Прыщ - Бирюк В. - Страница 16

• Предыдущая
• 16/79
• Следующая

— Ты и ты…

— А можно и я, дяденька?

Ну на хрена я постоянно древние анекдоты про пионеров вспоминаю?! Ведь всё равно — правильного ответа не будет.

Что пестун наш бородатого анекдота не знает — не показатель. Хуже другое: шестое чувство — чувство юмора отсутствует. — Ну и что? Бывают же инвалиды: слепые, глухие, не нюхающие… А вот что клинит в диалоге…

«Полез за словом в карман» — русское народное. Но — более позднее: здесь карманов на одежде пока нет. Вот он туда и полез.

— А… ну… ты?… эта… да… тама эта… дров принесите.

— А взять где?

Глуповат — опять клинит. Он что: предполагал, что мы знаем, где тут наша поленница?

Те, из моих современников, кто застал ещё дровяное отопление в коммунальных домах, представляет себе насколько это занятие — сходить за дровами — увлекательно. Особенно, когда тащишь дровишки из чужой поленницы.

Княжье Подворье — целый микрорайон коммуналок. Схлопотать по сопаткам? За пару полешек?

Красимил объясняет. Лучше бы он этого не делал. Проблемы с ориентацией: говорит — «направо», показывает — «налево». Проблемы с речью:

— тама… эта… ну тама!.. она самая…

Ладно, примету назвал: у торца «нашей» поленницы две жерди в землю вбиты, верёвкой накрест связаны.

Топаем вдвоём за дровами. Напарник… ну естественно — Добробуд! Это судьба… Парень насторожено косится. Пытается сделать злобно-пренебрежительное выражение лица на морде.

Сейчас будет «честь предков» отстаивать. Выступать по теме: «а вот мой папенька — хороший!». Вот чтобы я возражал! Но он же продолжит: «а твой — дерьмо». И тут мне придётся физкультурно вбивать в него «дружбу народов». Вбивать — «в бубен». Или правильнее — «в торец»?

Собственно говоря, именно здесь и проходит граница между патриотизмом и национализмом.

«Я люблю тебя, Россия» — патриот. Закономерно, справедливо, обоснованно…

Увы, «от любви до ненависти — один шаг» — международная любовная мудрость.

Куча народу, не промыв глаз и ушей, этот шажок делают и спросонок орут: «А вы все — падонки!».

Избыточно обобщающее утверждение. Пошла пропаганда розни. Этнической, конфессиональной… Здесь — родовой. «Слава Колупаям!» — допустимо, «Геть клята Рябина с ридной Колупаевщины!» — наказуемо.

Может, ему профилактически морду набить? Пока он ещё акустику загрязнять не начал? Сразу поленцем по темечку для скорости? А то — холодно. Эти подростково-собачьи прелюдии… В форме облаивания, обрыкивания и обвизгивания…

Я так и не нашёл пары связанных жердей чтобы торчали у торца поленницы. Просто выбрал приглянувшуюся, забрался на штабель дров и уже подкидывал на руке подходящее «воспитательное» поленце, когда из-за угла штабеля вывернулся седобородый хрыч. В продранном тулупе, свороченным на ухо малахае и с железной клюкой.

Ага, сторож прибежал. Как это мне знакомо, как оно мне всё надоело, за восемь веков — ничего не изменилось… Не изменится. От дня нынешнего до века грядущего. Но попытаться нужно, прямо сейчас:

Сторож орёт, заводя себя всё более громким визгом, всё более сильными выражениями. Машет клюкой на Добробуда. Тот, с охапкой поленьев у груди, испугано отступает, запинается, грохается на задницу в снег. Сторож вскидывает клюку. Бить, наверное, не будет. Если будет — не сильно. Так только, «для науки».

Ну что за страна?! Ну что за народ?! Безудержное служебное рвение. «Бдеть, переть, не пущать». А посмотреть? А подумать? Ведь по этому Колупаевичу видно — парнишка не из простых, на дровяного воришку… — не типичен. Просто спросить — нельзя? Теперь вот прыгать придётся.

Спрыгиваю у сторожа за спиной. Тот разворачивается как есть: клюка — поднята, глаза — вылуплены, борода — заплёвана, речи — матерные. Укладываю поленце на ладонь левой, левую — к его лицу. Толчком правой пропихиваю поленце по ладони левой — к его носу.

— А-ах!

И — сел. На Добробуда. Тот… визжит, пищит и поленьями гремит. Не прекращая звучания, переходит к движению: выворачивается, выскабливается из-под сторожа, подымается. Медленный парнишка. Но цепкий — дровишки так и не отпустил.

— Дядя, мы — новые княжие прыщи. Все обиды — ко второму ясельничему Мончуку. А ты кто?

— Я? Я… эта… Я княжий слуга! Я самого светлого князя…!

— Цыц. Вот он (тыкаю пальцем в Добробуда) — боярский сын. Сын столбового боярина из славного града Пропойска. Ты ему только что слов разных наговорил. Про его матушку, про батюшку и про прочую высоко-боярскую родню. Знаешь сколько, по нынешним временам, стоит так поругаться? По «Уставу Церковному»? А нынче ещё и пост. Иван Златоуст сказал, а князь Роман подтвердил: «Истинный пост есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева…». А ты на боярича со злом, да с необузданным языком… Прикидываешь, какого размера на твоей спине «отложение гнева» произойдёт?

— Не… Дык… чего ж… я ж… И чего?

Вменяем и конструктивен — можно не бить.

— Вставай, отнесём дрова — печь в гриднице протопить надо.

Набираем дров, топаем в казарму. По ходу выясняется, что дядя — не только дровяной сторож, но и истопник. Смысл… Вполне наш, исконно-посконный: «Кто что охраняет, тот то и имеет». Кончатся дрова, топить нечем станет — истопнику бяку сделают. Вот он и сторожит… «исходное сырьё для актуализации своих трудовых навыков». Топит он печи в шести помещениях, а клюка у него — не клюка, а здоровенная кочерга. Бить всяких татей и охальников — удобно, а вот таскать с места на место…

— Дядя, а ты бы выпросил себе по кочерге на каждую печку. Не таскался бы с ней туда-сюда. Удобнее же.

— Э… Это ж скока будет? Ещё пять… этих… Не… не дадут.

Специфическая форма «проклятия размерности». Как будет четыре «этих» — понятно: четыре кочерги. А вот пять… Кочергов? Кочерг? Кочергей? Этот вопрос бурно обсуждался даже и в 20 веке, в эпоху Советской России, в тогдашних госучреждениях. Грамматическое решение проблемы правильного поименования пяти «этих» — человечество так и не нашло, актуальность отпала вместе с печным отоплением.

Красимил истопнику обрадовался — аж розовым малость подёрнулся. Оставил дядю печку топить, а сам повёл нас на кормёжку.

Мда… Я и раньше Домну добрыми словами вспоминал. А теперь — ещё и с необъятной тоской. Можно добавить: неизбывной, невыразимой, невыносимой… Но хорошо объяснимой: жрать хочу! Человеческую еду в человеческих условиях!

Как-то за эти годы в Пердуновке, без особых рывков, реализацией кое-каких мелких изменений, исправлений, улучшений, мытьём полов и столов… получилась нормальная столовка. А здесь…

Ну, типа — «да». Очень кушать хочется. Позавтракать толком мне сегодня не дали.

Золотая тарелка мне не нужна: будет отвлекать. Неотрывной мыслью — «а в какой момент её уже спереть можно?». Опять же — гнётся, царапается… А вот что в тарелке…

«Гарри посмотрел на стол и замер от изумления. Стоявшие на столе тарелки были доверху наполнены едой. Гарри никогда не видел на одном столе так много своих любимых блюд: ростбиф, жареный цыпленок, свиные и бараньи отбивные, сосиски, бекон и стейки, вареная картошка, жареная картошка, чипсы, йоркширский пудинг, горох, морковь, мясные подливки, кетчуп и непонятно как и зачем здесь оказавшиеся мятные леденцы».

Бедняга, ему бы не в Англии, а в Вайоминге жить: в меню нет ни морепродуктов, ни зелени. Отсутствие рыбы и овощей чревато, для растущего организма, серьёзными пожизненными проблемами.

• Предыдущая
• 16/79
• Следующая