Осторожно, триггеры (сборник) - Гейман Нил - Страница 11

• Предыдущая
• 11/74
• Следующая

У меня мопеда не имелось. Я был слишком мал для него, и мама не могла нам позволить такую роскошь. Папа наш умер очень давно, от случайной передозировки анестетика, когда лег в больницу на мелкую операцию – какой-то, прости господи, абсцесс на пальце ноги. С тех пор я не люблю больницы. Кэролайн Минтон я встречал на всяких там вечеринках, но она приводила меня в такой ужас, что даже будь у меня мопед, я бы не решился в первый раз в жизни отправиться в постель именно с ней…

Скалли с Робом могли похвастаться даже подружками. Та, что гуляла со Скалли, была выше его ростом, имела огромные груди и интересовалась футболом. Это означало, что Скалли усердно имитировал интерес к этой игре и даже болел за «Кристал Пэлэс». Девушка Роба считала, что у них непременно должны быть общие вкусы, так что Роб забил слушать электропоп середины восьмидесятых (который нравился нам всем) и взялся за хиппи-бэнды той дремучей эпохи, когда никто из нас еще и на свет не родился. Это было плохо. Зато он попутно сумел попастись в поистине крутой коллекции старого ТВ на видео-кассетах, принадлежавшей ее папаше, – а вот это уже хорошо.

У меня же девушки не было.

Даже мама уже начала потихоньку прохаживаться на этот счет.

Должна же она была откуда-то взяться, эта Кассандра, хотя бы имя – да хоть сама идея! Но нет, этого память не сохранила. Помню только, как начал писать ее имя на всех своих тетрадях. И после этого специально, демонстративно молчать.

– Кто такая Кассандра? – спросил Скалли в автобусе в школу.

– Никто, – сказал я.

– Ну, должна же она кем-то быть. Ты написал ее имя на тетради по математике.

– Просто девушка. Встретил ее, когда катались на лыжах.

Мы с мамой действительно ездили недавно в Австрию, к тете и кузинам, кататься на лыжах.

– Ты нас с ней познакомишь?

– Она из Рейгейта. Наверное, познакомлю. Рано или поздно.

– Смотри у меня! И что, она тебе правда нравится?

Я помолчал, выдержал приличную случаю паузу, потом сказал:

– Ну, она реально хорошо целуется.

Дальше Скалли ржал, а Роб настойчиво выяснял, был ли это французский поцелуй, с языками и всем прочим, или нет, но единственное, что я сказал: «А ты как думаешь?» – и к концу дня они уже оба верили в Кассандру.

Мама тоже была чрезвычайно довольна, что я наконец-то кого-то встретил. На все ее вопросы – типа, чем занимаются ее родители, – я неопределенно пожимал плечами.

Мы с Кассандрой три раза ходили на «свидания». Каждый раз я садился на поезд, ехал в Лондон и отправлялся в кино. Получалось в некотором роде даже волнующе!

С первого рандеву я вернулся с новыми сказками о поцелуях и даже, не побоюсь этого слова, о грудях.

На втором (в действительности это были «Чудеса науки»[9] в кинотеатре на Лестер-сквер) мы, согласно докладу маме, просто держались за руки и «смотрели картинки», как она до сих пор называла подобные мероприятия. Скалли же и Робу (а на протяжении недели и еще нескольким одноклассникам, которым разболтали эти два паразита – между прочим, поклявшиеся держать язык за зубами – и которые теперь желали лично удостовериться, что сенсация – правда) была неохотно выдана информация, что то был великий день – День, Когда Я Потерял Невинность. Случилось это в лондонской квартире Кассандриной тети. Тети дома, конечно, не было, зато у Кассандры имелся ключ. В качестве доказательства я предъявил упаковку из трех презервативов, один из которых загодя выбросил, и полоску черно-белых снимков, выловленную из мусорки при фотобудке на вокзале Виктория. На них красовалась девушка примерно моего возраста с длинными прямыми волосами, не совсем понятно какого цвета – темный блонд? рыжий? светлый шатен? – и приветливым, веснушчатым, довольно миловидным лицом. На занятии по ИЗО я сделал карандашный набросок третьей из картинок, которая нравилась мне больше всего: голова наполовину отвернута, словно она говорит с кем-то за занавеской кабинки. Мнимая Кассандра вышла такая классная… прямо жалко, что она не моя подружка.

Рисунок я повесил на стену у себя в комнате, так, чтобы его было видно с кровати.

После третьего свидания (показывали «Кто подставил кролика Роджера?»[10]) я пришел в школу с дурными новостями: Кассандра с семьей уезжает в Канаду (для меня это почему-то звучало убедительнее, чем Америка) – что-то там с папиной работой, – так что теперь мы не скоро увидимся. Мы не то чтобы прямо расстались, но нужно смотреть правде в глаза: трансатлантические звонки в те времена подросткам были не по карману. В общем, мир рухнул.

Я ходил грустный. Все заметили, насколько грустный я ходил. Эти двое сказали, что очень хотели бы с ней познакомиться напоследок, и потом, вдруг она еще приедет, скажем, на Рождество? К Рождеству, я был в этом совершенно уверен, Кассандра будет забыта.

Так и вышло. В конце декабря я уже гулял с Никки Блевинс, и единственной памятью о Кассандре и ее кратком визите в мою жизнь оставалось ее имя, накорябанное на паре школьных тетрадей, да карандашный скетч на стене моей комнаты, с надписью «Кассандра, 19 февраля 1985 г.» внизу, прямо под лицом.

Потом мама продала конюшню, и рисунок при переезде потерялся. Я к тому времени уже поступил в колледж искусств и стеснялся своих старых почеркушек не меньше, чем того, что вообще по молодости выдумал себе подружку. Так что мне было наплевать.

Выходит, что о Кассандре я не вспоминал целых двадцать лет.

Мама продала конюшни, прилагавшийся к ним дом и выгон застройщику, автору квартала, где мы когда-то жили, и получила в счет сделки небольшой особнячок в конце Сетон-клоуз. Я навещал ее по крайней мере раз в две недели: приезжал в пятницу вечером, уезжал в воскресенье утром – регулярно, как по часам. Старым бабушкиным, до сих пор стоявшим в холле.

Маме, естественно, очень хотелось, чтобы жизнь у меня сложилась счастливо. Ввернуть время от времени, что у таких-то друзей славная девочка на выданье – самое милое дело. Но на сей раз она сама себя переплюнула – хотя, казалось бы, куда уж! – когда осведомилась, не желаю ли я познакомиться с органистом из их церкви, весьма приятным молодым человеком примерно моих лет.

– Мам, я не гей.

– А что в этом такого, дорогой? Сейчас многие так живут. Даже иногда женятся. Не то чтобы это был настоящий брак… ну, да на самом деле все едино.

– Я все равно не гей, мам.

– Я просто подумала: до сих пор не женат, плюс твоя живопись, плюс модельная карьера…

– Мамуль, у меня были подружки. Ты с некоторыми даже знакома.

– Все меняется, дорогой. Вдруг ты о чем-то хочешь мне рассказать…

– Я не гей, мам. Я бы тебе сказал, если что. Нет, я, конечно, целовался один раз с Тимом Картером на вечеринке в арт-колледже, но мы оба были пьяны, и дальше этого дело все равно не пошло.

Тут уже она поджала губы.

– С меня хватит, молодой человек!

И тут же сменила тему, словно хотела избавиться от гадкого вкуса во рту.

– Ни за что не угадаешь, кого я встретила в «Теско»[11] на прошлой неделе.

– Да куда уж мне. И кого?

– Твою прежнюю подружку. Твою первую подружку, между прочим.

– Никки Блевинс? Погоди, она же вроде замужем… Никки Вудбридж?

– Нет, не эту, а ту, что была до нее. Кассандру. Я стояла за ней в очереди в кассу. Должна была перед ней, но забыла взять сливки для ягод на сегодня и пошла за ними, так что она оказалась передо мной. Смотрю – лицо знакомое. Решила первым делом, что это, должно быть, младшенькая Джоанны Симмондс, у которой еще дефект речи был – раньше говорили запросто, «заикание», но теперь так вроде бы нельзя, неприлично, – а потом думаю: нет, дорогуша, я знаю, где я тебя видела. Пять лет она у тебя над кроватью висела, шутка ли. Конечно, я говорю: «Уж не Кассандра ли это?», – а она мне: «Она самая!» И я: «Ты будешь смеяться, милая, но я – мама Стюарта Иннеса», – а она: «Стюарта Иннеса?!» – и лицо у нее так и засветилось. Ну, она постояла рядом, пока я клала продукты в сумку, сказала, что уже нашла твоего друга, Джереми Портера, на Букфейсе, и они говорили о тебе…

• Предыдущая
• 11/74
• Следующая