Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим - Страница 27

• Предыдущая
• 27/158
• Следующая

Он пересек зал и подошел к окну. Долго смотрел наружу во двор сквозь прутья решетки, пытаясь разглядеть дозорных и гадая, нет ли вокруг слухачей. Произнес вслух:

— Ты полагаешь, видение имеет отношение к пропасти?

Анай прятался за своей пепельной маской, опустил верхний край литама, почти закрывший ему глаза. Он тешил себя разглядыванием треугольных узоров на домашней обстановке — символике древней богини Танит.

— Для этого не требуется толкований и предсказателя, — сказал он.

— Ты думаешь, они осмелятся требовать ее головы?

Собеседник оторвал свою голову от ковров, ответил резко:

— А ты что, сомневаешься, что ли:

В древней «Анги» сказано: кто потомства не оставил — не жил вовсе.

Они замолчали. Снаружи слышался вой ветра. Султан произнес надломленным тоном:

— Ты же знаешь, я не перенесу выдачи своей единственной наследницы…

— Аллах все унаследует.

— Я и так уступил во всем. И землю, и честь, и…

— O господи! Ты же от Аллаха отступился, а это — смертный грех, хуже некуда!

— Я поступил так, чтобы спасти Томбукту…

Анай рассмеялся пренебрежительно, а султан продолжал:

— Однако я не вынесу, если придется отдать Тенери.

— Ты же и так все отдал, даже душу свою!

— Да. Считай, я душу свою заложил. Но я не готов, не могут отдать девушку.

— Даже козел, потеряв голову, о шкуре своей не заплачет!

— Ложь! Всякая тварь заплачет, если не оставит по себе хотя бы козленка, чтобы люди помнили!

— Что тебе толку в памяти людской, если ты душу загубил?

— Есть толк! Для меня есть толк, чтобы помнили. Все божьи твари стремятся после себя, после гибели своей след оставить.

Собеседник молчал.

— Я тебя призвал не для того, чтобы считаться тут с тобой обо всем, что прошло да быльем поросло. Я тебя вызвал, чтобы разобраться во всем, посоветоваться.

Ветер взвыл с новой силой в верхушках пальм.

— Ты — мой брат, — сказал Анай, поднимаясь с ковра. — Плоть, и кровь единая. Я с тобой до конца буду, на коне ты, или под плетями…

— Вот! — вскричал султан. — Вот чего я от тебя услышать хотел!

Он сделал к нему несколько шагов, они обнялись.

Шорох поднялся в пальмовых кронах, южный ветер дохнул в окно облачком пыли.

12

Родитель сам вызвал к жизни старинное охлаждение.

Он родил его от благородной матери из племен иулеммеденнатрам, а Урага родил от одной высокой избранницы, корни которой тянутся к Азгеру. Говорят, что она состоит в близком родстве с самим вождем Урагоном^[133]. Жена назвала так своего сына-первенца, видя доброе предзнаменование в связи с почтенным азгерским племенем. Злые языки в Томбукту не преминули распустить слух, утверждающий, что она выбрала такое звучное имя ребенку не в знак связи его с племенем туарегов, а в честь истории, связанной с торговлей золотом.

Когда отец оказался не в состоянии уделять поровну свои теплые родительские и мужские чувства в отношении своих обеих жен и предпочел азгерскую женщину, окружив ее любовью и лаской сверх тех, что уделял в своих отношениях представительнице своего незавидного племени, то все это, естественно, сказалось на чувствах и характерах обоих сыновей — несмотря на все стремления и попытки отца скрыть неравенство в основополагающем принципе шариата мусульман, который допускает многоженство лишь при условии соблюдения справедливости и одинаковых проявлений любви к каждой из жен. Дети естественным образом перенимали чувства отца в отношении матерей. Анай так и не смог забыть муки своей матери, когда она прятала голову в темном углу палатки и давилась от слез и рыданий поздней ночью, в часы утех своей соперницы — другой жены, завладевшей их общим мужем и предававшейся времяпрепровождению с ним три ночи подряд. Даже если она и была в состоянии простить ему и отступиться от своего права законной жены, она никогда не простила ему, как мать, нарушения им правил отцовства и недостаточного внимания к сыну, лишившемуся отцовской заботы и нежности.

Он унаследовал лишение прав, словно был создан для этой несправедливости. Оба они выросли, и Ураг перебрался для жизни в Томбукту, а его сводный брат продолжал сопровождать караваны в пути между Агадесом и Азгером. Похоронил свою тайну в душе и занялся торговлей. Даже когда ему сообщили, что султан Хамма отрекся, и власть в султанате перешла к Урагу, он не возмутился и не выдал себя никакими словами, несмотря на все попытки племени настроить его против брата, убеждая его в том, что более достоин быть вождем. Он прятал свой секрет за непроницаемой маской лица и ходил себе с караванами по торговым путям. Уже в ту пору ему открылись некоторые секреты жизни, удача улыбнулась ему — он нашел ключ к богатству. Он обнаружил, что золото — движущая сила торговли, а торговля, только одна она, создает города и столицы. И если бы не золото, не появилось бы на лике Сахары такое сокровище — город Томбукту.

Новый удар поразил их отношения, когда дядя пал мертвым. Слухи ползли и множились, пока дело не приняло угрожающий оборот и едва не дошло до разрыва.

Однако Ураг пошел на уступки и смирился со своей гордыней наконец, послал к брату гонцов, когда в ворота ему забарабанил рок неумолимый.

13

Извечный палач взошел на престол и уселся на троне. Над пыльными улицами Томбукту воздух застыл. Южный зной волнами сдавливал свои объятья. Но пекло было не в силах прервать движение караванов и погасить деятельную торговлю на рынках.

Они сидели вдвоем в зале с портиками, выходившими в тень пальм. От улицы их отделяла еще и стена, увенчанная треугольными зубцами. Явился великан-негр с подносом чая.

— Не думай, — сказал Ураг, — что я направляю ее на земли Азгера, чтобы оживить давние связи кровного родства. И не по причине пресловутого утверждения, будто Урагон связан с торговлей золотом. Не верь всем этим басням.

Он отвернул лицо, надвинул на глаза покрывало и продолжил:

— В Азгере живут племена, которые не дадут себя завлечь во власть богам магов.

Гиблый налетел с новой силой, дохнул огнем — и кроны пальм отозвались жалостливым шелестом на его бессердечие. Ураг громко прихлебнул чай из стаканчика. Затем заговорил сдавленным голосом:

— Я полагаюсь также на твой опыт и знание их земель. Ты знаешь их повадки, ты испил с ними многое — и горя, и радостей. Азгер в наши дни милостивее, чем Ахаггар.

Анай не понял смысла этого сравнения, но продолжал хранить молчание.

Ураг спустя немного продолжил — уже другим тоном:

— Вчера я видел видение совсем по-другому. Когда она высунула свою голову из колодца, я ее толкнул в пропасть. Я сам толкнул ее на дно. Что это может значить?

Анай молчал. Помедлив, он произнес:

— Не советую обращаться за помощью к предсказателю из Томбукту.

— Идкиран… Не нравится он мне последнее время. Почему-то мне кажется, что он читает мысли в моей голове…

— Колдун — сын магов!

— И в совещательном собрании шепчутся. Будто он знает.

— Султану не подобает воображать больше, чем положено.

— Султан не будет тебе султаном, когда потомству его гибель грозит.

Гиблый тяжело застонал. Листва на ветках вверху затрепетала. Марево взобралось на зубцы стены.

Наконец султан произнес:

— Я приготовил для вас караван и провиант.

Вошел чернокожий великан, чтобы забрать и унести чайный поднос. Он подождал, пока тот не скроется в чертогах дворца, и продолжил:

— Все, все, что я сумел собрать из золотой пыли за последние годы. Я очень старался, я хотел предоставить вам обоим самых искусных кузнецов и мастеров. Золотая пыль — оружие чужеземцев.

Анай повторил машинально:

— Золотая пыль — оружие чужеземцев.

Он вспомнил о ключе, открывавшем путь к сокровищам кладов и жизни. Создавал торговлю и творил чудеса, вызывал города из небытия к жизни…

• Предыдущая
• 27/158
• Следующая