Я - судья. Кредит доверчивости - Астахов Павел Алексеевич - Страница 20
- Предыдущая
- 20/60
- Следующая
– Доброе утро, Дима.
Он посмотрел на мои мокрые волосы, влажную блузку, туфли, в которых хлюпала вода, и спросил:
– Знаете, что нужно сделать, чтобы кончилась жара?
– Что? – Я скинула промокшую обувь и достала шлепанцы, которые хранила под столом «на всякий случай».
– Купить вентилятор. – Дима так это сказал, что я не поняла – пошутил он или поделился со мной серьезным жизненным наблюдением.
– А чтобы пошел дождь, нужно помыть машину, – улыбнулась я своему помощнику.
Ситуация с обувью складывалась катастрофическая – по всему выходило, что с представителем банка и Виктором Малышевым мне придется беседовать в шлепках, из которых торчат пальцы с неоново-оранжевыми ногтями. Вчера я взяла у Натки лак и, не заметив предупреждающую надпись «неон», сделала педикюр. Перекрашивать было лень, не люблю долго возиться с косметикой, да и дождь уже шел, а значит, утром босоножки можно сменить на туфли.
Теперь намокшие замшевые лодочки из бордовых превратились в грязно-серые – замша намокает некрасиво, темнеет и теряет форму.
В общем, несмотря на то что не опоздала, выглядела я все равно как легкомысленная сумасбродная дамочка. Утешало только одно – судебное заседание будет вечером, а к этому времени туфли высохнут.
– Дим, – глянула я на часы, – а где наши истцы и ответчики?.. Я чуть с ума не сошла в пробке, думала, опоздаю, а их до сих пор нет.
– Так еще без пятнадцати, – Дима посмотрел на свои часы. – Вы сегодня рано, Елена Владимировна.
– Как без пятнадцати?!
Предположить, что часы у Димы идут неправильно, было безумием, поэтому…
– Ну, Сенька! – покачала я головой. – А я-то думаю, почему у меня все часы вразнобой идут!
Впрочем, это замечательно, что еще время есть – волосы немного просохнут, и кофе можно выпить. Я включила древний металлический чайник.
Но кофе в банке не оказалось. Уж не знаю, почему так повелось, но когда мне с утра нестерпимо хочется кофе, то банка абсолютно пуста. Я выбросила ее в мусорную корзину и почти тем же тоном, как и голодная Сашка, спросила:
– Дима, вы опять забыли купить кофе?
Обязанность покупать кофе лежала на Диме, но он периодически, несмотря на свою потрясающую пунктуальность и обязательность, не успевал отследить, когда банка становилась пустой.
– Забыл, – улыбнувшись, развел руками Дима. – Вы же знаете, Елена Владимировна, мою любовь к продуктовым магазинам.
– Кофе – это не продукт, Дмитрий. Это лекарство.
– Да купил, купил я ваше лекарство! – засмеялся он, доставая из своего портфеля банку кофе.
– Ну и шуточки у вас…
Если честно, я не подозревала в нем способности к розыгрышам, особенно таким жестоким.
– Просто вы кофе очень много пьете, – сказал мой помощник, глядя, как я насыпаю в чашку три ложки. – Сердце посадите.
Он еще и о моем здоровье заботится! Я подумала и положила еще одну ложку.
– У вас устаревшие сведения, Дмитрий. В последнее время медики стали утверждать, что кофе спасает от инсультов и инфарктов.
– Да-а? Они отменили кофеин?
– Нет, просто выявили его новые свойства. Я же говорю – лекарство.
– Допинг!
– Лекарство!
– Допинг!
– Тогда не пейте, мне больше достанется…
Весело препираясь, мы выпили кофе, причем Дима положил себе в чашку тоже четыре ложки «допинга». Видимо, новые изыскания врачей его впечатлили…
Они явились одновременно – представитель юридической службы банка и Малышев.
Андрей Иванович Троицкий сразу протянул мне визитку и, легким кивком поздоровавшись, сел напротив, безошибочно выбрав самое удобное для беседы место – так, чтобы в лицо не падал прямой свет, но при этом он мог хорошо видеть собеседника.
В нем всего было в меру – любезности, обходительности, скромности и шика. Легкая небрежность в манере носить костюм, в движениях говорила о его раскованности и уверенности в своей правоте. Лет сорока, высокий, с идеальной стрижкой и безупречно выбритый, с дорогими часами на левой руке и в невероятно чистых для такой погоды ботинках – понятно, что на машине, но до подъезда ведь все равно дойти надо! – он был олицетворением успешности и порядочности. Троицкий даже заставил меня немного смутиться и поглубже спрятать ноги в шлепках под кресло.
А вот внешний вид истца-ответчика привел меня в замешательство. Малышев не походил ни на злостного неплательщика, ни на благочестивого отца семейства.
Если он злостный неплательщик, задумавший «кинуть» банк, то где вызов, гонор и наглость, которые демонстрируют неплательщики в телесюжетах о должниках?
Если же он благочестивый отец семейства, попавший в трудные обстоятельства, – то где солидность, уверенность в собственной правоте и желание сражаться за счастье детей?
И вообще, какой же он – Виктор Иванович?
Передо мной стоял худощавый, растерянный юноша в белой майке с принтом Карлоса Сантаны, джинсах с дизайнерскими дырками на коленях и кедах, шнурки которых грозили вот-вот развязаться.
Из дела я знала, что ему двадцать девять лет, но выглядел он не больше чем на двадцать.
Может быть, этому способствовали тинейджерская одежда и кеды, может – длинные волосы, забранные в хвост, и темные очки, которые он не торопился отчего-то снимать, но мне так и не удалось составить о нем впечатление.
– Садитесь, – сказала я Малышеву.
Он сел – на самый краешек стула, не то чтобы неуверенно, но как-то так, будто собирался тут же встать и уйти.
Свет с улицы падал ему в лицо, и хотя сегодня был пасмурный день, я знала, как неприятно сидеть напротив окна. Как выбивает из колеи пусть и слабый поток света, бьющий в глаза, как мешает формулировать мысли, когда дело касается важных тем.
Впрочем, Виктор Иванович и не думал снимать очки. Я очень хотела посмотреть в глаза этому Малышеву, понять – хитрит он, выкручивается или действительно правду ищет, – но натыкалась взглядом на темные зеркальные стекла, в которых отражалась сама.
Просить его снять очки я не рискнула – это сразу бы задало менторский тон беседе, а мне этого не хотелось. Хотелось получить наиболее объективное представление о случившемся… О характере, мотивах и намерениях этого Малышева. О его позиции. Не такой вот – сорваться со стула и убежать, так и не показав глаз, а о настоящей позиции – ведь написал же он встречное исковое заявление, значит, рассчитывает на какую-то понятную ему справедливость.
Нет, Малышев не походил на неплатежеспособного человека, скорее то, что называется фейсконтролем и дресс-кодом, указывало на средний достаток.
Тогда почему он так задолжал банку?
В руках Виктор Иванович напряженно держал мобильный телефон – у меня даже появилось подозрение, что он собирается записать нашу беседу на диктофон. Это обстоятельство сразу же пробудило во мне неприязнь к Малышеву, но он так сжимал телефон и так тревожно поглядывал на него, что я поняла: Виктор Иванович просто ожидает звонка, возможно, не совсем приятного.
И это понятно, когда у тебя трое маленьких детей.
Я хорошо изучила дело и знала, что первые четыре года с лишним Малышев исправно вносил платежи.
Что случилось потом?
В этом и предстояло мне разобраться.
– Ну что ж, господа, начнем наш совместный путь к истине. Надеюсь, он будет не очень тернистым…
Я поймала на себе удивленный взгляд Димы – так витиевато и грустно начала я свою речь.
– Виктор Иванович, более четырех лет вы платили взносы по кредиту аккуратно. Что произошло, почему полгода назад вы перестали выполнять обязательства по договору?
Малышев заговорил хриплым, словно надтреснутым голосом, никак не вязавшимся с его рваными джинсами, принтом на майке и кедами. Он говорил голосом глубоко измученного человека, изнуренного душевной и физической болью, глядя в бездну серого неба за окном так, будто в комнате не было никого, кроме него.
Я поняла, что ему ничего не мешает – ни свет в глаза, ни неудобная поза на краю стула, – он просто ничего этого не замечает.
- Предыдущая
- 20/60
- Следующая
