Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/59
• Следующая

Когда поняла, что «богемные» уверены, что я «настоящая Горбачева», белая зависть вмиг испарилась – раз и навсегда. Грустно стало, что у будущих сценаристов, у этой киноэлиты так примитивно просты взгляды на жизнь: ты – мне, я – тебе. Вероятно, оттого, что ничего серьезного преодолеть им не давали – тепличные ведь растения. О чем же они тогда будут рассказывать людям в своих сценариях, удивлялась я? Говорить наши богемные мальчики и девочки были горазды, не отнимешь. Сколько спорили мы про «гамбургский счет» в искусстве. Это, когда все по-честному. Каждый, конечно, мечтал, чтобы его произведение «на пять» оценивали именно профессионалы. Иначе и писать не стоит. У нас даже поговорка была: «Если можешь не писать – не пиши!»

…Я прилетела в Хабаровск, поселилась у своей подруги Аси и прикомандировалась к студии кинохроники. Но это так, номинально. В действительности мне предоставили полную свободу действий. Неделя ушла на то, чтобы привыкнуть к семичасовой разнице во времени.

Потрясла меня природа. Амур-река простиралась в ширину почти на два километра. С хабаровской набережной еле просматривался другой берег. Целое море. Стихия. И закаты были – совершенные шедевры по масштабной игре цвета и света, невозможно оторваться. Подобного я не видела нигде. Китайская граница в двадцати пяти километрах. Тоже стихия. Сам же город, находящийся за несколько тысяч километров от Центральной России, обликом напоминал любой среднестатистический советский полумиллионник. Древностей в городе не обнаружила, ему и было-то чуть больше ста лет. Зато главная площадь имени Ленина была по размерам сравнима с Красной. Нашла памятник генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьеву, В. И. Ленину и Ерофею Хабарову, землепроходцу семнадцатого века, прошлась по «Амурскому чуду» – трехкилометровому мосту через Амур с дугами огромных пролетов, который был открыт за год до Великой Октябрьской… Каким образом его смогли построить в то время? Может, про мост что-то придумать? В голове у меня зашевелился совсем еще голый сюжетец, о котором решила порассуждать с Асей и ее мамой. Они жили на разных квартирах, но иногда мы вместе собирались «на чай» у Аси. Ирина Васильевна, всегда пахнувшая хорошими духами, бодрая, веселая, улыбчивая, входя в квартиру Аси – обязательно с тортом, начинала разговоры прямо с порога.

– Интереснейшая тема, – одобрила она, снимая в прихожей туфли на шпильках. – Да-да-да! Мост по величине занимал первое место во всем Старом Свете, построен за три года, стоит до сих пор. Благодаря этому чуду техники в 1916 году было наконец открыто сквозное движение по Великому сибирскому пути Петроград—Хабаровск—Владивосток. Исключительно по русской земле, минуя Маньчжурию. Мост замыкал Транссибирскую магистраль по территории России. Это был один из сотни масштабных проектов предреволюционных лет, стоимость которых исчислялась десятком миллионов царских рублей… Успехи России кому-то очень не нравились.

– Кому же, кому? – насторожилось я.

Кому зима – арак и пунш голубоглазый,

Кому – душистое с корицею вино,

Кому – жестоких звезд соленые приказы

В избушку дымную перенести дано.

Немного теплого куриного помета

И бестолкового овечьего тепла;

Я все отдам за жизнь – мне так нужна забота —

И спичка серная меня б согреть могла…

Вместо ответа Ирина Васильевна продекламировала стих и спросила:

– Кто написал, знаешь?

– Нет, – ответила я.

– Мандельштам, подруга, – усмехнулась Ася. – А знаешь, как амурский мост назывался до революции? Алексеевский. В честь наследника цесаревича Алексея Николаевича.

– Какого… какого царя наследника? – переспросила я.

Ирина Васильевна и Ася многозначительно переглянулись. Обе закончили исторический факультет.

– Наследника последнего русского царя Николая II. Большевики его любили Николашкой величать… – развела руками Ирина Васильевна. – Как сказано в известном фильме: «Потом пришел гегемон, и все пошло прахом…» И «Николашку» с семьей расстреляли без суда и следствия, знаешь?

– Что-то такое слышала, – пробормотала я.

Меня бросило в жар. Наверное, я сделалась красной как рак от стыда за свое невежество. В годы советского застоя понятие стыда было еще ходовым.

– Во ВГИКе про царей не учат, – сказала Ася.

– Понятное дело, – засмеялась Ирина Васильевна. – Идеологический вуз. Там готовят преданных советскому «кину» людей. Как говорил вождь мирового пролетариата, из всех искусств для нас важнейшим является кино. Вино и домино.

– Противно бывает, очень, – согласилась я. – У нас каждое мастерство начинается политинформацией. Наша Капа толкает про постановления партии и правительства. Час тоски, а потом пять часов разговоров про то, как писать сценарий. Кому-то нравится так, кому-то эдак… А судьи кто?

– Твоей Капе очень понравилась бы тема, как «Николашка» Россию развалил, – вдруг усмехнулась Ирина Васильевна. – Ну что, будем писать про Амурское чудо?

– Понимаете, Ирина Васильевна, мне не хватает знаний… – стала оправдываться я. – Вот проучились мы четыре года, а результат? Никаких знаний. Что мы «проходили» и «пробегали»? Русскую и зарубежную литературу с теорией, ИЗО – историю изобразительного искусства, историю кино… А саму историю? Никому не нужно!

– Именно, – согласилась Ирина Васильевна. – Манкуртами легко манипулировать.

– И потом… Вот я думаю: если человеку не о чем сказать, что он может родить, хоть он триста раз теорию литературы на пятерку сдаст?

– Тут не переживай, – сказала Ирина Васильевна. – Человек сначала белый лист, а потом начинает набираться жизненного опыта. Уж какой наберет, извините! – развела она руками. Это был ее любимый жест.

– Слушай, Натуля, не гневи Бога! – возмутилась Ася, которая так и не поступила во ВГИК. – Где бы ты посмотрела столько фильмов, которые наш зритель никогда не увидит! Сколько раз ты ездила в Белые Столбы?

– В психушку? – переспросила я, вспомнив о Феликсе. Когда Крылов крестился в Православие, он перестал ходить к нему.

– Ты прекрасно знаешь, что имею в виду Госфильмофонд…

– Вот ведь рассадник… – вздохнула Ирина Васильевна. – Окунулась Натуля в «шыдэвры» загнивающего Запада. «Восемь с половиной» смотрела?

– Несколько раз… – осторожно сказала я. – Не нравится, я не понимаю…

– Я понимаю так… – улыбнулась Ирина Васильевна. – Грандиозная киношная мистификация. Но какая-то бессмысленная: выход из творческого тупика для Феллини – банальное самоубийство героя… Не умно и не весело, несмотря на итоговый карнавал.

– Пир во время чумы, по-моему, – подхватила Ася. – Феллини ставит себя в положение героя фильма, режиссера, который не может сделать фильма о спасении после ядерной катастрофы. И называет это творческим кризисом. Итальянцы хоть понимают, что такое ядерная война? Мы здесь про Хиросиму и Нагасаки много знаем. Не дай Бог! И чтобы кто-то, хоть бы и сам Феллини, над этим насмехался и капустник устраивал… Как он может! Это кощунство.

• Предыдущая
• 15/59
• Следующая