Добрый царь Ашока - Брячеслав Галимов - Страница 9
- Предыдущая
- 9/24
- Следующая
Итак, я не мог ждать: жажда славы и ощущение безвозвратно уходящего времени толкали меня к писательскому ремеслу. Я решил создать, ни много ни мало, третью величайшую поэму вслед за «Махабхаратой» и «Рамаяной». В ней должны были быть новеллы, басни, притчи, легенды, гимны, плачи и еще многое другое, что мы видим в «Махабхарате» и «Рамаяне». Главная идея моего творения – порицание эгоизма и поощрение бескорыстия, но одновременно недвусмысленное указание на то, что полное пренебрежение личным благом также небезопасно. Сюжет – двадцать две аватары Вишну, в которые он воплощается, покинув Вайкунтху, место вечного блаженства, где он обитал вместе со своей супругой Лакшми и бесчисленным множеством прекраснейших богинь. Потрясающий сюжет! Он позволял затронуть многие важные вопросы и давал полную волю моей фантазии.
– Неплохое начало для поэмы. У тебя был талант, – заметил царь.
– Тогда я в этом не сомневался, – сказал отшельник. – Оставив службу, я принялся писать, – я надеялся своей поэмой заслужить славу, признание и щедрое вознаграждение от князя. Я писал, как проклятый, до изнеможения; днями и ночами я корпел над рукописью, вычищая текст и записывая заново; я переживал за своих героев, будто они были из плоти и крови, я смеялся и плакал вместе с ними. Выйдя на улицу, я бормотал какие-то фразы, изображал в лицах отдельные сцены и хлопал в ладоши от радости, когда у меня что-то получалось. Люди принимали меня за безумного, дети дразнились и с визгом разбегались при моём приближении…
Целые пять лет я отдал моей поэме, и первая её половина была написана: одиннадцать частей было в ней, одиннадцать аватаров. Вначале я хотел дописать поэму до конца, а потом представить на суд князя, но меня сжигало честолюбие, я измучился от жажды славы, – больше терпеть было невозможно. Я отдал поэму лучшему переписчику и купил самый дорогой папирус, – из тех, что привозят для написания священных книг. Своё сочинение я предварил посвящением князю, которое было написано почтительно, пышно и красиво; перевязав свиток шёлковой лентой, я передал моё творение во дворец.
Я стал ждать: я был уверен, что как только князь прочтёт поэму, он тут же призовёт меня к себе. Я представлял, какие хвалебные слова он скажет, как возвысит меня над остальными сочинителями; я уже ощущал тяжесть золота, которое мне отсыплют по его приказу. Но день шёл за днём, а ответа из дворца не было; тогда я через своих друзей постарался узнать, что с моей поэмой. Мне сообщили, что князю недосуг читать её, что надо набраться терпения и ещё подождать. Сгорая от честолюбия, я ждал, – и вот, наконец, мне принесли ответ. Князь велел передать, что прочёл поэму «не без интереса», – никаких иных слов он не произнёс, а уж о деньгах и речи и не было. Я был потрясён, это был крах всех моих надежд. Три дня я был на грани безумия, я хотел наложить на себя руки; пять лет трудов, мои надежды и мечтания – всё пошло прахом! Раздавленный и униженный, в последней отчаянной попытке добиться признания я отдал поэму друзьям, дабы они оценили её. Несколько снисходительных фраз, вежливое одобрение и пара плохо скрытых зевков – больше ничего я не получил и с этой стороны.
Тогда я принялся лихорадочно перечитывать своё творение. О, ужас, чем больше я читал, тем отчётливее видел все недостатки поэмы! Там корявое предложение, там неуклюжая рифма, там глупая мысль, там напыщенный оборот речи, там повторение уже сказанного. Рыхлый сюжет и бездарное его воплощение! Как я не замечал этого раньше, как я мог быть так слеп; как я мог вообразить, что у меня есть хоть капля таланта! – это был момент горького прозрения.
Я бросил папирус в огонь и долго смотрел, как он чернеет, морщится, а потом горит ярким пламенем. Струйка дыма – вот и всё, что осталось от моих честолюбивых помыслов… Но так было лучше, моя судьба по-прежнему вела меня вперёд, и всего один шаг оставался мне до познания мудрости, – продолжал он с блаженной улыбкой, – однако прежде мне следовало победить гордыню. Я впал в неё, когда сжёг свою поэму. Казалось бы, на кого мне обижаться, разве меня кто-нибудь обидел? Разве моё творение было отвергнуто несправедливо? Но я обозлился на весь мир и решил покинуть его; уехав в край неприступных гор, я поселился в маленьком городке, в котором заканчивались все дороги.
Город делился на две части, нижнюю и верхнюю, я нашёл себе крохотный домик на самом верху. Я сам обслуживал себя, остатка моих сбережений было достаточно, чтобы покупать нехитрую еду, хворост для очага и разные необходимые мелочи, – большего мне было не нужно. Чем меньше желаешь, тем богаче становишься: я помню притчу о мудреце, который пришёл на богатый рынок, где было полным-полно всяких товаров. «Ну, что ты скажешь об этом?» – спросил его смотритель рынка. «Как много здесь вещей, которые мне не нужны», – ответил мудрец.
В городке меня считали то ли безумцем, то ли просветлённым, а кое-кто поговаривал, что я бежавший преступник; они допытывались, из какой я касты, но я отвечал, что не принадлежу ни к одной из них. Это больше всего удивляло бесхитростных горожан, но они удивились бы ещё больше, если бы узнали, что я отказался от своей высшей касты и вообще не признаю каст. О, нет, я отказался от этого не из-за любви к людям, а как раз наоборот – из ненависти! Какой смысл делить род людской на касты, когда все люди одинаковы плохи…
Горькие мысли целиком поглотили меня, я упивался своим добровольным затворничеством, но временами я чувствовал своё одиночество, более того, отчуждённость от мира людей. Есть разница между одиночеством и отчуждением: если ты один в мире, тебе принадлежит весь мир; если ты один во Вселенной, тебе принадлежит вся Вселенная. Но если ты отчуждён от мира, он существует не для тебя, – ты лишен всего того, что в нём есть. Ну, и пусть я чужой для этого мира, думалось мне. Что в нём хорошего: в мире безраздельно господствует зло и не совершается ничего поистине доброго… Вот когда случилась история с двумя собаками, ради которой я начал свой рассказ. Прости, что тебе пришлось выслушать такое длинное предисловие…
В горах зимы очень холодные: бывает, что выпадает снег и не тает по два-три дня, а вода, оставленная вечером в кувшине, к утру покрывается коркой льда. Мне было трудно привыкнуть к этой ужасной стуже, но в тот год, о котором я рассказываю, мороз стоял просто невыносимый – видимо, холод человеческих душ, много лет остужавший мироздание, вернулся на землю; снег лежал целых две недели.
У меня кончились припасы, пришлось спуститься в нижний город на базар. Купив тощую ощипанную курицу, лепёшек, козьего сыра и мешочек проса, я быстро взбирался по узкой дороге, стремясь скорее попасть к тёплому очагу. Вдруг, откуда ни возьмись, ко мне привязалась собака – огромный пёс, но ужасно худой, кожа да кости. Он дрожал всем телом, еле передвигал лапы, но упорно шёл за мной. Я хотел его прогнать, но духу не хватило: было понятно, что бедняга на краю гибели. Так мы пришли домой, здесь я сварил обед, поел сам и покормил собаку; она улеглась у огня и заснула.
В ту же ночь я пожалел, что взял её: она не давала мне спать, скулила и лаяла во сне, вспоминая, видимо, своё тяжёлое прошлое и своих обидчиков. На следующий день я пошёл с собакой в город, пытаясь найти её хозяина. Но напрасно я стучался в двери своих знакомых, а иногда и к незнакомым людям – никто не признавал этого пса и не хотел взять его себе. Проходив до темноты и ужасно озябнув, я в тоске побрёл к своему дому; я не знал, что мне делать. Собака, между тем, обнюхивая что-то, медленно уходила прочь, по тропинке, которая вела за город. Я подумал: да пусть себе уходит, а я вернусь домой. Моя совесть чиста, я ведь не прогонял этого пса. Но тут внутренний голос сказал мне, что это ложь и искушение: бросить несчастную собаку на таком холоде, означает обречь её на смерть. Этого нельзя делать по отношению к живому существу. Я свистнул; собака вышла из темноты и посмотрела на меня, как бы спрашивая, не ослышалась ли она? Я потрепал её по загривку, сказал «домой», и мы вернулись в моё жилище.
- Предыдущая
- 9/24
- Следующая
