Когда нам семнадцать… - Александровский Виктор Николаевич - Страница 32
- Предыдущая
- 32/44
- Следующая
— Да.
— Странно!
— А что тут странного? — не вытерпел я.
Вместо ответа Игорь снял рукавицу и пальцем начертил на снегу, под фонарем, где мы стояли, два кружочка: один маленький, правильной формы, а другой значительно больший, но с заметной впадиной. Над первым кружком он написал «Мозг Игоря», над вторым — «Мозг Алексея». Проделав все это с таинственным видом, Игорь начал читать мне лекцию о том, что голова у него хотя и поменьше моей, но устроена правильно, а моя голова выделяется объемом, но имеет дефект и потому для инженерной работы не годится. Дефект состоит в том, что я пишу стихи.
— Только ты, пожалуйста, не волнуйся, — успокоил меня друг. — Тут ничего не сделаешь. Мой долг высказать тебе напрямик все свои сомнения.
— Уж не педолог ли ты? — обозлился я, вспомнив разговор с Ольгой.
— Что ты! Я ни о каких педологах, кроме Ковборина, слыхом не слыхивал!
Выбежала из калитки Тоня и перебила наш разговор.
— Вы чего как петухи? — рассмеялась она и вдруг умолкла. Навстречу нам неторопливо шагал Ваня Лазарев.
— Здравствуй! Ты откуда? — спросила его Тоня.
Ваня кивнул головой и ускорил шаг, стремясь пройти мимо.
— Почему в школу не ходишь? — Тоня ухватилась за шахматную доску, торчавшую у Лазарева под мышкой. — В шахматисты-профессионалы записался?
— А вам-то что? — Ваня остановился и исподлобья посмотрел на нас.
— Пожалуйста, не гляди тигром! Ты пропускаешь уроки.
— Поздно учить взялась.
Запахнув свою рваную шубейку, Ваня почти побежал от нас.
— А ну-ка, догоним его!
Ваня отмалчивался, когда, окружив его, мы шли по улице. Не сговариваясь, все ввалились с ним в барак, где жили Лазаревы. Потоптавшись у дверей, Ваня пропустил нас в комнату.
Здесь было грязно и неуютно. Посредине комнаты — стол с немытой посудой. На свободном конце стола лежали открытая тетрадь и учебник по шахматам. Вдоль стен стояли неприбранные кровати. Топилась плита, заставленная котелками и ведрами, из поддувала ее вылетал удушливый дымок. На табурете у плиты сидела русоголовая девочка лет шести.
— Мать дома? — спросил я.
— В больнице, — тоненьким голоском ответила девочка.
— А Василий?
— В ночной, на работе, — буркнул Ваня.
— Ну вот, а ты молчал! — укоризненно покачала головой Тоня. Осмотревшись, она спросила: — Где у вас вода и ведра?
— Зачем тебе?
— Разве в такой грязи можно жить!
— Э, нет! — замахал руками хозяин квартиры. — Я сам могу!
— А без тебя мы не обойдемся. Принеси-ка с Игорем воды, — распорядилась Тоня. — А ты, Леша, займись плитой.
Найдя ведра, Игорь выбежал в коридор. За ним вышел растерянный Ваня. Тоня тем временем подхватила на руки его сестренку и заходила по комнате.
— Знаешь, что мы с тобой сделаем, пока не поправится мама? — говорила она девочке. — Переселимся к нам в дом! Вот как приберемся, так я тебя с собой и унесу!
Часа через полтора в квартире Лазаревых стало чисто, уютно, тепло. Мы уселись возле плиты, где весело потрескивали дрова.
О том, почему Ване приходилось вечерами преподавать в шахматном кружке Дома культуры, мы знали. На скудный заработок матери-уборщицы и Василия, молодого еще токаря, трудно было прожить. Но все же школу он мог посещать.
— Выздоровеет мать, поедем обратно в деревню, — объявил Ваня твердо, как о давно решенном вопросе.
— И ты не закончишь десятого класса?
— А чего? Стану учителем в сельской школе. — Он пригладил вихорок на голове.
Трудно было поверить, что эти слова взрослого человека произносит щупленький паренек, почти еще мальчик.
— Да мы же тебя никуда не отпустим! — заволновалась Тоня.
— Нет! — Ваня сжал кулаки. — Пусть учатся те, у кого суконные брюки.
Мы переглянулись.
— Ты насчет Маклакова, что ли? — спросил я. — Так над ним вся школа хохочет.
— Хохочет? Мало этого! Он не человек, а подонок какой-то! — Ваня приподнял губу, показав два сломанных зуба. Глаза его гневно сверкали.
Не дожидаясь от нас вопросов, он стал рассказывать о том, как на днях в буфете Дома культуры Маклаков давал деньги двум парням.
— Они и тебя били? — быстро спросила Тоня. — Один длинный такой, а другой низенький, вертлявый?
— Вот вертлявый и привязался. Семка!.. А вы откуда их знаете?
На перемене Филя вызвал Маклакова в комитет комсомола.
— Чего вы меня? Имею я право отдохнуть? — развязно сказал Маклаков. — И вообще… я несоюзная молодежь… Ясно? Не имеете никакого права!
— Право! Ты еще говоришь о праве! — Филя вертел в руках свои очки. — За денежки нанимаешь чужие кулаки!
— Вы чего! Спятили? Какие кулаки? Да я вас привлеку!
— А не тебя ли? — ответил Филя. — Семку и Антона мы уже накрыли. Факт! Чего заморгал? Ты же их подкупил. У самого-то храбрости ни на грош!
— Это провокация! — завопил Маклаков. — Я пойду к Ковборину!
— Эх, ты! — гневно сказала Тоня. — Бессовестный! Ты что Милке Чаркиной предлагал?
— Я? Да что ты городишь?
— Будто не знаешь, почему она на собрании против тебя… Ты думал, за отцовские деньги браслеты подарил, так уж купил девушку? Вот твоя записка! Вот! — Тоня провела запиской перед носом у Маклакова. — Не твой почерк? Не твой?
Маклаков вырвал у нее записку и бросился к двери.
— Ну что, доказали? — злорадно засмеялся он, открывая дверь. — Документика-то нет! А вот твои записочки, Рубцов, я приберег! — И он скрылся за дверью.
Судить Маклакова общественным судом решено было сразу после занятий. Пригласили Максима Петровича и открыли собрание. Выступая первым, Филя напомнил ребятам о поведении Маклакова за последние годы. Обеспеченные родители. Единственный сын. Никаких забот — что хочет, то и делает. Отец с матерью избаловали, заступаются за него, что бы он ни сделал, дают волю во всем.
— Помните, — говорил Филя, — еще в восьмом классе мы писали коллективное письмо его отцу, главному бухгалтеру завода. И что же? Хоть бы зашел! Но и мы, откровенно говоря, махнули на него рукой.
— И правильно! — крикнул Вовка. — Противно же на него глядеть, не только разговаривать!
— Хватит, знаем! — закричали ребята.
— Мелкая душонка!
— Кто желает высказаться? — поднялась Тоня.
Она председательствовала на собрании.
— А зачем долго говорить? Стенгазета не помогла. Пусть объясняется! — раздались голоса.
Маклаков, засунув руки в карманы, сидел и молчал.
— Что он как воды в рот набрал? Пусть отвечает, — шумели ребята.
— Исключить его! — не выдержал я.
— Правильно! Я предлагаю просить педсовет исключить его из школы! — решительно сказала Тоня.
Наступила тишина. Маклаков пошевелился, но продолжал настороженно молчать.
— Есть другие мнения? — спросила Тоня. — Может, Маклаков, все-таки что-нибудь скажешь?
Но в этот миг открылась дверь, и в класс вошла полная, цветущая женщина в сопровождении Ковборина. За ними следом стали входить незнакомые нам юноши и девушки с портфелями и папками в руках.
— Педологи нагрянули! — ахнул Игорь.
Ребята потеснились, предоставив за партами место студентам-практикантам.
Ковборин, подозрительным взглядом окинув класс, спросил Грачева, что происходит. Максим Петрович объяснил ему.
— Ну, вот и замечательно! — подхватила цветущая женщина, усаживаясь за учительским столиком, рядом с Тоней. — Послушаем, как изъясняются между собой дети. Я ассистент кафедры педологии, будем знакомы!
— Имперфектус! — донеслось с задних парт.
— Что? — насторожился Ковборин.
И тут слова попросил Андрей Маклаков.
— Рубцов предложил исключить меня из школы, — привстал он за партой. — Но кто такой этот самый Рубцов? — Маклаков искоса взглянул на Ковборина и продолжал: — Рубцов был организатором лыжной «дуэли», позорно бежал с нее, чуть не погубив товарищей. Я видел все это своими глазами. Он получает «неуды». Он сочиняет глупейшие стишки про любовь.
Я вскочил с места и сжал кулаки.
- Предыдущая
- 32/44
- Следующая
