Анатомия одного развода - Базен Эрве - Страница 27

• Предыдущая
• 27/62
• Следующая

Надо еще поставить жаркое в печь, взбить крем, прогладить скатерть. Руки, ноги — все в движении. Одиль работает и не перестает улыбаться, оценивая свои хлопоты, раздумывая о своих подопечных.

Сначала о Луи. Конечно, ему повезло, но знает ли он сам об этом? Одна сослуживица Одили по издательству, очутившись в схожих с ней обстоятельствах, не постеснялась ей сказать: Ты что, обалдела? Я взяла себе парня таким, каким знала: в единственном числе. Но и парень ей попался вроде петуха — не оглядывался на свое потомство. За эти две недели Одиль лучше поняла, что получила в результате своего бесконечного ожидания. Как сказала ее подруга: Поздравляю! Налетела на папашу. Четверо деток — есть чему порадоваться! Знаешь, дорогая моя, выйти замуж за пятерых — это уже совсем другой коленкор.

И действительно, это было совсем другое дело. Но Луи и тут повезло. Пусть за ним стояло еще четверо, но к чему скрывать: ей приятно было иметь право наконец-то сказать мой муж, говоря о нем своим родным или беседуя с продавцами, с почтальоном. Обращение ваш отец в разговоре с детьми чем-то отделяло от нее Луи, а слово мой перед словом муж означало, что жизнь у них общая, в общем доме, лишь разделенном на комнаты. И Луи (имя, которое можно произносить и так и этак: Луи и Сиуль[11]) теперь перестанет отмечать свои именины по календарю предыдущей супруги в числе семейных дат, а будет отмечать их только у Одили, которая и раньше праздновала этот день, произнося лишь имя своего возлюбленного: Сиуль. Это имя они изобрели в часы любви, оно чем-то походило на «сиу», слово, которое нежно произносит индейская женщина, обращаясь к возлюбленному, вождю племени.

И тем не менее одно примечание: Сиуль сидел под окном, писал картину. Он занимался этим с особым вдохновением после того, как Одиль сказала ему: В сущности, именно живопись — твое настоящее призвание. Если вы исполняете обязанности музы, то вы должны быть снисходительны. Однако хоть на минуту, не больше, художник мог бы оставить свои кисти, чтобы помочь обремененной музе накрыть на стол.

И Леон в этом отношении был весьма похож на отца: он тоже привык смотреть на дом как на гостиницу, хозяйке которой позволено все, за одним исключением — беспокоить своих подопечных; не дай бог попросить их обмакнуть пальчики в воду, если надо помыть посуду. Впрочем, королева-раба Алина сама этого хотела: ни сын, ни муж не занимались той работой, для которой надо надевать передник. Этот деревенский предрассудок, пожалуй, удалось бы сломить у Луи, но не у Леона, ни в коем случае! Но так как сей молодой человек постоянно отсутствовал и не говорил ни «да», ни «нет», то, возможно, это было и к лучшему. Восемнадцать лет! Леону восемнадцать лет! Раймон однажды с каким-то странным видом каким-то странным тоном заметил: А он ведь только на восемь лет моложе тебя. Подразумевалось: По возрасту он к тебе ближе, чем Луи. Осторожней! Сорокалетний муж, молодая жена, пасынок — все совпало, чтобы сыграть роль Федры…

Но хватит улыбаться. Давайте посмеемся. Представить себе Леона в роли Ипполита — вот умора! Чего только люди не вообразят! А как вести себя с Леоном? Как с подростком? Он обидится. Как с наследником — старшим сыном от первого брака? Это будет нарочито. Наименьшее зло — спокойное безразличие.

С Агатой же, наоборот, надо делать усилия. Бесполезные. Но подчеркнутые. Они признаны доказать, что Одиль как всегда, готова проявлять добрую волю. Неистребимую враждебность можно победить только терпением.

Уже с первого дня Агата стала невыносимой, наглой, чужой. Она испробовала все способы сопротивления: молчала, зевала от скуки, разговаривала сухим тоном и подчеркнуто вежливо, язвительно улыбалась, постоянно опаздывала, демонстрировала полное равнодушие. Над каждым блюдом Агата капризничала: Мама так не пересаливает. Капризничала на прогулках. Горный пейзаж ей тоже был не по душе: Гораздо больше люблю море. Капризничала во время игр: Вы думаете, меня это забавляет? Часами сидела, грызя кончик авторучки, что-то записывая в свой дневник, вероятно заполненный очень ехидными заметками. Не раз она удалялась в сторону почты. Собрала вокруг себя каких-то шалопаев из местной молодежи, давая понять, что вот с ними она встречается с удовольствием. У нее вошло в правило никогда ничего не спрашивать у Одили: она без всякого стыда брала у нее духи, лак, чулки и даже прямо при ней деньги из кошелька.

— Луи, ты, наверно, забыл дать своей дочке карманные деньги, — сказала Одиль.

Но через день, когда они были в ущелье Паккали, произошел случай, который мог иметь опасные последствия. Одиль предупредила детей: Хотя это и не восхождение в сложных условиях, но и не просто прогулка. Давайте держаться вместе. В горах ходить в одиночку нельзя. Это истина довольно известная, но, раз ее высказала Одиль, она прозвучала как вызов и требовала немедленного ответного действия. Минут через пять Одиль машинально пересчитала своих спутников. Агаты не было.

— Она вон туда завернула, — сообщил Леон.

— Почему ты сразу об этом не сказал? — крикнул Луи.

Тропинка, по которой пошла Агата, вела к горке со старинной пушкой, а потом разветвлялась. Пошла ли Агата назад к машине? Или отправилась одна на Рош-Пьерфа? Принялись кричать. Эхо беспрестанно повторяла имя Агаты; ее искали в лощине, пытались увидеть в бинокль, глядя во всех направлениях, — за два часа промерзли основательно. Уже решили идти за помощью, как вдруг, немного прихрамывая появилась сама Агата:

— Ну где же вы? А я вас ждала в Мушиной дыре. Недурная история! Все были очень злы, что поход испорчен, и сердито обрушились на Агату.

— Что у тебя с коленом? — спокойно спросила Одиль, вытаскивая из рюкзака пластырь.

А Роза? Когда Луи ночью, лежа в постели, припоминал события прошедшего дня, он, чтобы ободрить себя, тихо шептал: Вот если бы все были, как она…

Он прав. Роза услужлива, общительна и вообще-то сговорчива. Она скрытная, но неприязни в ней нет. Сдержанная, но не безразличная. Не сдаваясь, не идя на компромисс, она допускает… Наедине она может проявить даже любопытство: А как ты познакомилась с папой? Как-то у нее вырвался целый поток вопросов: Где? Когда? Почему именно он?

Этим она невольно себя выдала. Когда мачеха занимает в машине переднее место справа (или на нем сидит Луи, если позволяет ей взяться за руль), Роза надолго умолкает. Если мачеха делает то, что она делала недавно, давая справки своему супругу по дорожной карте «Мишлен» — ставшей для жен в наши дни в некотором роде картой нежности, — Роза грустно морщит носик. Если мачеха подставляет Луи шею для поцелуя, Роза тоже вытягивает мордочку, чтобы получить свою долю. И Одиль тоже смотрит на это косо. У нежности и у любви природа разная. Когда солнце освещает два дерева разной породы, посаженные на одном участке, всегда одно из них закрывает свет другому.

И наконец, Ги. Интересный маленький плутишка. Конечно, «интерес» будет всегда ограничен рефлексом чрева: не я его родила. Но он лицом вылитый отец — как, впрочем, и Агата, — и похож на него во всем. Ги трогателен. Какая женщина не мечтала попестовать мальчика, узнав в нем своего возлюбленного в детстве? Или родить такого же? Двадцать шесть минус десять равно шестнадцати: в сущности, если начать очень рано…

Удалось ли завоевать малыша? Во всяком случае, с ним легко. Пожалуй, это произошло слишком быстро. Каждая женщина содрогается, если услышит, что ребенок холодно говорит о своей матери, даже если эта мать ваша соперница. Ги же по характеру не скрытен и, невзирая на то что сестра строго поглядывала на него, сразу пустился откровенничать. Начало было положено у кондитера, когда мальчишка, уплетая тарталетку с черникой, доверительно сказал: О тебе, Одиль, столько всего болтали, а, по-моему, ты совсем не такая, потом вспомнил о матери: Нужно было взять сюда моих хомяков, а то они у мамы сдохнут. Но особенно было неловко, когда Одиль раздавала детям почтовые открытки, настаивая, чтобы каждый из них написал письмо в Фонтене, и Ги, услышав, как Агата пренебрежительно воскликнула: Можете мне об этом не напоминать, сказал, обращаясь к Одили: Какая же ты чудачка! Мама все делает наоборот! Будем откровенны: хорошая роль требует большого искусства. Агата это прекрасно понимает и не поддается. А вот Ги, сам того не ведая, поддержал Одиль. Как-то вечером он вернулся домой, вбежал в комнату и по пути наступил на ногу Агате, которая мрачно дала ему затрещину.

• Предыдущая
• 27/62
• Следующая