Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим - Страница 5

• Предыдущая
• 5/158
• Следующая

Ясно одно: на следующий день потекли дары и подношения в молитвенный шатер: браслеты, подвески, изделия из серебра… Заспешили последователи и мюриды с припасами и пропитанием: навалили насыпь из мешков с пшеницей, просом, тростником сахарным, кукурузой и финиками. Принялись молодухи носить на головах деревянные блюда с кускусом^[49]. Никто по сей день не знает, какие заклинания и амулеты использовали знатные жены-госпожи, что смогли убедить армию рабов покориться воле факиха и принять факт своего освобождения. Все сошлись на одном: быть того не может, чтобы гадалка волшебной силой владела, поскольку ясно было каждому, какая между ними, гадалкой и факихом, вражда и ненависть.

Шейх соорудил на свободном пространстве за колодцем лагерь для своих новообращенных соратников. Через несколько дней все селение пришло в изумление, когда он начал читать фатиху и торжественно повел за собой четырнадцать молодых парней из числа своих мюридов и ввел их в супружество с разведенными негритянками. И он продолжал творить эти брачные договоры, пока не женил большинство своих последователей на самых смазливых женщинах, так что осталось совсем немного надменных эфиопок, которые были вынуждены прислуживать в молитвенном доме и принялись умолять нового господина взять их в невольницы. Не замедлили поползти грозные слухи, что, дескать, все они у него наложницы. Эти грозные слухи пробудили неистовую ревность у знати и их прежних мужей, которые потребовали от вождя позволить им разобраться в этом деле и мечами восстановить справедливость. Но мудрый муж устыдил их степенными словами: «Кто в самом начале принял условия игры, тому надлежит мириться с результатами в конце ее».

Неожиданности, однако, на этом не закончились. Не успело племя (в особенности, мужи племени) оправиться от этого удара, как опять понесли урон знатные люди, посчитавшие его, пожалуй, самым жестоким из всех возможных.

4

С самого начала они поняли, что в мыслях у шейха было ударить по их самолюбию. Он пригласил их в дом молитвы, расположенный на новом месте, в центре лагеря союзников, а усадил их на землю у входа в шатер. Никто не пытался протестовать. Может, оттого, что все почувствовали: сам протест унизит их еще на одну ступеньку в этой лестнице унижения. Оскорбление не направлено прямо на тебя, если его не заметишь и не обратишь на него внимания людей. Так гласит словарь благородства. Они смолчали свой позор, а вождь взял бремя на себя терпеливо сидел на открытом пространстве рядом с колышком, натягивавшим край дома молитвы. Никто не преминул отметить про себя улыбку, не сходившую с его губ в течение всего заседания.

Шейх, растягивая свое удовольствие от пытки, произнес:

— Не подумайте, что обращаюсь я с вами плохо, будто не ведаю приличий гостеприимства. Я замыслил усадить вас на землю у входа в палатку, чтобы почувствовали вы то унижение, что ощутил я вчера сродни тому, что видали от вас ваши рабы да слуги.

Указать на унижение — значит подчеркнуть его. Позор идет за ними по пятам. Вождь попытался со свойственной ему мудростью переломить ситуацию.

— Вижу я, что никакого позора на нас пока нет. Сидеть на чистом воздухе среди наших слуг да рабов было нам всегда прилично. Мы, почтенный факих, всегда готовы платить достойную цену ради того, чтоб освободил Он наши души и обучил нас устоям веры.

— Молодец… Молодец… — прошептал шейх. — Уж не знаю, почему бы вам всем не последовать примеру достойного поведения мудрого вождя? Первое, от чего следует избавиться правоверному при постижении истины веры и во имя избавления — это от высокомерия и гордыни. Величие — у Аллаха Всевышнего, на небесах, над рабами его, коим свойственны черты шайтана презренного! Не вкусит сладости избавления муж, у кого в сердце гордыня да самообольщение.

Он замолчал. Мужи переглянулись. Спустя немного, шейх продолжал:

— С чалмами наверченными да в одежде павлиньей — будет-будет у нас дело в недалеком будущем. А сегодня — призвал я вас по вопросу неотложному.

Здесь к нему приблизилась эфиопка с кринкой молока, он отпил два глотка, утер губы краем накидки своей худой подручницы, произнес:

— Очистили вы дома свои от скверны — следует нынче вам очистить деньги ваши — подаяние сотворить благочестивое.

Воцарилась напряженная тишина. Возникшая ниоткуда беспутная девка принялась раздавать чай. Никто не сумел отпить ни глотка. Стаканчики опустились в песок перед каждым, сидевшим в оцепенении. Опустив головы, все они уставились на пузырьки пены.

Наконец, вождь решил вмешаться, заговорил:

— Дело такое, мы никогда не отказывались приличие веры оплатить. И к каждому празднику милостыню, значит, воздавали.

Шейх заговорил так, будто давно ожидал этих слов:

— Милостыня по праздникам — одно, а налог в очищение денег — дело совсем другое. Жертвование денег — самое низкое пожертвование для всякого, кто душу свою избавить от шайтана стремится. Не думаю я, что хоть один богатый средь вас пожалеет средств своих ради Аллаха!

Он сунул руку в карман и, вытащив оттуда свиток бумаги, прочитал строки удивительного закона, который он составил, чтобы основать казну и взимать налоги — подоходный и со скота, и новоизобретенные подати, которыми он решил облагать торговые караваны.

5

Судьба племени привела знатных мужей в трепет — более всего печалило их видеть, как пролагал себе путь к исполнению жестокий закон, и реальная власть утекала в руки хитроумного шейха. Они обращали внимание, что приведение в действие этого закона по сути есть противодействие власти вождя со всеми ее атрибутами, однако, тот ответил им в шатре для совещаний.

— На пути селя только безумец встанет!

Он среди них всех был наиболее терпелив и приучен к ненастьям, а потому долго рассуждал о необходимости самопожертвования — ради избавления души и обретения рая можно было жертвовать собственностью. Их покорность и кричащее поражение во взглядах не испугали его. Но кое-кто пытался возражать:

— Мы ему детей своих вручили, что он Корану их обучил и устоям веры, а он из них себе последователей соделал и мюридов.

— Армию ансаров^[50] себе составил. — поддержал его второй, — чтобы с нами воевать.

— Рабов на нас натравил, — прошептал третий, — заставил развестись с женами, которых мы себе мечом в сраженьях добыли! Вера учит: «Владейте по клятвам вашим…» Так как же он смеет призывать нас к вере пророка — тот, что подстрекает к самому богопротивному действу против слова божия.

Вождь только улыбнулся в ответ на жалобу четвертого:

— Ничто его не остановило, настырного, жен наших украл!

— Вот позор-то!

Тут самые горячие головы встрепенулись, заговорили:

— Ничто самозванца не остановит — меч один! Такой позор только кровью смыть можно!

Один из знатных шейхов приободрился и подбросил дров в пламя:

— Вы еще и не такие позорные дела его не замечаете… Что, забыли что ли, ведь он деньги наши еще своровать собрался?

Воцарилось молчание. Наконец оживился один молодой парень в пышной не по возрасту чалме:

— Да хуже всего, что он головы наши намерился уборов лишить — бороться вздумал с гордыней да с гордецами. Ишь ты! Да я смерть предпочту, чем по селению с непокрытой головой ходить, словно раб какой лесной!

Тут зашевелился опять именитый старейшина, произнес:

— Да, правда ведь в том, что он нам ничего из мужского достоинства не оставил!

Он повернулся к вождю:

— Что ж, ты хочешь, чтобы мы, ваша честь, молчали обо всем об этом? Мы же как рабы теперь, да еще хуже рабов презренных!

Адда ответил на все спокойно — он привстал на колени, рисуя пальцем в пыли перед собой какие-то символы:

— А вы вздумали в райский сад попасть, цены не заплатив?

— Не желаем мы, — заговорил один из крайних, — за райское место бесчестьем платить. Уж лучше смерть — достойней!

• Предыдущая
• 5/158
• Следующая