Осторожно, триггеры (сборник) - Гейман Нил - Страница 52

• Предыдущая
• 52/74
• Следующая

– На этот раз там будут все на свете, – ответил Доктор. – И даже Рори.

Они вошли в ТАРДИС. Доктор уже убрал с приборной панели почерневшие останки крученого какбишьеготама. ТАРДИС больше никогда не сможет попасть в миг до начала времен, но, если вдуматься, оно и к лучшему.

Теперь нужно доставить Эми домой… но сначала, пожалуй, стоит завернуть ненадолго в Андалусию рыцарских времен. Там, в одном придорожном трактире на пути в Севилью, Доктору однажды подали самый лучший гаспачо, какой он только пробовал за все свои десять с лишним жизней.

Доктор почти не сомневался, что сумеет отыскать нужное место снова…

– Итак, мы едем домой, – объявил он. – Но сначала – обедать! А за обедом я расскажу тебе сказку про Максимела и трех оргонов.

ДАВНЫМ-ДАВНО, когда деревья умели ходить, а звезды плясали в небе, жила-была на свете девочка. Мать ее умерла, отец взял новую жену, а та привела в дом свою дочку. Вскоре и отец сошел в могилу вслед за своей первой женой, а девочка осталась жить с мачехой и сводной сестрицей.

Мачеха девочку не любила и обращалась с ней плохо, а собственной дочери потакала во всем, хотя та и была ленивой и грубой. Однажды мачеха дала девочке двадцать долларов и послала ее за дозой. «Ступай скорее, – сказала она. – И смотри, по дороге нигде не останавливайся».

Девочка – а ей было всего восемнадцать – взяла деньги и положила в сумку яблоко, потому что путь предстоял неблизкий. Она вышла из дома, повернула за угол и очутилась в нехорошем районе.

Вскоре на глаза ей попалась собака. Кто-то привязал ее к фонарному столбу, и собака задыхалась на жаре.

– Ах, бедняжка! – сказала девочка и дала собаке воды.

Лифт не работал – впрочем, как всегда. На полпути вверх по лестнице девочка увидела проститутку с опухшим лицом. Та сидела на ступеньках и смотрела на нее снизу вверх желтыми глазами.

– Вот, возьми, – сказала девочка и дала проститутке яблоко.

Наконец, она добралась до этажа, на котором жил дилер, и постучала в дверь три раза. Дилер открыл дверь, посмотрел на девочку и ничего не сказал. Она показала ему двадцать долларов и спросила:

– Ты когда-нибудь наводишь тут порядок? Надо же, какую грязь развел! Ну хоть веник-то у тебя есть?

Дилер пожал плечами и указал на стенной шкаф. Девочка открыла шкаф и нашла веник и тряпку. Потом она пошла в ванную, набрала воды в раковину и принялась за уборку.

Когда в квартире стало немного почище, девочка сказала:

– А теперь дай мне дозу для моей матери.

Дилер пошел в спальню и вынес пластиковый пакетик. Девочка положила пакетик в карман и пошла домой.

– Эй, девочка! – окликнула ее проститутка на лестнице. – Спасибо тебе за яблоко. Но мне так плохо, так плохо! У тебя не найдется дозы?

– Здесь хватит только для мамы, – сказала девочка.

– Ну пожалуйста!

– Ах, бедняжка! – сказала девочка, немного подумала – и отдала проститутке дозу. – Я уверена, моя мачеха все поймет и не обидится.

Она вышла из дома. Собака у фонарного столба сказала:

– Милая девочка! Ты сияешь, как алмаз!

Мать ждала ее в гостиной.

– Ну, где моя доза? – спросила она.

– Прости меня, мама! – сказала девочка. Три сияющих алмаза скатились с ее губ и со стуком покатились по полу.

Мачеха размахнулась и ударила девочку.

– Ой! – вскрикнула девочка, и изо рта ее выпал рубин, ярко-алый, словно крик боли.

Мачеха встала на колени и собрала драгоценные камни.

– Славные камешки, – сказала она. – Ты их украла?

Девочка покачала головой: говорить она теперь боялась.

– А еще такие у тебя есть?

Девочка только сжала губы поплотнее.

Тогда мачеха схватила девочку за руку двумя пальцами – там, где кожа была понежнее, – и принялась щипать да выкручивать изо всех сил. Было очень больно, но девочка смолчала, хотя глаза ее заблестели от слез.

Тогда мачеха заперла девочку в комнате без окон, чтобы та не сбежала.

А сама взяла алмазы и рубин и отнесла их Элу в «Пешку и пушку», и Эл отвалил ей пять сотен без вопросов.

Мачеха вернулась домой и послала за дозой свою родную дочь.

Эта девочка любила только себя. Увидев собаку, изнемогавшую на солнце, она проверила, хорошо ли та привязана, и пнула ее ногой. Мимо проститутки на лестнице она прошла, даже не взглянув. Наконец, она добралась до этажа, на котором жил дилер, и постучала в дверь. Дилер посмотрел на нее, и девочка молча вручила ему двадцатку. На обратном пути проститутка на лестнице обратилась к ней: «Прошу тебя, милая…» – но девочка даже не замедлила шаг.

– Сука! – крикнула проститутка ей вслед.

– Змея! – крикнула ей собака, когда девочка проходила мимо.

Вернувшись домой, девочка достала пакетик, протянула его матери и сказала:

– Держи!

Маленькая яркая лягушка выскочила у нее изо рта, перепрыгнула с руки на стену и уставилась, не мигая, на мать и дочку.

– О боже мой! – вскричала девочка. – Фу, какая гадость!

И тут же изо рта у нее выпрыгнуло еще пять разноцветных древесных лягушек, а за ними – змейка в красно-желтую с черным полоску.

– Красное на черном, – сказала девочка. – Это значит, ядовитая?

И тут же появились еще три древесные лягушки, и тростниковая жаба, и белая слепозмейка, а за ними – крошечная игуана. Девочка попятилась.

Ее мать не боялась ни змей, ни лягушек. Она пнула полосатую змейку ногой, и змейка ужалила ее. Женщина взвизгнула и забилась в судорогах, и дочь ее тоже завизжала, и долгий, громкий крик выскользнул у нее изо рта взрослым, хорошо откормленным питоном.

Девочка – первая девочка, та, которую звали Амандой, – услышала крики. Потом наступила тишина. Но девочка была заперта в комнате без окон и никак не могла узнать, что случилось.

Она постучала в дверь. Никто не открыл. Никто не ответил. Из-за двери доносился только шорох, как будто что-то огромное и безногое ползло по ковру.

Когда Аманда изголодалась, слишком изголодалась по словам, она заговорила.

– «Ты спишь еще невестою покоя, – начала она. – Под кровом времени и тишины…»

Она продолжала говорить, хотя слова душили ее.

– «В прекрасном – правда, в правде – красота. И это – мудрость высшая земная…»[25]

Последний сапфир выскользнул из губ Аманды и со стуком покатился по полу.

И больше ничто не нарушало тишины.

ОН ВЛАСТВОВАЛ НАДО ВСЕМ, что был в силах охватить взгляд, – даже сейчас, когда, стоя в ночи на балконе дворца и слушая доклады царедворцев, он поднял взор в небеса, на горькие, мерцающие островки и извивы звезд. Да, он правил мирами. Герцог издавна старался править хорошо и мудро, быть добрым монархом, но власть – тяжкое бремя, а мудрость приносит страдания. Он обнаружил, что, властвуя над чем-то, невозможно творить одно только добро, ибо нельзя созидать, не разрушая. Увы, даже он не мог волноваться о каждой жизни, каждой мечте, каждом народе каждого мира.

И раз за разом, мгновение за мгновением, одна крошечная смерть за другой – волноваться он перестал.

Нет, он не умер – только низшие существа умирают, а превыше его не было никого.

Шло время. В один прекрасный день в глубочайшем подземелье твердыни некий человек с залитым кровью лицом вперил в Герцога взгляд и сказал, что тот превратился в монстра. В следующий миг от человека не осталось ничего – если не считать краткого примечания в учебнике по истории.

Несколько дней Герцог думал об этом происшествии и думал много – и в конце концов кивнул головой.

– Предатель был прав, – молвил он. – Я превратился в монстра, в чудовище. Интересно, ставил ли кто-то себе до сих пор такую задачу?

Когда-то, давным-давно, ему случалось любить, но это было на самой заре герцогства. Теперь же, в сумерках мира, когда наслаждения предлагали себя без оглядки (но то, что не стоит усилий, мы не умеем ценить), а нужды разбираться с престолонаследием не было никакой (ибо самая мысль о том, что герцогство однажды унаследует кто-то еще, граничила с богохульством), все возлюбленные остались в далеком прошлом, а с ними и все подвиги. Мир больше не бросал Герцогу вызов, и он чувствовал, что спит, крепко спит, пусть даже глаза его смотрят вдаль, а уста произносят слова, – и ничто не способно его пробудить.

• Предыдущая
• 52/74
• Следующая