Осторожно, триггеры (сборник) - Гейман Нил - Страница 38

• Предыдущая
• 38/74
• Следующая

Я больше не знаю…

Не знаю, где искать. Может, я потерял писателя, как когда-то словарь? Или еще того хуже: может, Бог дал мне это малюсенькое задание, а я взял и не справился? И теперь, когда я его забыл, он исчез со всех полок, исчез даже из энциклопедий и живет разве что в наших снах…

Мои сны… Ваших-то я не знаю. Возможно, вам никогда и не снился вельд, всего-то нарисованный на обоях, да только он взял и съел двух детей. Ам, и нет! Возможно, вам невдомек, что Марс – это небеса, куда отправляются наши ушедшие, те, кого мы любили, и откуда они приходят потом по ночам, чтобы сожрать нас. И человек, арестованный за то, что он – пешеход, вам тоже не снится.

А вот мне – снится.

Если он и вправду существовал, я его забыл. Потерял. Забыл его имя, названия книг – одно за другим. Забыл сами книги и то, о чем в них написано.

Боюсь, я схожу с ума, ведь не может все дело быть просто в возрасте!

Если я провалил это твое задание, Господи, Боже мой, дай мне сделать только одну последнюю вещь, чтобы ты мог вернуть в мир все эти истории.

Потому что, если это сработает, возможно, они будут помнить этого человека… Все они будут помнить. И снова один звук его имени приведет вам на память крошечные американские городишки в Хэллоуин, когда сухая листва вьется над тротуарами, словно стая вспугнутых птиц, – или Марс, или саму любовь. А мое имя будет забыто.

Я хочу, я готов заплатить эту цену, если зияющая дыра на книжной полке моего разума снова заполнится – прежде чем я уйду.

Боже милостивый, услышь мою молитву.

А … Б … В … Г … Д … Е … Ж …

ИЕРУСАЛИМ, ДУМАЛ МОРРИСОН, подобен глубокому пруду, где даже время застоялось, сделалось густым. Город поглотил его, поглотил их обоих; время давило со всех сторон, выталкивая наверх и вон. Это как если нырнуть слишком глубоко.

Моррисон был рад, что вынырнул.

Завтра он снова пойдет на работу. Работать было хорошо. На работе можно сосредоточиться. Он включил было радио, но тут же выключил обратно – прямо на середине песни.

– Вообще-то она мне нравилась, – сказала Делорес, которая мыла холодильник перед тем, как набить его новой едой.

– Ну, прости, – сказал он.

Когда играла музыка, ему было трудно думать. Для этого ему требовалась тишина.

Моррисон закрыл глаза и на мгновение снова провалился в Иерусалим, ощутил на лице пустынный жар, увидел древний город и понял – впервые в жизни, – какой он все-таки маленький. Настоящий Иерусалим, тот, что две тысячи лет назад был меньше английского провинциального городка.

Их экскурсовод, сухопарая кожистая женщина, тыкала пальцем.

– Вон там была прочитана Нагорная проповедь. Вон там схватили Иисуса. Вон туда его посадили под стражу. Суд Пилата был там, у дальнего конца Храма. А распяли его вон на том холме.

Она деловито мазнула пальцем вниз вдоль склонов и снова вверх. Самое большее в нескольких часах пешком отсюда.

Делорес фотографировала. Они с экскурсоводшей моментально нашли общий язык. Моррисон в Иерусалим вообще не хотел. В этот отпуск он думал поехать в Грецию, но Делорес настояла. Иерусалим такой библейский, сказала она ему. Это же живая история.

Они шли через старый город, начав с еврейского квартала. Каменные ступени. Закрытые лавочки. Дешевые сувениры. Мимо продефилировал мужчина в громадной черной меховой шапке и в толстом пальто. Моррисон поморщился.

– Он же там наверняка уже сварился.

– Они носили такое в России, – сообщила экскурсовод. – И продолжают носить здесь. Такие меховые шапки – только для праздников, и это еще не самая большая. У некоторых и побольше бывает.

Делорес поставила перед ним чашку чаю.

– Дам пенни, если скажешь, о чем ты думаешь.

– Отпуск наш вспоминаю.

– Хватит уже его жевать, – сказала она. – Лучше отпусти. Сходи лучше, выгуляй собаку.

Он выпил чай. Пока он ходил за поводком, собака смотрела на него выжидательно, будто хотела что-то сказать.

– Пошли, мальчик, – сказал Моррисон.

Они повернули налево по переулку и взяли курс на Хит[23]. Он был весь зеленый. Иерусалим – золотой, город из песка и камня. Из еврейского квартала они перешли в мусульманский с его суетливыми магазинчиками, набитыми сладостями, фруктами и яркими одежками.

– …а простыней-то и нет, – рассказывала экскурсоводша Делорес. – Иерусалимский синдром.

– Никогда о таком не слыхала, – отозвалась она. – А ты?

Это уже Моррисону.

– Извините, отвлекся, – ответил тот. – А вот это вот что означает? Когда дверь вся в узорчиках?

– Что тут кто-то вернулся из паломничества в Мекку.

– Вот видишь, – встряла Делорес. – Мы в Иерусалим поехали, а еще кто-то – еще куда-то. Даже в Святой земле бывают паломники.

– Зато в Лондон никто не ездит, – проворчал Моррисон. – Не за этим, по крайней мере.

Делорес его не услышала.

– Так, говорите, они пропали, – подхватила она прошлую нить разговора. – Жена приходит домой из магазина или откуда там, из музея, а простыней-то и нет.

– Именно, – включилась гид. – Она идет на ресепшн и говорит, что понятия не имеет, куда девался муж.

Делорес взяла Моррисона под руку, словно хотела убедиться, что уж ее-то муж пока на месте.

– И где он в итоге был?

– У него случился иерусалимский синдром. Стоял на углу улицы, из одежды только тога – ну, то есть простыни. И проповедовал – нормально так, о том, что надо быть хорошим, слушаться Господа. Любить друг друга.

– Приезжайте к нам в Иерусалим, сумасшествие гарантировано! – вставил Моррисон. – Чем не слоган, хотя и не особенно рекламный.

Экскурсоводша сурово на него посмотрела.

– Это, между прочим, – сказала она чуть ли не с гордостью, – единственное душевное недомогание, привязанное к определенной географической точке. И единственное легко излечимое. Знаете, как его лечат?

– Отбирают простыни?

Гид поколебалась, потом улыбнулась.

– Почти. Достаточно увезти пострадавшего из Иерусалима. Улучшение наступает мгновенно.

– Добрый вечер! – сказал ему человек в конце тропинки.

Они уже одиннадцать лет друг другу кивали при встрече, но Моррисон до сих пор не знал, как его зовут.

– Подзагорели. В отпуске были, а?

– В Иерусалиме.

– Бр-р-р. Ни за что бы не поехал. Не успеешь оглянуться, а тебя уже взорвали или похитили.

– Нам, как видите, повезло.

– Все равно дома спокойнее, а?

Моррисон замялся и вдруг заговорил, быстро, торопливо:

– Мы прошли через молодежный хостел и дальше, в подземелье, в…

Он забыл слово.

– …в подземное водохранилище. Еще Иродовых времен. Они там хранят дождевую воду под землей, чтобы она не испарялась. Сто лет назад кто-то проплыл через весь Иерусалим на лодке – только под землей…

Забытое слово приплясывало где-то на границе сознания, маячило, будто дырка в словаре. Три слога, начинается на «ц», означает такое место под землей, глубокое, гулкое, где хранят воду.

– Да ну? – сказал сосед.

– Ну да, – ответил Моррисон.

Хит был такой зеленый. Он катился пологими волнами, проткнутыми там и сям то дубом, то буком, то орехом, то тополем. Моррисон попробовал представить мир, в котором Лондон разделен пополам, в котором на Лондон ходили крестовыми походами, теряли, завоевывали и снова теряли и так раз за разом.

Возможно, это и не безумие, подумал он. Просто трещины проходят совсем глубоко, или это небо слишком тонкое, так что слышно, когда Господь разговаривает с пророками своими. Но все равно больше никто не останавливается послушать.

• Предыдущая
• 38/74
• Следующая