Гвардия советского футбола - Васильев Павел Николаевич - Страница 10

Короленков: А установки на матч у него всегда предельно точные были. Как ни у кого другого. А есть с кем сравнить, уж поверь! Никаких там „за нами Москва, отступать некуда!“. Или — „деньги висят на штанге. Идите и возьмите!“. Ничего подобного у Якушина не было.

Мудрик: Его установки — это такая своеобразная мозаика. Никаких общих слов, никакого общего замысла, плана на матч я ни разу не слышал. Строго по человеку. Как кому и против кого играть. Детально так, четко. А стратегию — этим он не делился, при себе держал. Сам об этом сказал замечательно: „Я вас обманывал, но… в вашу пользу!“ Лучше не скажешь.

Кесарев: Я такую историю помню, может, ее и не надо в газету… Пошли мы раз на почту конвертов купить. Это в Леселидзе было, на сборе. А там — как входишь, две двери. Одна на почту, другая в ресторан. Идем, смотрим, велосипед якушинский стоит. Поднимаемся и с Якушиным сталкиваемся.

— A-а, конверты купить, хорошо, очень хорошо. Правильно сделали. Вы вот что! Поглядите-ка за велосипедом, а то ребятишки разные крутятся, мало ли… А я тоже… сейчас, газетку куплю. Хорошо?

Ну, мы стоим у велосипеда, кумекаем. Хитрый Михей…

Короленков: А какой ресторан был на „Динамо“, на Южной! „Яр“ закрыли, вся обслуга сюда перебралась. Люстры в полметра, посуда, приборы серебряные!.. Э-эх! Кухня! Команда питалась там. И в нем татарин работал, не припомню уж, как звали его. Вот Михей зайдет в ресторан, руку у стойки в карман опустит, вроде бы за деньгами полез, и как бы невзначай спросит: „А из команды кто-нибудь был у тебя?“ Татарин взгляда от руки, от кармана оторвать не может! И говорит торопливо: „Была, да, Численка была, Короленка была, Федосова была“. — „Короленков, Федосов и Численко, говоришь? И всё?“ Усмехнется Якушин и на выход, так ничего и не взяв.

Мудрик: А помните, курировал нас генерал Переверткин?

Кесарев: Не просто генерал, а генерал-лейтенант. Или майор.

Мудрик: Да-да, кажется, генерал-лейтенант. Берлин брал, и всё такое. И вот ему некоторые футболисты на Якушина пожаловались. Мол, не советуется ни с кем, а мы люди тоже опытные…

Собрание перед игрой. Якушин хитро так смотрит на нас и говорит:

— А вот я хочу посоветоваться с вами. Кого ставить впереди будем — Коршунова или Мамедова?

— Мамедова, — шумят игроки.

— Мамедова, да? — задумывается Якушин. — Федосов, а кто лучше головой играет — Мамедов или Коршунов?

— Головой? — удивляется Федосов. — Если головой, то лучше — Коршунов.

— Вот он и будет играть, — удовлетворенно заключает Якушин.

Он посоветовался.

Кесарев: А накануне игры адъютант приезжал. И каждому игроку в тумбочку конверт подкладывал. Запечатанный. И смотреть нельзя было, и обсуждать — кому сколько. Но это, наверное, тоже не для газеты…

— Почему, Владимир Петрович?

Короленков: Действительно, почему? Тем более если проигрывали, то никаких конвертов в тумбочке не оказывалось. Адъютант шустрый был.

Мудрик: Все говорят, все знают: Михей — строгий тренер. Но важно и другое отметить. Он требовал то, что нужно. Никакого чванства, фанфаронства, нарочитого оскорбления ради оскорбления он себе не позволял. Все эти его подначки думать заставляли. Думать о себе. Удивляться, как же хорошо он нас знает. Я еще и сам этого про себя не знаю, а Якушин — знает.

Короленков: Бывало, выйдешь от него и думаешь: какое же я — г…но. Но он-то так не сказал. Не унизил. Хотя вроде было за что… И другой на его месте так бы и сделал. Но это — другой. Не Якушин.

Кесарев: Да… Уж что-что, а при нем каждый динамовец знал свой маневр.

Мудрик: И ведь что поразительно: Якушин ни для кого поблажки не делал. Помню, в 57-м, в Леселидзе, на сборах, играем. Дождь, грязь, мяч, понятное дело, тяжеленный, неприятный такой. И летит в штрафную, прямо мне на голову. Я почему-то в центре поставлен был. Совсем еще молодой… И вот, чтобы не отбивать этот тяжелый мяч лбом, решаю аккуратно его назад, Яшину, подрезать. А Лев Иванович из ворот вышел… Гол! Ну, естественно, старшие товарищи обложили меня как следует.

На следующий день Якушин проводит разбор игры.

— Да-а, Мудрила, красивый гол ты в свои ворота забил… Лев, а ты кричал ему?

— Чего, Михаил Иосифович? — спрашивает Яшин.

— Я говорю, ты кричал ему, Лев? Кричал, что выходишь?

— Ну, я… это…

— Нет, ты скажи, кричал или не кричал?

— Не кричал, Михаил Иосифович, — признается Яшин.

— Так вот, оказывается, почему гол получился, — вздыхает Якушин.

Теперь, смотри, кто такой в 57-м году Яшин и кто такой никому не известный Мудрик.

Короленков: А с Чиненовым случай, в поезде?

Мудрик: Нам как раз костюмы шерстяные выдали, на спине надпись „Динамо“ Москва. Ну, едем куда-то, а Олег Чиненов (он к нам совсем недавно пришел) заспорил с проводницей. Басит что-то на полвагона, то ли она ему сахар не принесла, то ли кипятку недолила. Якушин из своего купе высовывается:

— Олег, Олег, иди-ка сюда. Иди, иди, иди.

— Что, Михаил Иосифович?

— Олег, тут у тебя на спине „Динамо“ Москва написано, понимаешь?

— Ну.

— Да не ну, а „Динамо“ Москва. Ты еще для этой команды ничего такого не сделал, а славу ее уже унизить норовишь. Что о нас думать будут? Что все „Динамо“ вот такое скандальное?

— Да я, Михаил Иосифович… Да она…

— Ты вот что, Олег! Ты иди к себе, отдышись, успокойся. И подумай, что там у тебя на спине написано, хорошо?

— Хорошо, Михаил Иосифович.

— Вот и ладно. А с проводницей мы договоримся, не беспокойся. Без чая тебя не оставят.

Короленков: А помните, как Малявкин центральную линию переступил? Якушин сказал ему: „Твоя задача центральную линию не преступать. Твоя задача — съесть игрока, не дать ему развернуться у наших ворот“. И раз, в матче такой эпизод! Малявкин свободен, бежит подключаться. Центр поля! Он ногу занес и — как вкопанный! И головой на скамейку ведет. Показывает, что, мол, вспомнил! И обратно ногу-то, обратно. И на поле, на линию смотрит. С паузой так. Якушин не велел, и я ни шагу. Тот еще артист был, Малявкин…

…Если вы заметили, мяч в этом динамовском квадрате приходил ко мне не так уж и часто, редко, прямо сказать. Я задал всего лишь два вопроса, но лишним себя не чувствовал. И, поверьте, не удивился бы, появись вдруг Якушин с его резонным для всех времен и народов: „Над техничкой, над техничкой поработай!“».

Олег Иванович Романцев не мог без смеха вспоминать такой эпизод.

В бакинской гостинице, где «Спартак» жил на выезде, Николай Петрович Старостин застрял в лифте. Андрей Петрович подошел. Прислушался:

— Сидишь, брат?

— Сижу.

— Давно?

— Пятнадцать минут.

— Ничего, я двенадцать лет сидел.

Самое поразительное, что вечером, перед выездом на игру, в лифте застрял уже Андрей Петрович. И Николай Петрович, узнав об этом, тут же отправился утешить «узника».

«Старостин по-русски означает футболист», — писала бельгийская пресса после рабочей Олимпиады в Антверпене в 1937 году. В этой шутке была изрядная доля правды — сразу четыре игрока советской команды носили фамилию Старостин — Николай, Александр, Андрей и Петр.

Все четыре брата были замечательными футболистами и яркими личностями, оставившими глубокий след в нашем футболе. Но Андрей Петрович был среди них, пожалуй, самым остроумным.

Он был не только прекрасным игроком, блестящим публицистом и талантливым организатором. Андрей Петрович благодаря своей коммуникабельности и дружбе с писателями, актерами, людьми других творческих профессий сделал футбол одним из элементов нашей культуры, а не просто самым популярным видом спорта. Обаяние, умение располагать к себе помогали Андрею Старостину быть связующим звеном между самыми разными людьми. Будучи одним из основателей московского «Спартака», Андрей Петрович способствовал возрождению «народной команды». Творческий союз таких антиподов, как главный тренер Константин Бесков и начальник команды Николай Старостин, был возможен только при посредничестве младшего брата Николая Петровича.