделившись от общей массы, старался ехать с гусарами так, чтобы Кутузов не заметил этого движения. Избрав дальнюю дорогу вокруг лесов, он на пути твердил гусарам, чтобы они, огибая последний, бывший в виду у них, лес, ехали как можно тише, остановились бы, где он прикажет, потом вдруг, по его знаку, скакали бы за ним и исполнили то, что он повелит.

Так и было сделано. Объезжая последний лес, Павел удивлялся оплошности Кутузова, который нигде не поместил войск для своей личной безопасности. Достигнув конца леса. Император остановил гусар и сам из-за деревьев высматривал положение главнокомандующего. В то время Кутузов оставался еще с меньшею защитою. Почти все адъютанты его и многие конвойные были разосланы. Показывая рукою в противную сторону, он последнему из адъютантов отдавал приказание ехать к войскам. Павел считал Кутузова в своих руках, и крикнув: «За мной!» — понесся, а вслед его бросились и гусары. Но только что они сделали это первое движение, вдруг с одной стороны леса, с другой — из лощин между пригорками высыпали егеря и открыли такой страшный огонь, что гусары были сбиты, расстроены и сам Император увидел себя в необходимости сдаться со всем своим отрядом. Павлу, который за минуту ожидал торжества, было это неприятно. Он, уже как Государь, повелел остановить стрельбу и один поехал к Кутузову. Вероятно, хитрый полководец заметил в подзорную трубу движение Павла или известился об этом чрез лазутчиков и заранее приготовил засаду.

«Хорошо, батюшка, хорошо. — говорил Император, подъехав к Кутузову, — я думал вас взять в плен, а вышло, что я у вас в плену!»

Несмотря на одобрение и ласку, Павел не мог вполне скрыть своей досады и мрачный возвратился к войскам Палена.

После маневров генералы приглашены были в Павловск. Государь уже успокоился и был милостив. Весело встретив гостей в саду, в любимом своем павильоне. Император при всех рассказал о неудавшемся своем подвиге, подошел к Кутузову, обнял его и произнес: «Обнимаю одного из величайших полководцев нашего времени!» (5)

По вступлении на престол Императора Павла состоялось Высочайшее Повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся на службе.

Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.

— Где мое место? — спросил он чиновников.

— Здесь, ваше превосходительство, — отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.

— Но к этим креслам нельзя даже подойти, они покрыты пылью! — заметил Нарышкин.

— Уже несколько лет, — продолжали чиновники, — как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.

— Так мне нечего здесь делать, — сказал Нарышкин, — мое место занято.

С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору. (1)

Как-то раз Император Павел, разговаривая во время развода с Львовым, облокотился на его плечо.

— Ах, Государь, что вы делаете! — произнес Львов. — могу ли я служить вам опорою! Лучше окажите мне милость и позвольте хоть на одну секунду опереться на вас, — тогда увидите кругом себя такие физиономии, которые рассмешат вас до слез. (1)

В 1800 году известный воздухоплаватель Гарнерен поднимался в Петербурге на огромном монгольфиере и вызывал желающих совершить с ним воздушное путешествие. Во всей столице нашелся только один смельчак, решившийся на столь опасную прогулку. Смельчак этот был — С. Л. Львов. Так как он имел много долгов, то один шутник сочинил про него по этому поводу следующие стихи:

Эта шутка дошла до Государя, который, посмеявшись, велел заплатить долги Львова, приказав ему сказать, что это последние деньги, которые посыпались на него с неба. (1)

По окончании курса наук Аракчеев был выпущен офицером в артиллерию и оставлен при корпусе преподавателем, а через несколько лет переведен в гатчинские войска Великого Князя Павла Петровича.

Своим неутомимым трудолюбием, знанием дела и точным, неуклонным исполнением служебных обязанностей Аракчеев успел обратить на себя внимание Великого Князя, который полюбил его, хотя нередко распекал жестоким образом, преимущественно за неисправность других.

Однажды, когда Аракчееву крепко досталось за упущение по службе караульного офицера, он побежал с горя в церковь, стал молиться, клал земные поклоны, чувствовал свою невинность, но, думая, что навсегда лишился милости Наследника престола, не мог удержать слез и даже зарыдал. В церкви не было никого, кроме пономаря, который тушил свечи. Вдруг Аракчеев услышал за собою шаги и, оглянувшись, увидел Наследника!

— О чем ты плачешь? — ласково спросил его Великий Князь.

— Мне больно лишиться милости Вашего Императорского Высочества.

— Да ты вовсе не лишился ее! — промолвил Павел, положив ему руку на плечо. — И никогда не лишишься, если будешь вести себя и служить так, как до сих пор. Молись Богу и служи верно, ты знаешь: за Богом молитва, за Царем служба не пропадают!

Аракчеев бросился перед Великим Князем на колени и в избытке чувств воскликнул: