Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Шульман Нелли - Страница 3
- Предыдущая
- 3/140
- Следующая
Эстер разбила на сковородку три яйца. Подумав, она добавила четвертое. С выметенного двора слышались голоса куриц, клюющих зерно.
Раненый шел на поправку, и, как все выздоравливающие, много ел. На столе, в бело-голубом кувшине, стояло парное молоко. Рядом виднелся паспорт, с гербом США. Эстер посмотрела на швейцарский хронометр. Утренний паром на континент отправлялся через два часа. У нее оставалось время позаниматься со своим подопечным, как его весело называла Эстер, лечебной гимнастикой.
Упражнения были необходимы. Теодора, при Дюнкерке, ранило осколком в поясницу. Коленный сустав тоже пробила шрапнель. Эстер боялась, что кузен навсегда останется хромым.
Когда она проснулась от стука в заднее окно особняка Кардозо, на амстердамской ратуше две недели, как появились черно-красные флаги, со свастиками.
Эстер не могла позволить себе уехать, хотя и ее американский паспорт, и документы пани Качиньской были в порядке. Иосиф и Шмуэль не вернулись из Мон-Сен-Мартена. Квартира бывшего мужа, на Плантаж Керклаан пустовала.
Бельгию оккупировали немецкие войска, с детьми могло случиться все, что угодно. Эстер отправила три письма, адресованных Элизе, но ответа не получила. Она рассудила, что не стоит писать бывшему мужу. Эстер боялась, что Давид просто разорвет конверты. Он настаивал, что все связи между ними должны поддерживать адвокаты. К ним Эстер тоже сходила. Ей сухо сказали, что профессор Мендес де Кардозо, согласно договору, получает опеку над сыновьями во время пребывания в Европе.
– Что он и делает, доктор Горовиц… – юрист поиграл паркеровской ручкой, с золотым пером, – ваши претензии необоснованны… – Эстер выпрямила спину: «У меня нет претензий, господин Веденкамф. Я беспокоюсь за судьбу детей…»
– Дети находятся с отцом, – заметил адвокат, – судебное соглашение выполняется… – повернув голову, Эстер увидела нацистские флаги, на углу дома:
– Идет война… – она сжала зубы, – Бельгия и Голландия оккупированы немецкими войсками. Любой здравомыслящий родитель, на моем месте…
– Не станет разводить панику, доктор Горовиц, – юрист отпил кофе. Эстер его не предложили:
– Война закончилась, – бодро заметил он, – нас ждет сотрудничество с рейхом… – Эстер, поднявшись, вышла. В Британию отправить телеграмму было невозможно, Амстердам кишел немецкими войсками. Она не могла рисковать, вытаскивая передатчик из тайника, под половицами в безопасной квартире, у рынка Альберта Кейпа. Эстер, бездумно, добрела до почтового отделения, у Риксмузеума:
– Послать весточку папе, Меиру. Или Аарону, в Каунас… – Эстер смотрела на вывеску:
– Папе седьмой десяток. Аарон сюда не доберется, на море война идет. А Меир… Как он сюда приедет? Франция оккупирована, американские корабли дальше Ирландии и Португалии не ходят. Только окольными путями. Хорошо, что американское посольство пока не закрылось, – она покачала головой: «Я с места не сдвинусь, пока Иосиф и Шмуэль не окажутся рядом».
Элиза молчала, не отвечая на письма.
Эстер не хотела думать о том, что могло произойти в Мон-Сен-Мартене. Она присела за столик летнего кафе, на канале. У Риксмузеума толпились немецкие солдаты, в серо-зеленой форме. Эстер взяла меню, с вложенной, отпечатанной на немецком языке карточкой:
– Добро пожаловать в наше заведение. Скидки для солдат и офицеров вермахта… – скривив губы, ничего не заказав, она встала.
Через два дня газеты вышли с приказом оккупационной администрации, и мэрии Амстердама. Всем проживающим в городе евреям, и людям с еврейскими корнями, требовалось зарегистрироваться в особом отделе, и получить штамп о происхождении, в паспорт. Евреям запрещалось занимать должности в государственных учреждениях, преподавать и работать в госпиталях. Эстер, разумеется, на регистрацию не пошла. Ее вызвали к директору университетского госпиталя, с другими врачами, евреями. Услышав распоряжение предъявить документы со штампом, Эстер вскинула голову:
– Я не собираюсь подчиняться варварским, средневековым законам, издаваемым людьми, громившими еврейские магазины и предприятия, отправлявшими евреев в концентрационные лагеря… – в Голландии жили тысячи немецких евреев, бежавших из страны. В городе шептались, что они окажутся первыми в очереди на депортацию. Некоторые уходили с рыбаками в Британию, за золото, но на море продолжались сражения.
Они покинули кабинет директора, а через полчаса секретарь принесла всем врачам, евреям, приказы о немедленном увольнении из госпиталя. Им даже не заплатили за отработанную часть месяца. Эстер, предусмотрительно, сняла деньги с банковского счета. В отделениях стояли очереди, ходили слухи, что немцы наложат арест на средства, принадлежащие евреям.
Парк Кардозо переименовали. Эстер, выйдя за сигаретами, в магазин на углу, замерла. Знакомая, медная табличка, в память профессора Шмуэля и его жены, исчезла, на ее месте красовалась надпись: «Евреям вход запрещен». Похожие объявления появились на некоторых магазинах и кафе. Эстер думала, поехать в Мон-Сен-Мартен, с Baby Browning, и лично забрать мальчиков у Давида, но поезда в Бельгию пока не ходили.
Она подготовила копии свидетельств о рождении и фото детей. Эстер надеялась, что американское посольство выпишет малышам паспорта. Она хотела, каким-то образом, отправить близнецов в Лондон, а сама поехать в Польшу.
Эстер нарезала свежий хлеб:
– Я обязана бороться с нацизмом. Любой человек сейчас должен… – когда в заднее окно особняка, выходящее на канал, постучали, Эстер сидела над рукописью статьи, о ведении родов в неправильной позиции плода. В Голландии бы ее не опубликовали, но Эстер, отвлекаясь на работу, чувствовала себя легче. Распахнув створки, Эстер увидела моторную лодку, на канале.
– Госпожа Горовиц, – раздался шепот из сада, – госпожа Горовиц, не бойтесь. Нужна ваша помощь… – мужчина поднял фонарик. Эстер узнала его. Год назад она спасла, на операционном столе, женщину с провинциального острова Толен. Местная акушерка просмотрела эклампсию. Беременную доставили в госпиталь с давлением, при котором, как утверждали все учебники, смерть матери и ребенка была неизбежна. У больной начинались судороги. Главный врач орал на Эстер, в коридоре отделения:
– Не ухудшайте статистику, доктор Горовиц! Пусть она умрет в палате, а не на операционном столе! Я не позволю создавать почву для судебного иска, ради удовлетворения ваших личных амбиций… – Эстер хотелось воткнуть скальпель ему в глаз. У женщины шел восьмой месяц беременности.
– Никто не умрет, – холодно ответила Эстер, держа на весу вымытые руки. Она толкнула коленом дверь операционной: «Заткнитесь, и не мешайте мне работать».
Она сделала экстренное кесарево сечение. Мальчик, весом почти в шесть фунтов, справился отлично. Отец ребенка, рыбак из Толена, плакал в кабинете у Эстер:
– Доктор Горовиц, мы всю жизнь будем за вас молиться… – она улыбнулась: «Идите к маленькому Якобу, к жене. Все хорошо, не волнуйтесь».
Господин де Йонг стоял перед ней, в рыбацкой куртке и суконной шапке:
– Я сразу о вас подумал… – шепотом сказал голландец, – вы хирург, доктор Горовиц… – Эстер взяла докторский чемоданчик. Выведя лодку в Эй, рыбак обернулся от штурвала:
– Мы по радио слышали, о евреях… – он витиевато выругался:
– Доктор Горовиц, если вам уехать надо, то мы всей деревней готовы помочь. Мы сюда немцев не приглашали, – он закурил трубку, – и не собираемся им подчиняться… – Эстер опустила голову над огоньком зажигалки:
– У меня дети в Бельгии, господин де Йонг, с бывшим мужем. Когда я их заберу обратно, я воспользуюсь вашим предложением… – везти близнецов в Британию на рыбацкой лодке было рискованно, но не менее рискованным было оставаться в Голландии.
Де Йонг рассказал, что раненого, без сознания, подобрали в пустой лодке ребята, ходившие к бельгийским берегам, за макрелью:
– Он, наверное, из Дюнкерка эвакуировался, – хмуро сказал рыбак, – мы в море трупы видели. Мы рыбу ловим, доктор Горовиц, – он вздохнул, – жить-то надо. Форма на нем французская, и бредит он на французском языке… – Эстер узнала похудевшее, осунувшееся лицо и рыжие волосы.
- Предыдущая
- 3/140
- Следующая
