Записки маркёра - Толстой Лев Николаевич - Страница 4
- Предыдущая
- 4/7
- Следующая
– Давай, – говорит, – еще на все.
– Давай.
Опять выиграл.
– С пустяков, – говорит, – началось. Я не хочу у тебя много выигрывать. Идет на все?
– Идет.
Оно как бы ни было, пятидесяти-то рублей жалко. Уж Нехлюдов просит: «Давай на всю». Пошла да пошла, дальше да больше, двести восемьдесят рублей на него и набил. Федотка сноровку знает: простую проиграет, а угол выиграет. А князь сидит, видит, что дело всерьез пошло.
– Асе ,[2] – говорит, – асе .
Какой! всё куш прибавляют.
Наконец тому дело вышло, за Нехлюдовым пятьсот с чем-то рублей. Федотка кий положил, говорит:
– Не довольно ли? Я устал, – говорит.
А сам до зари готов играть, только б денежки были… политика, известно. Тому еще пуще хочется: давай да, давай.
– Нет, – говорит, – ей-богу, устал. Пойдем, – говорит, – наверх; там реванш возьмешь.
А наверху у нас в карты играли господа. Сначала преферансик, а там глядишь – любишь не любишь пойдет.
Вот с того самого числа так его Федотка окрутил, что начал он к нам каждый день ездить. Сыграет партию-другую, да и наверх, да и наверх.
Уж что там у них бывало, бог их знает; только что совсем другой человек стал, и с Федоткой все пошло заодно. Прежде, бывало, модный, чистенький, завитой, а нынче только с утра еще в настоящем виде; а как наверху побывал, придет взъерошенный, сюртук в пуху, в мелу, руки грязные.
Раз этаким манером приходит оттуда с князем, бледный, губы трясутся, и спорит что-то.
– Я, мол, не позволю ему говорить мне (как бишь он сказал?)… что я не великатен, что ли, и что он моих карт не будет бить. Я, – говорит, – ему десять тысяч заплатил, так он мог бы при других-то быть осторожнее.
– Ну, полно, – говорит князь, – стоит ли на Федотку сердиться?
– Нет, – говорит, – я этого так не оставлю.
– Перестань, – говорит, – как можно до того унижаться, что с Федоткой иметь историю!
– Да ведь тут были посторонние.
– Что ж, – говорит, – посторонние? Ну хочешь, я его сейчас заставлю у тебя прощения просить?
– Нет, – говорит.
И забормотали что-то по-французски, уж я не понял. Что ж? тот же вечер с Федоткой вместе ужинали, и опять дружба пошла.
Хорошо. Придет другой раз один.
– Что, – говорит, – хорошо я играю?
Наше дело, известно: потрафлять каждому надо; скажешь: хорошо, – а какой хорошо! стучит дуром, а расчету ничего нет. И с того самого время, как с Федоткой связался, все на деньги играть стал. Прежде не любил ни на что – ни на кушанье, ни на шампанское. Бывало, князь скажет:
– Давай на бутылку шампанского.
– Нет, – говорит, – я лучше так велю принести… Гей! Дай бутылку.
А нынче все на интерес стал играть. Ходит, бывало, День-деньской у нас, или с кем в бильярд играет, или наверх пойдет. Я себе и думаю: что же другим, а не мне все будет доставаться?
– Что, – говорю, – сударь, со мной давно не играли? Вот и стали играть.
Как набил я на него полтинников десять, – на квит, говорю, хотите, сударь?
Молчит. Не то что прежде дурака сказал. Вот и стали играть на квит да на квит. Я на него рублей восемьдесят и набил. Так что ж? Каждый день со мной играть стал. Того и ждет, бывало, чтобы не было никого, а то, известно, при других стыдно ему с маркёлом играть. Раз как-то погорячился он, а рублей уж за ним с шестьдесят было.
– Хочешь, – говорит, – на все?
– Идет, – говорю.
Выиграл я.
– Сто двадцать на сто на двадцать?
– Идет, – говорю. Опять выиграл.
– Двести сорок на двести на сорок?
– Не много ли будет? – говорю. Молчит. Стали играть: опять моя партия.
– Четыреста восемьдесят на четыреста на восемьдесят?
Я говорю:
– Что ж, сударь, мне вас обижать. Сто-то рубликов Пожалуйте; а то пусть так будут.
Так он как крикнет! А ведь какой тихий был.
– Я, – говорит, – тебя исколочу. Играй или не играй. Ну, вижу, делать нечего.
– Триста восемьдесят, – говорю, – извольте.
Известно, хотел проиграть.
Дал я сорок вперед. У него пятьдесят два было, у меня тридцать шесть. Стал он желтого резать, да и положи на себя восемнадцать очков, а мой – на перекате стоял.
Ударил я так, чтоб выскочил шар. Не тут-то было, он дуплетом и упади. Опять моя партия.
– Послушай, – говорит, – Петр (Петрушкой не назвал), я тебе сейчас не могу отдать всех, а через два месяца хоть три тысячи могу заплатить.
А сам весь кра-асный стал, дрожит ажно голос у него.
– Хорошо, – говорю, – сударь,
Да и поставил кий. Он походил, походил, пот так с него и льет.
– Петр, – говорит, – давай на все. А сам чуть не плачет.
Я говорю:
– Что, сударь, играть!
– Ну, давай, пожалуйста.
И сам кий мне подает. Я взял кий да шары на бильярд так шваркнул, что на пол полетели: известно, нельзя не пофорсить; говорю:
– Давай, сударь!
А уж он так заторопил, что сам шар поднял. Думаю себе: «Не получить мне семисот рублей; все равно проиграю». Стал нарочно играть. Так что же?
– Зачем, – говорит, – нарочно дурно играешь?
А у самого руки дрожат; а как шар к лузе бежит, так пальцы растаращит, рот скривит да все к лузе и головой-то и руками тянет. Уж я говорю:
– Этим не поможешь, сударь.
Хорошо. Как выиграл он эту партию, я говорю:
– Сто восемьдесят рубликов за вами будет да полтораста партий; а я, мол, ужинать пойду.
Поставил кий и ушел.
Сел я себе за столик против двери, а сам смотрю: что, мол, из него будет? Так что ж? Походит, походит – чай, думает: никто на него не глядит – да за волосы себя как дернет, и опять ходит, бормочет все что-то, да опять как дернет.
После того дней с восемь не видать его было. Пришел в столовую раз, угрюмый такой, и в бильярдную не зашел.
Увидал его князь.
– Пойдем, – говорит, – сыграем.
– Нет, – говорит, – я больше играть не буду,
– Да полно! пойдем.
– Нет, – говорит, – не пойду. Тебе, – говорит, – добра не сделает, что я пойду, а мне дурно от этого будет.
Так и не ходил дней с десять еще, а потом на праздниках как-то заехал, во фраке, видно, в гостях был, и целый день пробыл: все играл; на другой день приехал, на третий… Пошло по-старому. Хотел я было с ним еще поиграть, так нет, говорит: с тобой играть не стану. А сто восемьдесят рублей, что я тебе должен, приди ко мне через месяц: получишь.
- Предыдущая
- 4/7
- Следующая
