След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич - Страница 5
- Предыдущая
- 5/75
- Следующая
Осенью того года меня и Леньку определили в школу. У нас появились новые заботы, в которых незаметно прошла зима. А в начале марта городок был взбудоражен известием о том, что произошла революция, царя свергли с престола.
С весны возле фабрики, у больших железных ворот, чуть не каждый день стали проходить митинги. Взобравшись на бочку из-под мазута, поочередно солдаты, фабричные и даже наши деповские, размахивая руками, выкрикивали новые непонятные слова: «пролетариат», «учредительное собрание», «анархия», «контрибуция», а чаще всего — «Долой войну!», «К чертовой матери министров-капиталистов!»... Мы конечно же не пропускали ни одного митинга. Даже протискивались вперед, вместе со взрослыми хлопали в ладоши и звонко кричали: «До-л-о-ой!.. Да здравствует!..»
Эти события отвлекли нас от Поповой пашни и даже от походов к Трем ключикам.
Во время одного митинга на бочку взобрался бывший матрос Михайло Зотов, приходившийся дядей Левому Боку, и выкрикнул:
— А сейчас, граждане, слово скажет прибывший от окружного комитета Российской социал-демократической рабочей партии большевиков товарищ Кириллов.
Все захлопали в ладоши. Зотов спрыгнул с бочки, а на его место поднялся знакомый нам Человек. На нем были все та же синяя косоворотка и черные брюки, заправленные в высокие сапоги.
По младости лет я не понимал, о чем говорил он. Но люди слушали его жадно, ненасытно, как пьют ключевую воду в жаркий день после тяжелой работы. Кто-то крикнул: «Долой!», но отец Леньки сердито погрозил крикуну кулаком:
— Дурак, чего орешь, это же наш дорогой человек. С самим Лениным разговаривал. А ты орешь, как базарный дурень...
Мне запомнились только последние, заключительные слова Человека:
— Движение к пролетарской социалистической революции началось. Оно захватывает массы рабочих, крестьян и солдат. Остановить это движение невозможно, как невозможно остановить вечное движение живых родников!
— Верно! — густым басом выкрикнул Зотов.— Правильно!..
И все снова захлопали в ладоши.
2. ЕЛКА В ДОМЕ КОММУНЫ
Теперь в этом двухэтажном здании с колоннами разместился детский сад прядильной фабрики. Но старые жители рабочего городка по привычке все еще называют его Домом коммуны.
Фасадом он выходит на городскую площадь. За ним поднялись могучие липы городского сада. Летними вечерами в саду играет духовой оркестр. Это излюбленное место общественного гулянья. Дому больше ста лет. До революции в нем жил управляющий прядильной фабрикой и небольшим стекольным заводом, которые принадлежали графу Игнатьеву. Сам граф постоянно жил в Петрограде, а в нашем городке всем распоряжался управляющий. Но дом назывался господским.
Летом 1917 года управляющий поспешно выбыл к хозяину и уже не вернулся, а осенью в господском доме утвердился Совет рабочих и солдатских депутатов во главе с большевиком Зотовым.
В Совдепе всегда было людно и шумно. Пахло махоркой, машинным маслом и пропотевшим сукном солдатских шинелей. Кабинет председателя находился в зале на втором этаже. Широкоплечий, коренастый Зотов, в матросском бушлате, с маузером у пояса, сидел за большим канцелярским столом. Впрочем, застать его в кабинете можно было лишь вечером. Днями он пропадал то на фабрике, то на стекольном заводе, то в паровозном депо. В кабинете же дежурила письмоводительница Совдепа худенькая, вечно дымящая папиросой Татьяна Матвеевна Велихова.
В августе 1918 года Зотов погиб при ликвидации кулацкого контрреволюционного мятежа, вспыхнувшего в соседней волости. Председателем Совдепа вместо него стал пожилой, угрюмоватый на вид шлихтовальщик Никифор Гусев. В отличие от шумного Зотова Гусев был скуп на слово, говорил неторопливо, раздумчиво. Прежде выслушает всех, изредка кивая большой, лысеющей головой, потом снимет очки в железной оправе, откашляется, проведет жесткой ладонью по столу, будто расправляя бумагу, и скажет:
— Значится, так...
Выложив коротко, что думает и как должно быть, переспросит:
— Так,значится?
И, если возражений не последует, обращается к Велиховой:
— Значится, Татьяна Матвеевна, пиши...
Чаще других с Гусевым схватывались военный комиссар Бережков и женская делегатка от прядильной Пелагея Ягодкина, которую весь поселок называл не иначе, как Поля Ягодка. Бережков обычно требовал категорических и жестких решений, а Поля Ягодка, обращаясь к председателю, упрекала:
— Ты что все молчишь? Ты бы с женщинами митинг провел, речь сказал бы, женщины от слов мягче становятся.
Но обычно с предложениями Гусева соглашались единогласно.
Осень в том году пришла холодная и голодная. Хлебный паек рабочим срезали до четверти фунта на день. Детям выдавали всего осьмушку. Фабрика работала с перебоями из-за отсутствия хлопка. Подвезти его было неоткуда. Юг был охвачен гражданской войной. Стекольный заводишко находился не в лучшем положении. Его печам не хватало топлива. Летом на заготовку дров выезжали рабочие дружины, и дрова были заготовлены, но вывезти из лесу их было не на чем. Конный двор пришел в полный упадок. Осталось три лошади для наиважнейших нужд. Остальные пошли на мясо...
Мужчин в поселке становилось все меньше. К первой годовщине Октября здесь был сформирован коммунистический рабочий отряд для отправки на фронт. Отряд провожали с музыкой, с песнями и со слезами.
В конце ноября ударили морозы, прочно лег снег, и Поля Ягодка организовала женский обоз для доставки топлива. Каждое утро вереницы женщин с саночками отправлялись на лесосеку и на себе возили дрова. Но сколько они могли вывезти?
Облицованные кафелем печи Дома коммуны давно уже не топились. Из слишком просторного зала Никифор Гусев переселился в прежний кабинет управляющего. Там поставили железную печурку, которую экономно топили щепой и обломками старой мебели.
Тяжело приходилось Совету. Сюда тянулись со всякими нуждами, а нужд с каждым днем становилось все больше и больше, и все они были на виду, и все были главными и неотложными.
В уезде появилась банда некоего Юшки. Однажды Гусеву передали пакет, неизвестно кем оставленный на крыльце Дома коммуны. В пакете была записка, написанная печатными буквами: «Большевицкая сволочь! На новый год мы устроим тебе елку с илюминацией».
Прочитав записку, председатель Совдепа нахмурился:
— Значится, угрожают.— И вдруг усмехнулся: — А елку-то мы, пожалуй, сами устроим. Давай, Татьяна Матвеевна, оповести насчет экстренного заседания Совета. Вызывай всех.
Вечером на экстренном заседании Гусев ошарашил товарищей предложением: под Новый год устроить в Доме коммуны елку для красноармейских детишек.
— Ты что, Никифор, случаем не того? — удивленно спросил военный комиссар Бережков и постучал костяшками пальцев по лбу.
— Значится, нет.
— Право слово — с ума сошел. Время ли теперь елки устраивать? Люди с голоду пухнут, а он про елку.
Но Гусева неожиданно поддержала Поля Ягодка.
— А что такого? — выкрикнула она.— Хоть чем-то детишек порадовать... Я баб приведу, полы в зале вымоем, по поленцу дров принесем, печки истопим...
Предложение Гусева приняли большинством. И даже добавили: до Нового года всем работникам Совдепа, ЧК, милиции, а также членам партии отчислять от хлебного пац.ка половину на гостинцы детишкам.
Хлопоты об устройстве елки взяли на себя Велихова и Поля Ягодка.
— Ой, батюшки, беда-то какая,— сокрушалась Ягодка.— Ни одного гармониста в поселке не осталось. А без музыки какая же елка.
— Да что тебе гармонист, вон в зале рояль стоит. На ней и играй,— успокоил Гусев.
— А кто играть будет?
Вспомнили, что на рояле может играть жена доктора Брянцева Ольга Ивановна. Для переговоров ее вызвали в Совдеп.
Встревоженная вызовом, докторша пришла вместе с мужем.
— Значится, к вам у нас просьба,— начал Никифор.— Вот такое-то дело...
- Предыдущая
- 5/75
- Следующая
