Почти три года. Ленинградский дневник - Инбер Вера Михайловна - Страница 20
- Предыдущая
- 20/46
- Следующая
Неужели наступит такое счастье: человечество проснется однажды утром, а Гитлера уже нет!
22 июня 1942 года
Год войны. Радио сегодня тревожно. Пал Тобрук. Немцы вклинились в Севастопольскую оборону. На Харьковском направлении форсировали Северный Донец, но были отброшены.
24 июня 1942 года
Наконец, наконец, кончила третью главу «Пулковского». А начала я ее 14 марта.
29 июня 1942 года
Радио тревожно: появилось Курское направление. Немцы на 100 километров приблизились к Москве.
30 июня 1942 года
Тяжелое радио… Севастополь держится, но, видно, трудно ему. Сегодня внезапно выяснилось, что мы отошли у Волхова. И. Д. говорит, что мы опять стоим, как, примерно, осенью. Если немцы возьмут, допустим, Тихвин, то у нас здесь начнется второе кольцо блокады.
5 июля 1942 года
Мы оставили Севастополь. У нас говорят, что немцы подтянули танки к Тихвину. Очевидно, снова думают наступать на Ленинград.
Возвращаясь из Севастополя в Москву, погиб Евгений Петров.
6 июля 1942 года
Год назад, примерно в этот же час, провожала Жанну в Чистополь. В последний раз в жизни видела Мишеньку.
8 июля 1942 года
Грозное радио. Плохо в Ливии у англичан. У нас идут бои уже за Воронеж. Москва снова под ударом. В Ленинграде тоже тревожно в связи с широкой обязательной эвакуацией. Есть постановление Военного Совета — вывезти отсюда всех лишних людей и объявить Ленинград военным городом «со всеми вытекающими последствиями».
Вчера узнала, что все окна наших первых этажей будут превращены в бойницы. И, странное дело, это необыкновенно успокоило меня. Крепость так крепость.
Все больше начинаю ценить моего И. Д… Когда все ликуют очертя голову, он говорит: «Еще рано». Когда кто-либо впадает в панику, он говорит: «Нет для этого оснований». Он верит в победу всем своим существом, но не только потому, что ему хочется верить. Он знает, что победа будет.
Он учит меня быть трезвой и храброй. Конечно, мне все еще страшно, когда прямо над нами бьют зенитки и, главное, когда свистят снаряды, хотя именно этот свист и доказывает, что смерть пронеслась мимо. И. Д. гораздо храбрее меня. Но на вид я почти всегда спокойна. А ведь это уже начало настоящей храбрости.
9 июля 1942 года
Вчера утром мы поехали в легковой машине на Карельский перешеек, в сторону Ладожского озера, в Воло-Ярви, на оборонные работы, к нашим студенткам. Дачи, бревенчатые терраски, усадебки, колодцы — все это пусто Довоенная жизнь давно ушла отсюда. На одном почтовом ящике задумчиво сидела пара скворцов. Мне показалось, что они, обманутые пустотой ящика, приняли его за скворешню и собирались обосноваться в нем.
Июльский день ликовал за городом. Обилие полевых цветов поражало. За этот год мы как-то забыли о них. Но резкий запах бензина долго преследовал нас, точнее — предшествовал нам, заглушая ароматы лесов и лугов. Перед нами быстро неслась военная цистерна с бензином, где забыли заткнуть втулку. Драгоценная жидкость лилась на шоссе, а оно было так пустынно, что некому было крикнуть лихому водителю, чтобы он остановился.
Мы довольно долго плутали, пока, наконец, не выехали прямо к баракам и палаткам, где жили студентки. Самые места оборонных работ были еще дальше. Мы отправились туда пешком.
Вдали, в темной лесной зелени, сияло Ладожское озеро. Вот уж куда вынесена теперь новая линия наших оборонных сооружений. Она отдалялась от города, по мере того как он отжимал от себя немцев. Но, вообще говоря, здесь и раньше блокадное кольцо имело самую большую свою протяженность. Ведь Ленинград не в центре кольца. В районе Кировского завода оно подходит к нам вплотную. Здесь оно на расстоянии 60 километров. Это наибольшее наше расстояние от противника.
Будущие блиндажи и траншеи, над которыми работают студентки, в точности следуют за извилинами маленькой речушки, заросшей кувшинками и унизанной стрекозами: ей и во сне не снилось, что она когда-нибудь станет «водным рубежом»!
Еще издали я увидела на травянистых берегах нечто вроде необыкновенно больших цветов — мальв, лилий, подсолнечников и маков; это сохли блузки, юбки и сорочки. Девушки стирают их утром в реке, чтобы надеть после работы все чистое.
Работа трудная. Почва глинистая, вязкая. Жгучая мошкара висит в воздухе. Все покусаны, обожжены солнцем до волдырей. Очень плохо с обувью. Нет хорошей воды для питья. Но главные претензии — почему так долго не шлют им на смену их однокурсников? И потом еще:
— Почему другие медвузы не работают? Только мы?
Особенно рьяно все эти вопросы задавала одна студентка, почти девочка (первый курс), черноглазая, босая, ноги в глине, нос защищен от загара зеленым листком. Но она же первая крикнула:
— Ну, довольно разговаривать! — и прыгнула в углубление, которое готовили для пулеметного гнезда.
Эти девушки сменили просторные, чистые аудитории на глинистые бугры и канавы, где «зачеты» принимают у них командующие армиями, — переэкзаменовок не полагается.
После обеда на лугу, между бараками, на закате состоялся митинг. Все сидели прямо на траве. К задним рядам подходили все новые группы, пришедшие с более далеких участков работы. Явилась в организованном порядке воинская часть и расположилась тут же. Горели костры, спасая нас от комаров.
Мы сидели на бугорке на большом пне. И. Д. сделал доклад. Когда он сказал, что мы оставили Севастополь, тень прошла по лицам, — здесь этого еще не знали. Во имя родины, во имя мести за Севастополь, лежащий от нас на другом конце страны, И. Д. призвал ленинградских девушек делать все для того, чтобы победили их отцы и братья. Потом я читала стихи.
На обратном пути с нами произошла тягостная история: мы заблудились. При свете не гаснущей зари, в стоячих сумерках, мы долго ехали вдоль какого-то бесконечного полигона. Затем пошли поля, опутанные колючей проволокой. Нарисованные на щитках черепа и берцовые кости предупреждали, что здесь заминировано. Кусты стояли как неживые. Воздух не шевелился. Все было такое древнее, сумрачное, недвижимое, точно оставшееся от каких-то других войн. Лесная дорога, пропустив нашу машину, смыкалась вслед за ней. Мы ехали полчаса, час.
Вдруг Сергей Павлович говорит:
— А что, если мы этак заедем к немцам?
Тут не то что я (обо мне говорить нечего), но даже И. Д., вижу, испугался. У шофера руки задрожали. Как раз в эту минуту мы увидели далеко впереди деревянную сторожевую вышку, тоже пустую. Мы решили, что если до нее никого не встретим, повернем обратно и будем выбираться из этих недобрых мест.
Но у подножья вышки встретили патруль. Никогда еще мы не видели более привлекательных человеческих лиц.
Выяснилось, что мы едем правильно. Когда наши бумаги были тщательно проверены, мы угостили патрульных папиросами. Они закурили с наслаждением. Три живых папиросных дымка повисли в неподвижном воздухе. Мы долго оборачивались на них, смеясь над недавними страхами. А самих все еще пробирала дрожь.
10 июля 1942 года
День моего рождения!.. Единственное мое личное горе за этот год — смерть Мишеньки. Если бы не это, я была бы совершенно счастлива самым высоким счастьем — своей работой, которая оказалась нужной во время войны Я могла бы сказать про себя словами одного партизана: «Живем хорошо. Эту оценку я дал в связи с тем, что жизнь хороша тогда, когда ее будни наполнены боевыми делами».
Но для меня писательские дела — это и есть мои боевые дела.
Ночью вылетаю в Москву, а оттуда в Чистополь, к Жанне.
13 июля 1942 года
Город Москва и гостиница «Москва» — Москва в квадрате.
- Предыдущая
- 20/46
- Следующая
