Ярость жертвы - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/66
- Следующая
Отчужденность, прозвучавшая в его тоне, мгновенно отрезвила меня. Действительно, почему? С таким же успехом я мог подойти к любому прохожему и пожаловаться, что у меня отбирают квартиру плюс требуют сто тысяч долларов, а потом, скорее всего, убьют. Какое вообще я имел право втягивать кого-либо в это дело, если считаю себя мужчиной? Тяжко сдавило в груди.
— Не знаю, — честно ответил я. — Мне казалось, вы хорошо ко мне относитесь…
Гречанинов улыбнулся:
— Да, я отношусь к тебе хорошо, как, надеюсь, и ты ко мне. Вопрос не в этом. Почему ты решил, что я тот человек, который может выручить тебя именно в этой истории?
— Выходит, ошибся.
Я сделал неуклюжую попытку подняться, но он меня удержал.
— Не спеши, Саша. Тебе ведь, насколько я понял, некуда больше торопиться?
— Тоже верно.
— Тогда, будь любезен, ответь еще на парочку вопросов. Эта девушка, Катя, кто она?
— Она? Работает в каком-то институте. Да нет, это вы напрасно. Если вы с ней поговорите…
— Забавное у вас получилось знакомство, да? Ты возвращался ночью домой, а она поджидала тебя в телефонной будке. Так я понял?
— Григорий Донатович, бог с вами! Откуда же она могла знать, что я остановлюсь? Да и потом… Ее уже два раза чуть не прикончили.
— Ты был при этом?
— Я был после этого.
Гречанинов усмехнулся, сверкнув белыми зубами. Я понимал, что его вопросы имеют определенный смысл. Но он не знал того, что знал о ней я, и этого не расскажешь. Но все-таки я попытался:
— Григорий Донатович, я ведь тоже не вчера родился. Она не из этих. Она, если хотите, совершенное дитя.
— Влюбился?
— Похоже на то.
— Где она сейчас?
— В машине. В издательском дворике.
— Покури, я минутку подумаю, хорошо?
Облегчение, какое я испытал, ведомо разве что алкашу, которому удалось с утра опростать на халяву стакан. Удобно опершись на спинку скамейки, я прикрыл глаза и глотал горьковатый дым, ощущая приятную щекотку между ребер. Солнышко ласкало кожу. Пусть подумает. Больше мне ничего и не надо. Пусть подумает, а я отдохну. Первый раз за много дней — без всяких мыслей, без подлого страха в подвздошье. Нет, страх остался, но помягчал, истончился, — мне не хотелось умирать.
— Саша, очнись! — Гречанинов улыбался. В его взгляде и мудрость, и сочувствие, и дружба. — Пожалуй, займусь твоим маленьким дельцем.
— Стоит ли затрудняться?
Он расхохотался открыто, громко, искренне, засверкав глазами. Я и не подозревал, что он умеет так смеяться.
— Молодец, Саша! Гонор из тебя не вышибли, это главное. Без гонора мужику конец… Займусь, займусь, не сомневайся. На то у меня есть свои причины.
— Какие, если не секрет?
— Ну, будем считать, сугубо личные. Да и скучно на пенсии. Однако, милый Саша, дельце может оказаться кровавым. К этому ты готов?
— Готов я или нет, меня не спрашивают.
— Тогда пойдем к твоей Кате.
Без меня Катя немного всплакнула. Глаза опухшие и бессмысленные. Плюс пожелтевшие синяки. Видок, конечно, не призовой. Гречанинов поздоровался с ней изысканно:
— Рад, мадемуазель, что в такой тревожной обстановке вы с нами! — Пожал ее худенькую ручку и улыбнулся. Впечатление было обычное: Катя порозовела и заискивающе представилась:
— Катенька!
— Гришенька, — пробасил Гречанинов. Не спрашивая разрешения, сел за баранку. Это тоже было нормально. Как утром Катя, я не собирался допытываться, куда он нас повезет. Вскоре он сам объявил:
— Доставлю вас, молодые люди, на дачу. Помнишь, Саша? Года три туда не заглядывал, надеюсь, не развалилась.
По дороге я большей частью дремал, привалясь к Катиному боку, а она поддерживала с Григорием Донатовичем светскую беседу:
— По-моему, я вас видела в каком-то спектакле. Вы ведь актер, верно?
— Только в той степени, — галантно отвечал Гречанинов, — как и все мы. Вы любите театр?
— Ой, когда-то обожала! В институте с подружкой ни одного спектакля в Лейкоме не пропускали. Увы, все это в прошлом. Разве теперь походишь в театр!
— А что такое?
— Григорий Донатович! Ну, во-первых, дорого. Во-вторых, там же такую абракадабру ставят, знаете, все эти отвратительные шоу. Как можно больше непристойностей и как можно меньше здравого смысла. Нет, это все не по мне.
— Вы предпочитаете классику?
— Если хотите, да. Нынешний театр рассчитан на взвинченную, ожиревшую публику — это противно. Для богатых дебилов и так полно удовольствий, зачем же еще поганить театр. Классика или современность — это неважно. Но пусть люди на сцене будут хоть чуточку лучше, умнее, чище, чем я. Иначе что получается: мы сейчас все в дерьме, я прихожу в театр, и там показывают то же самое дерьмо и при этом уверяют, что ничего иного человеку не дано. Нет уж, спасибо! Раньше я плакала в театре, теперь там и смеяться неохота.
— Однако вы строгий критик.
— Я вообще не критик. Но не желаю платить деньги за то, чтобы лишний раз наесться грязи.
Краешком глаза я заметил, как Гречанинов наблюдает за ней в зеркальце — пристально, доброжелательно.
— Перегибаешь, детка, — пробурчал я сквозь сон. — Не все так плохо в театре.
Потом, неизвестно в какой связи, они заговорили на другую тему, но начало я пропустил.
— …Значит, Катя, если бы ты их увидела, то узнала бы?
— Еще бы! Особенно этого Фантомаса с бритой головой. Его нельзя не узнать.
— И они ничего не требовали?
— Ничего. Только пригрозили.
— Как пригрозили?
— Ну, Фантомас пообещал, что в следующий раз доделают, что не успели. Чтобы я немного потерпела. Их же милиция спугнула.
— Редчайший случай, — насмешливо буркнул Гречанинов. Мы уже мчались по Щелковскому шоссе, и с солидным превышением скорости. У поворота на Валентиновку на посту ГАИ нас тормознули. Я закопошился, чтобы достать документы, но Гречанинов сказал:
— Не суетись, Саша.
Он вылез из машины, подошел к гаишнику, минуту с ним потолковал и вернулся. Движок не выключал. Поехали дальше.
— Сколько отстегнули? — поинтересовался я.
— Нисколько. Это знакомый.
Участок Гречанинова действительно был запущен до безобразия — трава по пояс, и больше ничего. Шесть соток буйных сорняков. Небольшой брусовый домишко (две комнаты и кухонька внизу, уютный жилой чердачок) тоже в полном забросе: посеревшие, без следов краски стены, кое-где прихваченные гнилью. Двое мужчин в шортах, голые по пояс, помахали нам с соседнего участка:
— С приездом, Григорий Донатович!
Гречанинов приветливо с ними поздоровался, но на их движение подойти к изгороди никак не отозвался. По заросшей дорожке, как по целине, мы подступили к дому, и Григорий Донатович отомкнул навесной замочек, точно такой, какие вешают на почтовых ящиках.
— Ну что, Катенька, наведем порядок? Здесь вам придется пожить несколько дней.
Следующие два-три часа прошли в тяжких, но веселых трудах. То есть трудились Гречанинов и Катя, а я на правах подранка преимущественно сидел то в комнате, то на крылечке и изредка давал суженой полезные советы. Следил за ней с удовольствием, сердце радовалось. Гречанинов открыл кладовку, где хранилось разное барахло, в том числе и рабочая одежда. Катя переоделась в сатиновые тренировочные брюки, как-то. лихо их подтянув и закрепив ремнем на талии, и в старую трикотажную безрукавку и развила такую деятельность, что пыль стояла столбом. Мыла полы, скребла подоконники, чистила стекла, вверх дном перевернула кухоньку. Время от времени подлетала ко мне, целовала, тискала и шептала одно и то же:
— Так чудесно, любимый, да?! Тебе тоже, да?!
В одежке с чужого плеча, в которую могло поместиться несколько Кать, она была еще прелестнее, чем в модных тряпках, и в эти часы мне приоткрылась ее женская сущность: птичка, с азартом свивающая временное земное гнездышко. Боже мой, каким ясным, праздничным светом лучился ее взгляд!
Григорий Донатович извлек из кладовки старую косу, направил ее точильным камушком и вышел в сад.
- Предыдущая
- 23/66
- Следующая
