Роса и свиток - Петровичева Лариса - Страница 29

Больше всего его сейчас мучила необходимость вставать, куда-то идти, заниматься делами и сохранять ровное выражение лица. Трагическая смерть ученика — действительно скорбное событие, кто же спорит, но не до такой степени, чтобы настолько сильно переживать и убиваться, как по родному. Шани потер переносицу и припомнил какие-то старые земные стихи, о том, что казаться улыбчивым и простым — самое главное в мире искусство. Есенин, кажется… да, точно Есенин. Его изучали в шестом классе, но Саша Торнвальд имел привычку скачивать учебники последующей ступени и изучать их заранее. Химия, биология и литература. Любимые.

Черт возьми, чего бы он ни отдал за то, чтобы Хельга сейчас была жива. Сам бы в трумну лег и глаза закрыл.

Соберись, откликнулся внутренний голос. Жесткий и циничный, он словно ухмылялся, видя в этой ситуации нечто невероятно смешное. Хватит соплей по древу растекаться, лучше включи мозги и сообрази.

Что именно, устало подумал Шани, что именно мне нужно сообразить?

Кто ее убил, живо откликнулся голос. Ее ведь убили из-за тебя. Чтобы как-то оказать влияние на твою скромную персону. Этот кто-то точно знал, что Хельга девушка, иначе бы не созвал столько народа полакомиться сладеньким. Этот кто-то знал, что у вас отношения. Этот таинственный кто-то настолько умен, что понял: в случае ее мучительной смерти ты надолго будешь умственно и душевно парализован, и не сможешь предпринять никаких взвешенных и продуманных решений. Осталось только разгадать загадку. Одно слово. Всего одно.

Шани вдруг понял, что в его дверь стучат, и причем довольно долго и настырно.

На пороге обнаружился специальный гонец по особым поручениям Сим, одетый в траур. Он козырнул и доложил:

— Ваша неусыпность, государь скончался сегодня ночью.

Ощущение было таким, словно Шани изо всех сил ударили под дых, а потом еще и еще. Загадка разрешилась самым невероятным и циничным образом, все элементы головоломки встали на место, и абсолютная ясность понимания пронзила его, словно стрела.

— Порча, ваша неусыпность, — сказал Сим и опустил голову, желая скрыть свое горе. — На его величество навели порчу…

Действительно, слово было только одно.

— Принц, — произнес Шани. — Бегите, передайте его высочеству, что я буду через час. До этого ни в коем случае не трогайте тело и не приступайте к омовению.

Гонец отдал честь и побежал.

Когда спустя положенный час Шани, подтянутый, выбритый и без всяких следов попойки на лице, вошел во дворец, город уже погрузился в траур. Ветер еще гонял по булыжникам мостовой вчерашние ленты и украшенные золотым кругом шары, но на всех столбах уже поднимались черные знамена, и вместо недавнего смеха отовсюду несся плач. Народ любил своего государя и, насколько мог судить Шани, грустил совершенно искренне. Владыческая челядь опускала темные занавеси на окнах, и дворец тонул в скорби, мраке и тишине. Быстро следуя по коридорам, в которых медленно умирал свет, Шани ловил на себе заинтересованные и испуганные взгляды: все, кто в это время попадался ему на пути, видели в нем претендента на корону Аальхарна, принца-бастарда, который пришел заявить о своих правах и недрогнувшей рукой взять то, что принадлежит ему.

Хельгу убили только ради того, чтобы минувшей ночью удержать декана инквизиции как можно дальше от дворца. Только ради этого. Ведь, зная о возвращении принца, он был бы здесь, при государе, снова ломая все планы заговорщиков. А так он сидел в кабаке, заливал боль варенухой и никому не мешал… У Шани темнело в глазах от боли и ненависти, он стремительным шагом шел вперед, и длинный плащ развевался за его спиной, словно черные крылья. Кто-то из прислуги шарахнулся в сторону, едва не попав ему под ноги, и судорожно принялся обводить лицо кругом, словно принял декана инквизиции за смерть во плоти. Шани прошел по коридору, миновал сперва один зал, потом другой, вышел на лестницу и в конце концов достиг парадных покоев его высочества.

Венценосная семья была в сборе. При появлении Шани принцесса и государыня-вдова — обе в черном, обе одинаково напряженные и испуганные — одновременно встали и едва ли не вытянулись во фрунт. Их красные заплаканные лица казались грубо слепленными из глины, и невооруженным глазом было заметно, что женщинам очень страшно. Сам же принц обнаружился в кресле у нерастопленного камина — он сидел, вольготно вытянув ноги в грязных сапогах, и до сих пор не сменил привычный красный камзол на траурное облачение. Шани закрыл за собой дверь и негромко произнес:

— Доброе утро. Мои соболезнования.

— А, братец, — кряхтя, Луш поднялся с кресла, но приближаться пока не стал: так и остался стоять возле камина, сосредоточенно рассматривая какую-то из безделушек на мраморной полке. — Что, корону примерить пожаловали? Так не получится теперь…

Помянутая им корона находилась здесь же — заключенная в хрустальный ларец старинной работы, она стояла на столе, и Шани, покосившись на таинственное мерцание изумрудов и рубинов в ее острых зубцах, подумал, что Хельга отдала жизнь из-за нее. Из-за пригоршни пуговиц, по большому счету.

— Где государь? — спросил Шани, глядя на Анни. Та всхлипнула и провела по глазам кружевным платком.

— Пойдемте, ваша неусыпность, — сказала она и, подойдя, взяла Шани под руку. — Он в опочивальне… мы ничего не трогали, как вы и приказали. Пойдемте со мной.

Когда Шани открыл дверь перед государыней, то принц посмотрел в его сторону и сказал негромко и раздумчиво, словно беседовал сам с собой:

— А надо было тебя вчера пригласить. Посмотрел бы… А то вдруг ты чего-то не умеешь? Как мужик и как инквизитор. Посмотрел бы, поучился…

Шани ощутил, как виски словно стискивает тяжелым металлическим обручем. Никогда прежде он не испытывал такого гнева, который действительно помрачает душу — настолько, что сквозь его сырую тьму пробивается смертный ужас и пустота. Он слепо шагнул вперед, сжимая кулаки, и Луш тоже сделал шаг навстречу. Принц был готов к драке, он ожидал ее и искренне хотел проломить сопернику голову за корону, что невозмутимо блестела в сумраке. Анни сжала руку Шани и практически поволокла его прочь, хотя это было и нелегко.

— Ваша неусыпность, — умоляюще проговорила государыня. — Умоляю вас… Пойдемте.

Она думает, что я убью ее сына, устало подумал Шани, выходя вслед за Анни в длинный темный коридор. Здесь уже опустили траурные шторы, и лишь редкие традиционные факелы разгоняли гнетущий торжественный сумрак. Стук каблучков государыни эхом отдавался от стен; когда покои принца остались позади, то женщина остановилась и умоляющим жестом взяла Шани за руки.

— Ваша неусыпность, — слезно воскликнула она, — не отнимайте у меня сына, — зашуршал тяжелый шелк траурного платья: государыня опустилась на колени. — Когда взойдете на престол, то… прошу, заклинаю вас всеми святыми, не убивайте его. Муж умер… я не могу лишиться еще и моего мальчика.

Шани сжал зубы — крепко, до боли в челюстях. Больше всего ему сейчас хотелось сказать, что «ее мальчик» вчера изнасиловал и убил Хельгу, несчастную девушку шестнадцати лет отроду — просто ради того, чтобы ему потом не помешали спровадить на тот свет собственного отца. Потом он вдруг понял и вторую часть ее сумбурных всхлипов и вымолвил:

— Успокойтесь, ваше величество.

Веско сказанная фраза возымела значение: государыня перестала плакать и осторожно поднялась на ноги. Шани протянул ей свой носовой платок и осведомился:

— Миклуш переписал Указ о престолонаследии?

Анни промокнула слезы на щеках кончиком платка и кивнула.

— Да. Три месяца назад. Признал вас своим внебрачным сыном, уравнял во всех правах состояния и завещал вам корону Аальхарна, — она посмотрела Шани в глаза — так могла бы смотреть верная и преданная собака, которую жестокий хозяин собирается крепко поколотить за несуществующую провинность. — Обещайте, что вы не казните Луша.

— На моем месте ваш сын бы не послушался, — холодно произнес Шани и добавил: — Идемте, сударыня. Мне нужно осмотреть тело на предмет наведения порчи.