Том 3. Воздушный десант - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/108
• Следующая

Спим долго, почти до полудня. И спали бы еще, если бы Сорокин не сделал побудку.

Есть и пить нечего. Всю еду, что принесла вчера Лысая, мы прикончили тут же. Воды, правда, набрали в запас по фляжке, но что значит пол-литра для человека, который всю ночь идет и не мало ползет с полным десантским снаряжением!

В лесу вокруг нас никаких признаков человека. Земля ровно устлана увядшим, палым листом — дубовым, березовым, кленовым. И лист никто не тревожил, ни прохожий ногами, ни грибник клюкой.

Капитан Сорокин, точно на пегой лошади, долго сидит верхом на огромной бело-пестрой березе, упавшей от старости, и разглядывает карту. Мы молча стоим около него, ждем приказаний.

По зеленому пятну на карте видно, что наш лес большой. Но ведь и нас в бригаде больше тысячи человек. Почему же никто не приземлился и не побывал в этой части леса?

Наконец капитан прячет карту в планшетку, встает, озирается и, показав на самый высокий дуб, говорит:

— Надо поглядеть оттуда.

— Разрешите! — Встрепенувшись, Федька Шаронов делает шаг вперед.

Сорокин передаст ему свой бинокль. Сбросив лишнее снаряжение, Федька взбирается на макушку дуба. Потревоженное дерево осыпает на землю густой, тяжелый град спелых, коричневых желудей. Следом за желудями медленно планирует желтое облако сухих листьев. Я на миг забываю, что нахожусь в десанте у Днепра. Воспоминания переносят меня в Подмосковье, на Ворю, в леса и парки, вот так же устилаемые каждую осень яркими листвяными коврами.

Федька спустился наземь, докладывает. Лес большущий. Местами он лиственный, местами хвойный, сосновый, а больше смешанный. Вокруг леса много разных дорог, деревень. Там сильное передвижение противника. Но в лесу никаких следов человека — ни дымка, ни вырубки, стоит как необитаемый, нехоженый, неведомый.

Капитан Сорокин ставит задачу: прочесать лес, отыскать штаб нашей бригады, установить связь с товарищами, которые приземлились здесь. Место сбора — у группы высоких сосен, которые стоят на холме и, надо полагать, хорошо видны из любой точки леса.

Расходимся по одному. Я вскорости набредаю на узенькое руслицо пересохшего ручья и дальше иду по нему. Русло неровное, местами перегорожено небольшими порожками, местами изрыто промоинами. Авось где-нибудь найдется бочажок с водой. Эта надежда крепко держит меня в русле, я ни шага не делаю в сторону. Да и нет нужды в этом. Русло выписывает такие завилоны и загогулины, что мне самому не сделать таких. Идя по ручью, я невольно, без всякой заботы и усилия, просматриваю очень широкую полосу.

Часто останавливаюсь, прислушиваюсь. Глаза и уши постоянно обманывают меня: то кажется, что мелькнула тень человека, то — прошумели по сухой листве шаги.

Русло потока засыпано жухлым палым листом. Но кое-где сверкают песчаные проплешинки, более золотистые, чем лист. И вот на тех, что впереди меня, вижу отчетливые следы человека, обутого в кожаные сапоги или башмаки.

Человек прошел совсем недавно, он где-то близко: на следах еще нет листьев, хотя деревья сбрасывают их все время. Кто он, свой или враг?

Облепляю палыми листьями свое потное лицо, голову и, высунувшись чуть-чуть из промоинки, оглядываю оба берега ручья. Кругом дубовое редколесье, ярко освещенное полуденным солнцем. Оглядываю вершок за вершком деревья от корней до вершин, пядь за пядью оглядываю землю между дубами, все бугорки и впадинки, все тени. Нет никого.

Может быть, тружусь напрасно. Может быть, не надо терзаться неизвестностью, а подать сигнал или сразу крикнуть: «Эй, кто тут?!» Ведь это наш лес, сборный пункт нашей бригады.

Долго лежу и раздумываю, как быть. Наконец все другие думы одолевает такая: следы, вернее всего, оставил кто-нибудь из наших ребят, и нечего мне праздновать труса. Но я на войне, в десанте, и должен быть настороже, готов ко всему.

Хоронясь за берегами ручья, ползу по следам. Голова вертится, как осиновый лист на ветру. Метров через сто следы на песчаном дне потока обрываются, отсюда идет в сторону неясный проследок, узнаю его по примятым и потревоженным листьям и бегу по нему взглядом.

Вот он! Друг ли, враг ли — пока не известно. Он сидит недалеко от меня за большим дубом, видны мне только его вытянутые ноги в кожаных сапогах да склоненная непокрытая седая голова. Есть в ней что-то знакомое-знакомое. У меня мелькает догадка: это ведь командир нашей бригады подполковник Сидоров. Но я боюсь верить своим глазам.

Нацелив в голову комбрига автомат, даю сигнал дудочкой. Голова вздрагивает, поворачивается в мою сторону. Я окончательно узнаю подполковника Сидорова, кричу: «Товарищ комбриг, не стреляйте! Я свой!» — и бегу к нему.

Отдаю честь, рапортую:

— Рядовой Корзинкин явился в ваше распоряжение.

Комбриг встает, подходит медленно, затем обнимает, целует меня.

— Наконец-то… Спасибо тебе, сынок!

Затем садится на прежнее место, к дубу, и говорит, мотая головой:

— Устал я, ох и устал же! Ты, наверно, тоже устал? Я исходил весь лес. Немцев нет. Садись.

Растерянно переминаюсь с ноги на ногу. И во сне никогда бы не привиделось, что возможна такая встреча с комбригом.

Сажусь, снимаю мешок. Комбриг стучит по нему исхудалым пальцем и спрашивает:

— В нем есть что-нибудь пожевать?

— Ничего. Последний раз ел вчера.

— Тогда я богач, можно сказать, продуктовый склад. — Он запускает руку в карман своей куртки, затем протягивает мне сжатый кулак. — Подставляй ладошки!

Из руки комбрига в мою пригоршню сыплются гладкие, светло-коричневые с прозеленью, молодые желуди.

— Между прочим, неплохая штука. Советую заготовить побольше. Я набил все карманы. — И хлопает руками по своим взбугренным карманам. — Живу исключительно на них, на желудях. Налегке прыгнул, без запасов.

— А с питьем как? — спросил я.

— С этим хорошо. Питья целый колодец. Хочешь?

— Не так уж сильно, могу подождать. Вы отдыхайте.

— Да, я устал. Как приземлился, с той поры все хожу, хожу… Дохожусь до упаду, передремну час-два — и снова ходить. За все время не уснул как следует. Не спится. — Медленно, задумчиво комбриг пересыпает желуди с одной ладони на другую, желудей меньше и меньше, они проваливаются меж пальцев.

— Товарищ комбриг, я выполняю приказ капитана Сорокина — ищу товарищей. Здесь, в лесу, нас десять человек: капитан Сорокин, лейтенант Гущин, переводчица, солдаты…

— Где они? — Комбриг сильно дернул меня за руку. — Где?

— Здесь. Ночевали все вместе. Теперь рассыпались, ищут штаб бригады.

Комбриг оживился, встал легко, быстро надел шинельную скатку и сказал:

— Идем туда! К ним. Десять человек — это уже войско. Это уже… о-о!

Идем к соснам. Плохая еда желуди. Комбриг на них так отощал, что спотыкается на каждом шагу, а через десяток останавливается отдохнуть. Он упрямится, но я все-таки отбираю у него шинельную скатку и перевешиваю на себя.

Идем и рассказываем друг другу, как приземлились. Совсем не чувствую, что он — комбриг, а я — подчиненный ему рядовой солдат.

— Тебе повезло, на редкость повезло, — твердит он. — Ты приземлился по-барски. У меня корявей вышло.

Комбрига парашют кинул на лес, будто нарочно, для издевки, кинул на большой, старый, усыхающий дуб. С размаху комбриг поломал много сучьев, а потом они вонзились в него, начали корябать ему лицо, руки, рвать обмундирование. Хорошо еще, что не взорвался весь. При таком приземлении, когда на тебе автомат, гранаты, подорваться — совсем плевое дело.

— Видишь, как чертов дуб устряпал меня? Не оставил живого места. И разжаловал в рядовые.

Да, верно, комбрига будто терзала свора собак: десантская куртка и брюки порваны вкривь да вкось во многих местах, погон нет. Прорехи зашиты белыми нитками, которые были взяты для подшивки подворотничков.

— Досталось и моей шкуре. — Комбриг оголил руку. По всей руке от ладони до локтя были ссадины и темно-синие кровоподтеки.

• Предыдущая
• 33/108
• Следующая