Это был 2015. П(р)ошлый век - Коперник Александр "Ал Коперник" - Страница 4

Мне кажется, утверждение готовности выслушать вообще что угодно — это нечто, сравнимое с готовностью к совместному полёту на Марс. Вот я, например, готов сгонять на Марс с кем угодно, хоть сейчас! А если б знал, что это возможно — вероятно, готов бы не был.

— Я просто секс-бомба. Взрываюсь постоянно. Потому что всё бесит.

— А при чём тут секс?

— Какой ещё секс?

Когда шёл на работу, прошёл мимо женщины, которая говорила в мобилу, несколько растягивая слова: «Здесь… нет… дождя». Идёт, такая, под зонтом, по зонту молотит дождь, мимо проезжают машины, чей шум явно искажён мокрой дорогой, а она — «здесь нет дождя».

И ведь если ей предъявить — точно вывернется. Скажет: «Я имела в виду под зонтом». И сразу после этого обвинит в чём-нибудь (вероятно — во вранье), да так, что отмыться до конца жизни не сможешь.

«Ты должен догадаться, чего я хочу. А если я обижаюсь — должен понимать, на что. Я обижаюсь всегда на очевидные вещи потому что; и хочу очевидных вещей. А в голову мне лезть не смей. Моя голова — моя территория. Не трогай мою душу. Это тоже очевидно же!»

— Кать, мы выходим.

— Да, я знаю. Ой, я, кажется, паспорт забыла. А, нет, на месте.

Она смотрела так, будто видела его в последний раз. В общем-то, так и было — у выхода с эскалатора дежурила полиция, собиравшая всех без разбора в рекруты.

Они же пока этого не знали. Они поднимались по эскалатору, думая, что едут в консульство, подавать заявку на визу; для неё.

Визу она так и не получила.

Оказалось, что отличный способ почувствовать себя живым — грохнуться на асфальт с самоката на полном ходу через руль. Несколько метров полёта с удивлёнными мыслями неплохо прочищают мозги. Неизбежное приближение асфальта доказывает отсутствие фактического выбора. Болезненное соприкосновение с поверхностью иллюстрирует, что всё однажды приходит к очевидному финалу. Женский визг где-то в стороне, а потом вопрос женским голосом: «Живой?» — греет душу и позволяет верить, что даже чужим людям бывает не всё равно.

И после всего этого боль в ладонях, локте и колене даже в радость, она — как зарубка на носу; жаль, ощущение жизни будет таять так же, как и эта боль.

Шутишь о суициде. Тебе говорят: «Прекрати об этом!». Или, там: «Не смей об этом рассуждать!». Ты высказываешь мысль о том, что будет, если ты внезапно умрёшь — и тех, кому ты об этом говоришь, просто перекашивает. «Не будет этого», — говорят они. Что толку в их словах? Потом ты всё равно умираешь, и их слова оказываются пустотой. Они внезапно понимают, что не долюбили, не договорили о чём-то. И слишком рано вдруг, и не того внезапно, и не там ни с того-ни с сего.

При жизни почему-то это было не так важно; а стоило умереть — сразу так нужен стал, чёрт побери, «как я раньше до этого не додумался». По-моему, это показывает, насколько живой человек — пыль, и насколько пыль (прах из крематория) — реально наконец-то человек.

Главное, что перед смертью ты ничего не чувствуешь и не ожидаешь. Она обязательно приходит внезапно. Ты даже можешь ощущать инерцию — как будто ты уже не управляешь собой; ты не понимаешь, зачем ты сейчас открыл холодильник, ты не помнишь, когда налил этот кофе, не очень чувствуешь, что работаешь и зарабатываешь. Твоя жизнь переходит в состояние абстракции, в состояние юридического знания об отношениях между объектами, знания без оценки и собственного отношения. Даже такому отрешённому рассудку невдомёк, когда произойдёт смерть — хотя, вероятно, такой рассудок вполне может прийти и к суициду; но и суицид оставляет выбор; и суицид не точен, не научен, и он не даёт гарантий, он — как некая издёвка, снежок, прилетающий в открытые глаза.

Что они говорят? Они говорят, говорят — и это важнее всего; а потом тоже будут говорить, случись чего — и эти слова будут отличаться не так уж сильно. По крайней мере, по степени насыщенности и осмысленности. Слова, слова, слова.

Выживание — удобное обоснование любой подлости общенационального или даже мирового масштаба. Скажи «выживание» — и можешь убить всех.

Ну, то есть, ты, конечно, не можешь; если быть точнее — кто-то скажет «выживание» — и может убить тебя. Или посадить в шахту. Или запытать в подвале.

Попался!

Раз, два, три, четыре, пять.

Начинаем выживать.

У метро ходил огромный жёлтый кот с надписью на спине «квик мани». У него болтался живот и морда висела, выражая совершенно марсианское уныние.

Когда он подошёл ко мне и сказал «мяу» грубым басом, я… даже не знаю, как описать мои чувства.

На мгновение мне показалось, что вижу его только я. Но потом я заметил девочку, фотографировавшую его на мобилу. У девочки были прозрачные крылья, хвост и перепонки между пальцами; фотая, она прикусила кончик раздвоенного языка в полном сосредоточении.

От сердца отлегло — кота видел не только я. А успел уже испугаться, что свихнулся, такой нелепый кот.

— Сколько там времени?

— Чуть позже семи… сейчас… 19:84.

— Подловил!

Жизнь идёт своим чередом, и в ней становится всё больше мёртвых людей. Ты однажды можешь замолчать, перестать говорить — всё равно почти всё, что ты говоришь — чушь, — и услышишь, что с тобой никто уже не разговаривает, одни мертвецы откуда-то из глубин памяти и способны тебе отвечать.

Жизнь идёт своим чередом, и люди в ней умирают и умирают, не оставляя после себя ничего, кроме искажённых воспоминаний. Но эти воспоминания, искажаемые каждый день, а уж каждый год — и говорить нечего, часто настолько ценны, что их не то, что погасить некому — порой готов убивать и создавать новых мертвецов ради сохранения памяти о мертвецах своих, хоть и лжива эта память, хоть и вторична, и искажена, и не полна, и бесполезна.

Жизнь идёт своим чередом; и, каждый раз, перемещаясь с места на место, уже не замечаешь, что забираешь с собой неизменно всё те же, пропитанные мёртвыми голосами стены, забираешь — чтобы поставить на месте новых, или даже поставить поверх них — пусть они шепчут, приходят во сне, и зовут, зовут за собой — пусть они никогда не оставят тебя, твои мертвецы.

Моя «творческая биография» (как звучит-то) всё больше напоминает фильм «Крупная рыба». Всё уходит, и сейчас уже сложно поверить, что когда-то я бывал даже, пожалуй, велик. Бывал ли? Мне уже и самому в это верится с трудом. Огромное количество записей под псевдонимом «Каин Л.» каким-то неуловимым образом «отклеиваются» от меня, и меня в них не остаётся. Они ходят по интернету, и фактически уже — «песни неизвестного барда», или — «народное творчество». Кто-то их ещё слушает, и даже кто-то из слушающих до сих пор слушает их, как мои — но это в основном мои знакомые; люди, когда-то видевшие меня в «эпоху процветания», когда я был на волне и даже имел какой-то авторитет.

Скоро эти истории, если я стану их рассказывать, превратятся в неправдоподобный бред, над которым будут посмеиваться мои друзья и знакомые. Они уже близки к этому состоянию, ещё несколько лет…

Сейчас уже сложно поверить, что у меня бывали концерты, на которые люди просто не влезали в зал. Что у меня бывали толпы фанаток (хотя я так ни разу и не расписывался на сиськах, и точно уже не сложится, хотя так любопытно было бы это сделать); трудно поверить, что на меня за моё творчество буквально молились, а некоторые даже хотели убить — и именно из-за творчества (хотя, бывало, хотели и не из-за него). Не верите? Не верьте. Сложно поверить, что вот это погано записанное устаревшее по звучанию музло когда-то имело свежесть.