Каждый умирает в своем отсеке - Рябинин Виктор - Страница 15

• Предыдущая
• 15/60
• Следующая

Другой раз ему пришлось «собирать по частям» командующего Н-ской флотилией разнородных сил, попавшего в автокатастрофу. Собрал, да так ладненько, что уволенный с военной службы по состоянию здоровья командующий принялся требовать своего восстановления в прежней должности.

В этом невысоком и неугомонном человеке таилась огромная энергия. Ее хватало на несколько серьезных операций в день. Сам Константиныч, до безобразия простой и открытый в общении, объяснял успешность проведенных им операций тем, что ему «ставили руки в Москве».

– Первое: запомните, салаги, на всю жизнь, – настойчиво объяснял он своим молодым коллегам и ученикам. – Руки нейрохирургам раньше «ставили» в Москве, Питере и Киеве. Остальное – дерьмо. Второе: если хотите хорошо оперировать, то много работайте.

Черкесов всегда был Врачом, а не начальником медслужбы. В первую чеченскую кампанию он по личному желанию поехал в Грозный. В полевом госпитале, организованном в огромной палатке, Константиныч много оперировал и круглосуточно спасал жизни российским солдатам и офицерам. Однажды к вечеру в госпитальный лагерь к врачам пришел местный житель и попросил русского врача пойти с ним к больной девушке. Для Черкесова долг врача всегда был превыше всего, и он пошел. Но идти надо было, как оказалось, не в селение. Метрах в трехстах за линией боевого охранения под деревьями стояли бородатые люди в камуфляже с «калашами» наперевес. Один на руках держал девочку лет двенадцати.

– Спаси рэбенка, командыр. Умирает, – попросил бородатый душман. – Дэнги палучиш…

– Я врач, поэтому сделаю все возможное и без твоих денег, – автоматически ответил Черкесов, а затем, на секунду призадумавшись, добавил: – А вы своим снайперам прикажите, чтобы по госпиталю не стреляли… А то скоро некому будет оперировать.

За этой просьбой таилась серьезная проблема. В первые недели чеченской трагедии снайперские пули уже унесли жизни трех оперирующих врачей и двух медицинских сестер. В нарушение всех международных конвенций, запрещающих воевать с медперсоналом и умышленно стрелять по госпиталям, по палатке с красным крестом велся прицельный огонь снайперов.

На том и порешили. В тот же вечер Константиныч сделал подростку операцию. Как оказалось, обширный перитонит мог привести к гибели девочки. Пока шла операция, снайперские пули трижды разбивали лампы освещения полевой походной операционной, как будто хозяин винтовки конструктора Мосина невидимой рукой пытался нащупать сквозь брезент палатки маленькое тело вездесущего хирурга.

Следующей ночью в условленном месте девочку вернули отцу. Черкесов деньги не взял, а только в сердцах резко высказал все, что думает по поводу ночной охоты снайпера и «крепкого мужского слова» чеченского командира. Тот побагровел, но промолчал. А еще через сутки Черкесову передали пакет. В нем, замотанная в кровавую тряпку, лежала отрубленная женская рука с вложенной в нее запиской: «Руски, я запрэтил, а эта литовка стрэляла па тэбе. Она наказана…»

Как-то к Андрею заглянул Батя. Сразу же в просторной палате стало мало места от могучих раскатов его громового голоса.

– Ну, как ты здесь, сынок? – поинтересовался комдив, с трудом разместив свое огромное тело на хлипком казенном стуле. – Врачи говорят, все у тебя будет нормально. Ты все правильно тогда сделал: и разведку провел, и парней, кто живой остался, из отсека вывел. И себя ради товарища не пожалел… Короче, мы решили тех ребят, кто в седьмом и шестом отсеках пожар на себя принял и погиб, да вот и тебя представить к орденам. Флотское руководство пока против. Я только что был в штабе флота, а там говорят, мол, авария, человеческие жертвы… Какие могут быть награды? Такие представления на ордена в Москве назад завернут и не поморщатся. А я думаю, что не завернут. Если надо, сам к главкому обращусь…

Жизнь сложная штука, а человеческие отношения в ней – самое непростое звено. Вот и сейчас два беседующих человека, искренне радуясь, что после страшной аварии видят друг друга живыми и здоровыми, в то же время кое-что не договаривали. Андрей знал от Сан Саныча, что «всех собак» за аварию старшие начальники решили повесить на Батю и тому светит снятие с должности и увольнение в запас. А комдив, перед тем как зайти к Андрею, беседовал с врачами, и они считают, что военно-врачебная комиссия в лучшем случае спишет молодого подводника из плавсостава, а то и вовсе дело дойдет до увольнения.

Так они и толковали, вглядываясь в глаза друг другу и пытаясь понять: знает собеседник о своей дальнейшей судьбе или нет.

Когда комдив ушел, Саня Кащеев первым принялся склонять палату к грубому нарушению дисциплины.

– Мужики! – начал издалека свой словесный полет летчик. – Сам Бог велел нам нынче расслабиться. Во-первых, сегодня – пятница. Во-вторых, на Андрюху представление послали. В-третьих закуски нам сегодня нанесли – пальчики оближешь: колбаса, котлеты, огурчики солененькие…

В-четвертых…

– Ну ладно, хватит травить, – прервал разглагольствования летуна штурман Акелов – Мы «за». У меня деньги в заначке остались, могу профинансировать. А кто принесет?

Не зря говорят: там, где заканчивается порядок и дисциплина, начинается авиация. Саня Кащеев был из тех, кто не только в свое время рисково летал над Атлантикой, вскрывая для штаба флота воздушную и надводную обстановку. По своему характеру и мироощущению он всегда поступал по расхожему правилу воздушной братии: «Если нельзя, но очень хочется, то можно!» По этой причине он тотчас отправился вызванивать из госпитального телефона-автомата своим многочисленным друзьям и подругам, инструктируя, что и где купить, куда и в котором часу принести. Когда немного стемнело, он открыл окно и, лукаво приговаривая, мол, ловись рыбка большая и маленькая, выбросил вниз со второго этажа припасенную бечевку. Вскорости «клюнуло». В поднятом целлофановом пакете было три бутылки водки и двухлитровая емкость «Фанты».

– Что я вам, скажу, господа офицеры, – радостно ощупывая бутылки, изрек Кащеев. – Исторический факт: у Сан Сергеича Пушкина был младший брат Левушка, который к питейному делу относился со всей серьезностью и говаривал так: «А что касаемо пьянства, то тут надобно начинать с утра и более ни на что не отвлекаться!»

Все заулыбались, а Кащеев тем временем принялся разливать водку по стаканам. Андрей попытался отказаться, так как был еще слаб, но шутливое и дежурное: «Пей, а то заложишь!» заставило его уступить.

– Мужики, только чисто символически, – попросил он.

– Не переживай, – успокоил Кащеев, – много мы тебе не нальем, но мало – тоже.

Когда четыре стакана были приподняты, неугомонный летчик провозгласил тост.

– Ну, значицца, так. Коль мы лежим в госпитале, следовательно, нуждаемся в лечении. Что мы сейчас, в принципе, и делаем. Ведь каждый пациент должен понимать: алкоголь в малых дозах полезен в любых количествах! За это и предлагаю выпить.

Флотское застолье – это целый ритуал. Причем ритуал со своими строгими правилами и последовательностью. Первый тост звучит конкретно по поводу мероприятия. Если это день рождения, то пьют за именинника, если поводом стало присвоение очередного воинского звания, то, предварительно опустив звездочки в бокал, пьют за это.

Второй флотский тост поднимают за милых дам. Если таковые к тому же присутствуют за столом, то офицеры обязаны оторвать кормовые части тела от стульев, встать и только тогда опрокинуть рюмку. При этом произносится традиционное: «Мужчины – стоя, а женщины – до дна!» Третий тост на флоте – специфический. Его поднимают «за тех, кто в море, на вахте и на гауптвахте». Одним словом, за тех, кого по каким-то причинам нет сегодня за столом. Его обычно тоже пьют стоя.

Четвертый тост пьется за родителей, причем одновременно и за живых, и за ушедших. А делается это так. После провозглашения тоста все дружно чокаются. Если твои родители живы, ты за их здоровье тотчас выпиваешь свой бокал. Если уже умерли, то ставишь его на стол, а лишь после этого поднимаешь и пьешь. Бывает, что у кого-то жив только один из родителей. В таком случае флотский ритуал сводится к следующему: чокаешься, делаешь глоток и ставишь рюмку на стол. Это за живого родителя. После этого поднимаешь и пьешь за светлую память ушедшего.

• Предыдущая
• 15/60
• Следующая