Фактор «ноль» (сборник) - Дантек Морис - Страница 8
- Предыдущая
- 8/98
- Следующая
Я хорошо знаю свой мозг и часы, неумолимо отсчитывающие в нем время.
Я хорошо знаю все, что произойдет. Я хорошо знаю город Нью-Йорк.
Мы бежим по обломкам Южной башни, я делаю все для того, чтобы как можно скорее отдалиться от ее сестры-близнеца. Учитывая отправную точку нашего маршрута, мы двигаемся в сторону меридиана острова Манхэттен. По пути я замечаю разрозненные группы тел, упавших с пылающих этажей на землю, на бетонные навесы входов, на крыши нескольких близлежащих зданий. Я вижу также людей, собравшихся в просторном вестибюле Северной башни, заваленном тоннами строительного мусора. Десятки пожарных.
Кроме того, я различаю полицейских, окружающих место взрыва рухнувшей башни. Среди них я обнаруживаю людей в темных костюмах, фотографирующих, снимающих на портативные видеокамеры, записывающих рассказы очевидцев… Один из них направляется ко мне и решительно протягивает круглый значок со всей значимостью, в нем заключенной: «Полиция США». А вот моя значимость другая. Я мгновенно импровизирую. Это один их наших базовых методов – манипуляция информацией, хитрость, ложь, обман, нейроактивное повествование, моментальная фабрикация правды: «Эта малышка – дочь сенатора Вайоминга, я – доктор Уильямсон, его личный врач, мне нужно в ближайшую больницу, за оцеплением нас ждет служебная машина, срочно занимайтесь остальными». Мой голос настроен на практически гипнотическую частоту, приказ для подкорки, как называют его на нашем жаргоне. Человек застывает на месте, а я продолжаю бежать, не дожидаясь никакого ответа. Действовать нужно срочно, тут каждый за себя: это конец Света. Мне, конечно, следовало бы их предупредить, но на это нет времени. Кстати, что они тут делают? Они что, не понимают геофизическую неотвратимость того, что случится?
Я инстинктивно закрываю голову курткой и скорее бегу прочь от Северной башни, но часы, тикающие в моем мозгу, так же неумолимы, как микропроцессор компьютера.
Менее чем через минуту башня обрушится.
А мы не отдалились от нее еще и на сотню метров, мы еще под ней, мы почти еще в ней, как все эти люди, которые сейчас умрут.
Теперь я бегу в хорошем темпе по тому, что было большой эспланадой, примыкавшей к бывшей западной стороне Южной башни. Вокруг нас металлическими мумиями поблескивают в рассеянном свете каркасы перевернутых, побелевших от пыли автомобилей и автобусов. Мы уже видим Черч-стрит, мы повернулись спиной ко всей зоне ВТЦ, и я сквозь взвешенную в воздухе пыль замечаю там, впереди, улицы и проспекты, еще заполненные толпой, которая в панике покидает квартал. Я держусь заданного ритма, потом я начинаю бежать изо всех сил, потому что понимаю, что время идет.
Или, вернее, уже не идет.
Потому что точное время – десять часов двадцать восемь минут и какие-то доли секунды.
Это время конца.
Время конца Северной башни. Я пробегаю еще несколько шагов на полной скорости, делаю еще несколько вздохов полной грудью и, самое главное, не оборачиваюсь.
Этот миг надо победить. Шум начала обвала уже слышится, такой же, как при падении Южной башни, но более отчетливый, более стремительный, гораздо более сильный, гораздо более страшный.
Поскольку мы все еще под ней, мы почти еще в ней, она еще может нас победить.
О, да, мы еще в ней. Мы пробежали всего двести пятьдесят метров, с трудом преодолевая естественные преграды, возникавшие то тут, то там посреди этого нового асфальта с белой доминантой, где под окружающими нас гигантскими холмами дымятся пожары, пожирающие глубины ньюйоркских недр. Мы вышли из башни, но башня продолжает давить на нас своим присутствием, особенно в момент своего исчезновения.
Четверть километра, быть может, чуть меньше – это не так уж плохо для бега среди обломков Южной башни, особенно с девочкой, вцепившейся мне в спину в виде дополнительного груза.
Не так уж и плохо, нет, неплохо для не-человека, только что возродившегося к жизни под разрушительным самолетом, не так уж и плохо для не-человека, сумевшего спуститься с девяностого этажа менее чем за девяносто минут.
Действительно, не так уж и плохо, принимая во внимание все обстоятельства.
Не так уж плохо, но недостаточно.
Недостаточно, поскольку Нью-Йорк обрушивается.
Недостаточно, когда повторяется то, что мы пережили во тьме Северной башни. Теперь, когда она взрывается, мы переживем это под открытым небом, на дымящихся руинах Южной башни.
Ряд небывалых явлений происходит здесь и сейчас.
Сначала обрушение, стремительное и при этом как будто навсегда застывшее во времени и пространстве. Этажи, падающие, согласно законам самоубийственной металлургии, друг на друга. Циклон пыли разнообразных сплавов и обломков, взрывающийся, словно гигантский шар, в момент последнего удара сложившейся конструкции о землю и немедленно высвобождающий всю свою кинетическую энергию.
Это нечто огромное, гигантское и сверхмощное. Это туча, угрожающе заряженная горящими осколками, это пылающее облако смертельной плотности. Облако, катящееся и разбухающее, словно сферический вал прибоя, несомое колоссальной ударной волной и заставившее содрогнуться, казалось, всю планету до основания. Кстати, ведь именно это оно и сделало?
Это облако, разрастающееся в пространстве во всех трех направлениях, как пирокластический поток лавы, пожирающий склоны вулкана. Облако, увеличивающееся в размерах так быстро, что нарушается линейность времени. Облако, которое взрывается. Облако, каждая вспышка в котором рождает новое облако. Облако, которое нас преследует; облако, которое нас нагоняет. Облако, которое нас окутывает; облако, которое нас погребает под собой. Облако, которое останавливает наше движение всей мощью своего инфернального полета. Облако, которое останавливает течение жизни всего мира.
Как я сумел выбраться из-под горы обломков и обжигающей пыли? Спросите об этом гору, если сможете. Осознайте раз и навсегда, что мой метаболизм может адаптироваться к самой разнообразной внешней среде, наши специалисты говорят – метаморфический генетический код. Поэтому я дышал под упавшей с неба горящей землей. Я со сверхчеловеческой скоростью прорыл руками туннель наружу, я трансформировал свое тело так, чтобы оно сумело, так сказать, проплыть сквозь рыхлую консистенцию лавины. Я смог сделать массу вещей, о которых вы никогда не узнаете, и на этот раз никакой необходимости просить девочку хранить тайну я не испытывал. Пока я вместе с ней вылезал на дымящуюся поверхность из-под огромной кучи бетона и изуродованного металла, она уже потеряла сознание.
Я знал, что следовало делать. Это было предусмотрено, поскольку было предсказуемо. Я в некоторой степени врач, причем, несомненно, единственный врач на этой планете, который способен провести нейрохирургическую операцию над самим собой, да еще в состоянии глубокой комы.
На теле девочки появились новые ожоги, помимо тех, которые они получила, выбираясь из зоны взрыва. Я осмотрю их потом, сейчас у меня нет нужного оборудования.
Я вызываю у нее рвоту. Это легко. Одной рукой нажать на желудок, два пальца другой – засунуть в глотку. Струйка желчи вытекает у нее изо рта, но в сознание девочка не приходит. Жалко, что у меня больше нет никакой жидкости, последние запасы минеральной воды я израсходовал в башне.
Хотя, ну-ка, ну-ка… при мне находится этот маленький предмет из прошлой жизни, в которой я служил офицером среднего звена в армии Ее Величества королевы Виктории в Южной Африке век назад.
Я и забыл про нее. Я носил эту вещь всегда при себе со времен кровавой битвы против взбунтовавшихся буров, в Оранжевой провинции, где мне ее дал умирающий сержант шотландского полка. Оплетенная плоская бутылочка шотландского односолодового виски. Я достаю флягу из внутреннего кармана и почти удивляюсь, увидев, как она поблескивает в моих руках. Немедленно прикладываю ее ко рту девочки.
Ее горло инстинктивно жадно глотает золотистую жидкость – и тут же извергает ее обратно, так же инстинктивно. Девочку начинает тошнить по-настоящему; наполовину задохнувшись, она издает булькающие звуки, я вижу, как ее глаза широко открываются от паники, вот и все. Она, по крайней мере, вышла из летаргии.
- Предыдущая
- 8/98
- Следующая
