Ликвидаторы времени. Охота на рейхсфюрера - Рыбаков Артем Олегович - Страница 13

«Ешкин кот!» — хоть нас и разделяло больше десяти метров, мощь его свиста впечатляла!

Коровы были, как видно, того же мнения, так как они рванули с места в галоп, и вскоре только клубы пыли оседали на том месте, где несколько мгновений назад толклись шесть буренок.

«Силен!» — только и подумал я. Нет, свистеть, конечно, я умел, но вот так: сильно и резко, переходя в сверлящий мозг ультразвук — нет. И только я собрался сказать герою о произведенном на меня впечатлении, как взгляд мой случайно зацепился за валяющийся на левой обочине картуз. Я слез с мотоцикла и рукой показал Трошину на находку.

Слава мгновенно развернулся в сторону предполагаемой угрозы, вскидывая к груди автомат.

— Reg dich nicht auf![13] — успокоил я его по-немецки.

Возможно, он не понял слов, но понял смысл, поскольку несколько расслабился, хоть автомат и не опустил. Я же, продолжая игры в конспирацию, громко рявкнул:

— Halt! Zuruck![14]

И, словно по моей команде, в высокой траве что-то зашуршало. Ухмыльнувшись и подмигнув Трошину, я, намеренно коверкая язык, крикнул:

— Стоят! Стреляйт!

В траве кто-то ойкнул, и метрах в тридцати от нас поднялась невысокая фигура.

«Мальчишка, что ли, стадо гнал?» — подумал я и скомандовал:

— Komm her! Суда! — сопроводив команду недвусмысленным жестом.

Тут слышу, Слава мне шепчет:

— Антон, кажись, девка…

Пригляделся, и верно — хоть на погонщике и надета хламида какая-то, но абрис фигуры уж больно характерный…

— И что? — говорю. — Отпустим, что ли? Так легенда посыплется… Давай, хоть до деревни отконвоируем.

Через минуту «кавказская пленница» выбралась на дорогу. «А ничего так!» — отметил я про себя. Даже заношенный донельзя пиджак, несуразные штаны и перепачканное пылью лицо не могли скрыть недетской привлекательности «пастушка». Слава стоял с идиотской улыбкой, рассматривая это диво дивное.

— Idiot! Setzen Sie sich auf das Motorrad![15] — вывел я его из состояния прострации и поманил нашего «пленника». — Komm her! Суда.

А ведь страшно девчонке, волосы, очевидно, до этого спрятанные под картузом, растрепались и теперь непослушными прядями обрамляли красивое, с очень правильными чертами лицо. Прямой, почти греческий нос (почти — это потому, что на мой вкус, у античных богинь носы великоваты), плотно сжатые губы — красотка, ну что тут скажешь!

— Setzen Sie sich auf dem Beiwagen! — И я рукой показал на коляску. — Schnell![16]

То ли девушка понимала немецкий, а может, мои жесты были достаточно красноречивы, но мою команду она выполнила правильно и, понурившись, направилась к коляске.

— Bitte! — И Слава протянул ей потерянный картуз.

«Вот что галантность с людями творит! Даже по-немецки заговорил», — подумал я, садясь в седло.

Всю дорогу до села нам с Вячеславом пришлось молчать, причем если Трошин беззастенчиво пялился на девушку, я себе такого позволить не мог — дорога была та еще. Поэтому, въезжая на двор к Акимычу, я испытал нешуточное облегчение.

На звук мотора на крыльцо вышел хозяин и «повелитель окрестных земель». Судя по его несколько заморенному виду, побегать ему пришлось изрядно. Но для себя старался, не для дяди. Вначале, не разобравшись, он скорчил скорбную мину, явно готовясь вешать немцам на уши «лапшу домашнего приготовления», но, узнав меня, посветлел лицом и с радостной улыбкой поспешил навстречу.

Опасаясь, подобно Штирлицу, провала, я приложил палец к губам, предлагая старосте потерпеть с разговорами до того момента, как мы останемся одни. Однако, как известно, умного учить — только портить…

— Доброго вам вечера, господа офицеры! — лучезарно улыбаясь, начал староста. — Племяшку мою встретили? Ой, спасибо, что до дому подвезли!

Судя по лицу «племяшки», подобное поведение Акимыча ей было не по нраву.

— Nicht verstehen, — подыграл я старосте. — Wer ist sie?[17] — И я, соскочив с мотоцикла, показал рукой на «пленницу».

— Я ж и говорю — племяшка моя. Аусвайс в доме. Папирен в доме. Комм, комм, — и он сделал приглашающий жест в сторону хаты, не преминув при этом заговорщицки подмигнуть.

— Buchhalter, bleib hier![18] — приказал я Трошину, а сам направился вслед за старостой.

Войдя в дом, я уж было собрался начать разговор, но заметил в комнате одну из тех женщин, что видел тут утром.

— Вы Таньку-то не стесняйтесь, товарищ сержант… — пришел мне на выручку Акимыч. — Она знает… — и добавил, обращаясь уже к женщине: — Давай, еще две тарелки на стол ставь и на двор сходи, Маринку-дуру в сарай отведи, чтоб все, как взаправду, было.

— А что ж в сарай, Акимыч? — всплеснула руками Татьяна.

— А шоб наука дуре была… Комсомолия безмозглая! Ни украсть, ни убежать… Да и поговорить нам по-мущщински надо.

Тарелки появились на столе, словно по волшебству, а уже секунд через десять, не больше, за Татьяной захлопнулась входная дверь.

— Вы присаживайтесь, товарищ сержант, повечеряем.

Я не заставил себя долго упрашивать.

— А? — и я вопросительно посмотрел на дверь.

— За Татьяну не бойтесь — кремень-баба! Да и интерес у нее личный.

— Какой же? — спросил я, подвигая к себе тарелку с салом, и сделал знак вошедшему в этот момент Трошину, чтобы тот присоединялся к трапезе.

— Дак у нее муж-то большой чин в Красной Армии. Комиссар дивизии цельной! Так что, прячу я ее. Да вот, вишь, дочка подвела ее. Одно слово — городская.

— Понятно… — сказал я с набитым ртом. — Семен Акимыч, а ты сам, похоже, нездешний. Откуда будешь?

— По говору узнали? Ну да, ну да… Я еще поутру понял, что вы человек серьезный…

— Ты давай, дифирамбы мне не пой, а отвечай, — прервал я старосту.

— Из-под Звенигорода я… — ответил он. — Как в тридцать шестом освободился с поселения, так, сами понимаете…

Ну да, поражение в правах… Понятно, что в родные места ему возврата не было.

— А что в Сибири-то не остался?

— Климат не понравился… — нехотя буркнул Акимыч и постарался перевести разговор на другую тему. — Вы по делу ко мне приехали или так, на огонек заглянули?

— Ох, и хитер ты, господин староста… — я голосом выделил последнее слово, — по делу, конечно. Как там буренки поживают?

— Хорошо поживают, кабы не безрукие некоторые.

Надо сказать, что меня весьма заинтересовала манера Акимыча без запинки произносить «вумные» слова и при этом уснащать свою речь всякими «кабы» и «дык». Непрост Соломин, ох непрост!

— А что безрукие? — внезапно спросил сосредоточенно жевавший до этого момента Трошин.

Семен Акимыч внимательно посмотрел на Славу, будто оценивая, имеет ли смысл отвечать не пойми кому, и, видимо, удовлетворившись увиденным, сказал:

— Ну, три десятка мы уже пристроили. В ночи еще за десятком издаля придут. А этих Маринка должна была в Богиновку отвести, да вот не справилась, косорукая.

Судя по выражению лица, Слава был в корне не согласен с такой оценкой нашей пленницы.

— Вы как ее споймали? — между тем продолжал староста.

— Да она, как мотоцикл услышала, стадо бросила и в поле спряталась, да кепку на дороге обронила, — развернуто объяснил я.

— Тьфу ты ну-ты… комсомолия…

— Ладно, не о том сейчас речь, Акимыч, — перебил я старосту. — Я про зерно буду речь вести.

— Про зерно? Я весь во внимании.

— Налет мы устраивать не будем… — медленно и, как мне казалось, веско, сказал я. Лицо старосты оставалось спокойным, только уголок рта дрогнул.

— Мы с вами поступим тоньше и хитрее… — брови моего визави вопросительно поднялись. — Я не думаю, что у вас достаточно транспорта для вывоза всего зерна, поэтому мы напишем вам накладные от лица немецкого командования. Как вам идея?