Ганнибал. Бог войны - Кейн Бен - Страница 26

• Предыдущая
• 26/97
• Следующая

Клит задумался.

– Конечно, Ганнибал совершил при Каннах подвиг. И все же здесь другая война. Мы защищаем город, а не сталкиваемся с легионами лицом к лицу.

– Наступит и такой день, – твердо ответил Ганнон. Провести улучшения вроде этого было частью его миссии, порученной Ганнибалом. – А когда наступит, у сиракузцев будет больше шансов победить, сражаясь по-римски, чем если они будут биться так, как всегда.

– Сдается мне, что Гиппократ не захочет, чтобы все войско переучивалось.

– Я могу начать с солдат одной фаланги.

– Хм-м-м… Поговорим об этом подробнее за вином.

– А каковы мои обязанности?

Клит рассмеялся.

– Они подождут. Римлян здесь еще нет, а Гиппократ и Эпикид не потрудятся оторвать свои задницы, чтобы спросить, что ты сделал. Увидеть лучшую таверну в Сиракузах гораздо важнее.

– Если ты уверен…

– Уверен. Приказываю идти со мной. Нужно только занести доспехи в твою комнату.

Давно уже Ганнон не бывал в дружественном городе, где можно было не заботиться ни о чем, кроме как соблюдать меру, чтобы не слишком напиться. Он ухмыльнулся.

– Ну, если ты так полагаешь…

Вскоре они уже шли по улице, ведущей в Ортигию и небольшую гавань. Клит на ходу откликнулся на приветствие человека, ведущего партию голых рабынь. Ганнон рассеянно взглянул на них, когда они проходили мимо, но все они смотрели себе под ноги. «Несчастные», – подумал он и спросил Клита:

– Друг?

Тот отрицательно покачал головой.

– Агафокл? Нет. Просто назойливый лизоблюд. Прислуживает Гиппократу, выискивает для него женщин. Чтобы, знаешь…

Ганнон посмотрел вслед веренице несчастных женщин, и его неприязнь к Гиппократу возросла. «Не обращай внимания, – сказал он себе. – Ты здесь, чтобы помогать ему и его брату воевать против Рима. Остальное к делу не относится». И все же у него остался неприятный осадок.

– Далеко еще до твоей таверны? – спросил он. – У меня во рту пересохло.

– Ха! Вот это мне нравится. Она тут, за углом.

Ганнон ускорил шаг. И после меха вина забыл свои заботы.

Противоречивые чувства продолжали одолевать пленницу и через два дня после прибытия в дом Гиппократа, который был частью бывшего дворца Гиерона. Она испытала огромное облегчение от того, что они с Публием остались вместе и что Элира тоже с ними. Им дали хорошие одежды, неплохо накормили и напоили. Она не раз принимала ванну. Публий тоже с удовольствием купался, хотя Аврелия следила за тем, чтобы купать его рано утром, пока никто больше не пользовался этим удобством. Стража не выпускала их из нескольких сообщающихся комнат, но не было никакого насилия – сексуального или иного. По большей части остальные обитатели жилища, четыре красивые женщины, не обращали на них внимания. Имели место несколько колких замечаний и множество враждебных взглядов, но этим все и ограничилось. По крайней мере, они ни в чем не нуждались. Но в душе ее царило смятение.

Теперь она была собственностью Гиппократа, и ее единственным предназначением было служить ему в качестве наложницы. И вопрос заключался не в том, придется ли ублажать его, а в том, когда придется этим заняться. То же самое и с Агафоклом, который часто нашептывал ей непристойности. Каждый час ожидания, когда за нею пришлют, был истинной пыткой. О ее обещании на рынке отправить Гиппократа в Элизиум и обратно ему уже наверняка сообщили; в этом Аврелия не сомневалась и боялась, что не справится с таким испытанием. Ее опыт в любовных ласках ограничивался Луцием, не считая одной-двух мимолетных встреч, лишенных страсти. Теперь ей было не до здоровья и благополучия мужа, она редко вспоминала о нем.

Однажды, когда Публий спал, Аврелия в отчаянии попросила совета у Элиры. С тех пор как госпожа попала в рабство, отношения между нею и ее бывшей рабыней изменились. Элира по-прежнему считалась с Аврелией, но уже не с тем почтением, как раньше. Женщина не могла понять, связано ли это как-то с ее обещанием Агафоклу. Она униженно извинилась, но Элира отмахнулась, сказав, что, будь у нее ребенок, сама поступила бы точно так же. И Аврелия была рада, когда Элира с готовностью дала ей несколько подсказок и советов, что можно попробовать.

– Когда поймешь, что мужчина предпочитает, ему легко доставить удовольствие, – любила говорить рабыня.

Аврелия надеялась, что так будет и с Гиппократом. После пикантного описания, как удерживать мужчину от преждевременного оргазма, она даже нашла в создавшейся ситуации определенный юмор.

– Что? Как? Ты шутишь!

– Говорю вам, они это любят. Попробуйте, и увидите.

Пленница хихикнула, но вскоре суровая реальность снова навалилась на нее. «Как изменчива жизнь», – горестно думала она. Если бы месяц назад кто-то сказал, что она окажется в Сиракузах невольницей и наложницей одного из тамошних правителей, госпожа сочла бы его сумасшедшим. И вот это сбылось. Как случалось часто, от горьких мыслей отвлек Публий. Он проснулся и, сонный, протянул руки, требуя объятий. Мать прижала его к себе, мечтая поскорее уйти куда-нибудь в безопасное место.

Но передышка была не долгой. Позже в тот же день пришел Агафокл. К заходу солнца Аврелии надлежало быть готовой. Нужно одеться соблазнительно. Гиппократ примет ее на крыше дворца.

– Если ты его разочаруешь, то дорого заплатишь, – предупредил он стальным тоном. – А скорее, заплатит твой сын.

Аврелия улыбнулась и уверенно произнесла:

– Угрозы ни к чему.

– Это мы увидим. Не думай, будто я забыл, что ты в долгу и передо мною.

– С радостью предвкушаю, – солгала она, погладив его по щеке и гадая, как пройдет через грядущее падение не с одним отвратительным мужчиной, а с двумя.

Когда позже Элира предложила ей чашу вина с несколькими каплями макового сока, полученного от одной из наложниц, женщина не отказалась. Она избегала этого с тех пор, как получила трагические вести из Канн, но теперь ничего не оставалось. Приятное отупение могло помочь забыть об ожидавшем ее ужасе.

Элира помогла ей приготовиться, посоветовала, как одеться, как лучше причесаться и какими воспользоваться благовониями. В других обстоятельствах Аврелия с удовольствием приняла бы новый опыт – с тех пор, как появился Публий, а Луций уехал, редко выдавались случаи нарядиться, – но цель этого повергала ее дух в бездну. Она отхлебнула еще вина с маковым соком и была рада ощутить себя бестелесной, способной посмотреть на нереальную ситуацию со стороны, словно это не она, а кто-то другой должен был пройти через такое испытание.

Вскоре после первой стражи пришел Агафокл. Сказав Публию, что она поцелует его на ночь, когда мальчик уснет, мать оставила его заботам Элиры. Бывшая рабыня послала ей ободряющий взгляд, и Аврелия ухватилась за него, как утопающий за соломинку. Хоть кто-то заботится о ней, не относится, как просто к куску мяса. Она была рада, что Агафокл не пытался втянуть ее в разговор, когда они шли по длинному проходу мимо множества часовых, и наконец добрались до лестницы.

– Помни, что я сказал, – предупредил сиракузец, ступив на нижнюю ступеньку.

Пленница не полагалась на свой голос и потому только кивнула.

От того, что она увидела наверху, у нее захватило дух. И дело было не в мозаичном узоре под ногами, не во фруктовых деревьях и виноградных лозах, не в журчащем фонтане с Посейдоном верхом на дельфине в центре, – лестница вывела их на край дворцовой крыши, где она могла посмотреть на восток, через заполненную кораблями гавань, на залитое ярким солнечным светом море. Аврелии представилось, что вдалеке даже видно полоску побережья Италии. Ее сердце облилось кровью, и ей стоило усилий продолжать передвигать ноги, следуя за Агафоклом к возлежавшей около фонтана фигуре.

– Стратег. – Агафокл поклонился, согнувшись в поясе.

– Что? – раздраженно спросил Гиппократ.

– Женщина, как вы хотели. Римлянка. Я привел ее.

– Оставь нас.

– Слушаюсь. – Агафокл снова почтительно поклонился и, окаменело взглянув на Аврелию, удалился.

• Предыдущая
• 26/97
• Следующая