Золушка - Макбейн Эд - Страница 43
- Предыдущая
- 43/48
- Следующая
— Нисколько я тебе не строю куры, — сказал он и на этот раз не удержался от смеха.
— Строишь, строишь. — Сьюзен тоже рассмеялась. — Согласись, что я права. Это так — и бесконечно более серьезно…
— О да, бесконечно!
— …чем в нашей юности. Тогда были свидания, а теперь… Да перестань же ты хохотать, глупый!
— Как определяется это слово в словаре?
— Как определяется… Ну, оно значит «ухаживать» или даже «свататься».
— Бог ты мой! Свататься! — Мэтью снова разразился смехом.
— Это не мое определение, я его нашла в «Американском наследии».
— Строить куры?
— Точно. Там еще сказано: стараться завоевать расположение или любовь.
— И я этим занимаюсь?
— А разве нет?
— Да, — сказал он.
— Конечно. — Сьюзен вздернула подбородок. — А хочешь знать происхождение этого выражения?
— Жажду.
— От старофранцузского cort. В латинском было слово cohors, от него образовалось cohort, перешло во французский и превратилось в cort.
— Так и запишем.
— Слово «куртизан» имеет, кстати, тот же корень.
— А что ты думаешь о моем корне?
— Что ты самый непристойный мужик на свете, вот что я думаю.
— Знаешь, что я хочу сказать?
— Не надо это говорить.
— Разве ты угадала?
— Нет. То есть да. Но не хочу, чтобы ты говорил об этом. Пока.
— Ладно, — согласился он.
Они примолкли и долго слушали дробный стук дождя по листьям пальм.
— Почему же ты не позволяешь мне сказать? — спросил он.
— Потому что, быть может, это вовсе не я, не мы, может быть, это… Я не знаю, Мэтью, право, не знаю. Возможно, это моя новая прическа, она изменила мою внешность, я стала другая, и ты…
Она оборвала фразу, но потом все-таки продолжила:
— Может быть, ты увлекся женщиной, которая выглядит иначе, но внутри осталась той же, что и была, и ты разочаруешься, когда обнаружишь это.
— Я люблю тебя, Сьюзен, — сказал он.
— Ведь ты именно это хотел сказать? — Сьюзен вдруг расплакалась.
Он обнял ее.
— Я тоже люблю тебя, — произнесла она.
И снова всхлипнула.
— Я всегда любила тебя.
Слезы текли у нее по лицу.
— Возьми меня.
Она ушла минут десять назад, но он продолжал думать о ней и о том, что она сказала.
Пока брился, размышлял, права ли она. В конце концов, могла сыграть свою роль и новая прическа — внешняя перемена, заслонившая все ту же прежнюю Сьюзен, женщину, которая — со времени их развода — была совершенно чужой девушке из Чикаго, его будущей жене. Чужой она стала и для Мэтью — какой-то незнакомой и малосимпатичной.
Но сегодня она была здесь и здесь осталась — не физически, ибо в это время она уже ехала за Джоанной, — но в его воображении такая, какой стала за прошедшие два года. Меньше часу назад он сказал ей, что любит ее. Мэтью не считал себя человеком, для которого эти слова — расхожий товар на базаре житейской суеты. Он выразил словами то, что на самом деле чувствовал, но он удивлялся своему чувству к женщине, которую знал и любил, потом знал и не любил, еще позже знал и покинул, а теперь узнал снова (узнал ли?) и снова полюбил (полюбил ли?).
Может быть, он и вправду влюбился в новую прическу, черт побери!
Меняя женщине прическу, вы изменяете самое женщину.
Сделайте ей короткую стрижку, наденьте на нее желтое платье, и она даже из церкви выйдет с видом куртизанки.
И, однако, в сущности своей она осталась все та же. Должна остаться. Час назад ты смотрел в темные, полные слез глаза и видел Сьюзен, и никого больше. Люди, с которыми она встречается ежедневно, — скажем, ее коллеги по работе, — скорее всего даже не обратили внимания, что она коротко остригла волосы и изменила весь свой стиль. Но не кто иной, как он сам, испытал то, что произошло на вечеринке у Лангерманов. Попросту не узнал ее, пока в глазах у нее не вспыхнули знакомые искры, — и тогда перед ним возникла Сьюзен.
Глаза всегда остаются те же.
Остриги волосы, намажь ногти пурпурным лаком, — это изменит тебя лишь для тех, кто знает тебя поверхностно, встречает изредка. Глаза — ключ к тебе такой, какая ты была, есть и будешь всегда. Глаза. Карие, зеленые, голубые…
Глаза.
Голубые.
Хорошо бы иметь при себе фотографию, но она исчезла после ограбления офиса Отто.
Ему хотелось бы держать в руке этот снимок, когда она откроет дверь. Взглянуть на ее лицо, увидеть голубые глаза и, не обращая внимания на рыжие волосы, сравнить глаза с глазами на снимке, нос с носом, щеки со щеками, лицо с лицом.
Но фотографии у него нет, и он может полагаться лишь на свою зрительную память.
На его часах было одиннадцать тридцать, дождь поливал и поливал Уиспер-Кей, потоки воды с небес низвергались на бухту, тонкие струи насквозь прохлестывали открытую галерею, которая шла вокруг «Башен Кэмелота». Он постучал в дверь квартиры 2С, раз, потом другой.
— Кто там? — голос из-за двери.
Мужчина. Должно быть, тот самый, к которому она приходила в четверг, когда Мэтью впервые побывал здесь.
— Мэтью Хоуп, — ответил он. — Вы меня не знаете.
За дверью тишина.
Он постучал снова и окликнул: «Хэлло?»
— Одну минуту.
Подождал.
Мужчина, отворивший наконец-то дверь, был в модных джинсах и красной рубашке с длинными рукавами, закатанными до локтя. Лет ему было под тридцать, овальное лицо, светло-карие глаза, высокие скулы, изящный полногубый рот. Черные волосы зачесаны вверх почти в стиле панков. Гомик?
— Да? — произнес мужчина.
Одна рука на бедре, выражение лица пренебрежительно-скучающее.
Он ли это?
— Я был здесь в четверг, — сказал Мэтью, — и говорил с молодой женщиной.
— Здесь нет никаких молодых женщин, — резко возразил мужчина.
— Она сказала, что пришла навестить…
— Вы, должно быть, ошиблись квартирой.
— Уверен, что не ошибся. — Мэтью заглянул в перечень фамилий, которые внес в свой список внизу в приемной. — Холлистер. Квартира 2С. Вы мистер Холлистер?
— Да, это я.
— В четверг здесь находилась девушка…
— Извините, но вы ошиблись.
— Молодая девушка с голубыми глазами и рыжими волосами.
— Нет.
— Мистер Холлистер…
— Вы меня раздражаете. — Холлистер захлопнул дверь.
Табличка с его фамилией была прикреплена к двери на уровне глаз.
Мэтью некоторое время изучал табличку, решая, стоит ли постучаться еще раз. Не стоит. Вместо этого он спустился к своей машине, взглянул на галерею второго этажа, влез в машину, посидел за рулем, подумал. Потом кивнул, включил мотор и отъехал на такое расстояние, чтобы одновременно видеть и лестницу на галерею, и вход в подъезд.
Он, разумеется, не мог знать, находится ли рыжая у Холлистера.
Если так, он подождет, пока она выйдет.
Возможно, сейчас она и не в квартире, но Холлистер ждет ее сегодня.
Тогда придется подождать ее приезда.
Одно Мэтью знал точно: Холлистер ему лгал.
Каждый килограмм кокаина был упакован в коричневый бумажный пакет.
Прошлой ночью, когда Джимми Ноги увидел эти бумажные пакеты, он выругался: «Вонючки дешевые, у вас что, денег не хватило на пластиковые пакеты?»
Теперь каждый килограмм кокаина следовало пересыпать в пластиковый пакет, а пакет перетянуть узкой клейкой лентой. Джимми и Чарли этим и занимались — пересыпали в полиэтиленовые мешки двадцать килограммов кокаина из бумажных пакетов, в которые упаковала кокаин серая деревенщина.
Ночью понадобилось ровно пять минут, чтобы выйти за пределы трехмильной зоны; там их ждало судно, зарегистрированное в Панаме, проржавевшая неповоротливая посудина. Ни панамское судно, ни быстроходная «сигарета», заимствованная Джимми в доке Ларкина, не зажигали бортовых огней, хоть и находились за пределами береговой охраняемой зоны. Впрочем, если бы катер береговой охраны и засек «сигарету», то она, имея скорость сто миль в час, запросто ушла бы от погони. На судне их встретили два бородатых парня, похожих на Кастро и его братца, нервные, как драные кошки. «Хотим первое дело видеть деньги». По-английски еле-еле. Глаза жадные, руки дергаются. «Хотим видеть деньги».
- Предыдущая
- 43/48
- Следующая
