Чекистские будни - Федичкин Дмитрий Георгиевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/61
- Следующая
Но как ехать — открыто или тайно? Взять билет третьего класса? А может, оставаться ревизором до победного конца? Все равно многие здесь знают меня в лицо.
И тут вспомнился Хлестаков. Почему бы не попробовать? Конечно, Хлестакову было намного легче. Он не рисковал жизнью. А меня мои смертельные враги, быть может, уже преследуют по пятам. Зато я, в отличие от него, настоящий ревизор, служебные документы в порядке — воспользуюсь в случае чего. Вот только портфеля не хватает… Надо будет где-нибудь здесь купить. И держаться посолиднее, делать вид, что ко всему присматриваюсь, принюхиваюсь, задать несколько достаточно прозрачных вопросов работникам дороги — пусть «догадаются», что я еду с обычной ревизией. Тогда они не станут разузнавать о цели моей поездки и не наведут на мой след полицию.
Свой план я начал приводить в исполнение еще на вокзале. Прошелся по перрону, заглянул в служебные помещения, строго выговорил какому-то чиновнику за якобы замеченный мной непорядок. И вскоре убедился в том, что моя уловка возымела действие.
Не успел я сесть в поезд «Харбин-Пограничная», начальник поезда лично провел меня в международный спальный вагон первого класса и предоставил мне отдельное купе в середине вагона.
— Тут поспокойнее: не стучат колеса, не хлопают двери тамбура, — сказал он.
Я не сомневался, что по селектору по всей линии уже полетела телеграмма: «Едет ревизор».
Видя, как начальство старается предупредить все мои желания, проводник стал тщательно сметать воображаемые пылинки с дивана, столика и даже с дверных ручек, сверкавших ослепительным блеском.
— Не будет ли угодно господину ревизору закусить? — подобострастно спросил он, закончив уборку, и почтительно склонил голову набок.
— Принеси-ка, милейший, из ресторана чего-нибудь… Можно зернистой икорки или копченой осетринки… Разумеется, бутылочку сухого вина, желательно французского, и кофе.
— Слушаюсь, один момент, господин ревизор.
Через минуту-другую передо мной возник солидно сервированный стол.
— Желаю здоровья, — поклонился проводник и, спиной открыв дверь, бесшумно удалился.
На душе у меня было очень беспокойно. Думал о жене — как она там? Добралась ли до консульства? А что, если генерал-губернатор догадался разослать срочную телеграмму «Всем, всем, всем!» о моем аресте? Причину сочинить нетрудно: мол, сбежал ревизор и прихватил с собой казенные ценности.
От Харбина до последней китайской станции в сторону Владивостока — Пограничной экспресс тогда шел часов шесть-семь. Пытаюсь уснуть, чтобы хоть немного забыться. Однако сон не идет. И не только от волнения. Почти на каждой остановке в купе робко заглядывают местные станционные власти. Интересуются самочувствием, спрашивают, не будет ли каких-нибудь распоряжений и указаний по их ведомству. Я, конечно, стараюсь не уронить своего достоинства, задаю соответствующие вопросы по работе коммерческой службы. И в их глазах читаю: «Скорее бы уехал, кто их, ревизоров, знает, что у них на уме?»
А мозг неотступно сверлит мысль: вдруг на следующей станции в дверях купе вместо чиновника с заискивающей улыбкой на лице появится совсем не улыбающийся жандарм, и меня отправят обратно в Цицикар к генерал-губернатору. Но уже без всяких почестей, в наручниках и в арестантском вагоне.
Приближаемся к Пограничной. Поезд замедляет ход. Смотрю в окно и чувствую, как спина покрывается холодным потом. На перроне большая группа людей в форменной одежде железнодорожников и в гражданском платье и полицейский офицер со своими подчиненными. Неужели за мной?
Мне было известно, что в китайской полиции и в контрразведке работают бывшие белогвардейские офицеры. Как раз на станции Пограничная в полиции служили ярые антисоветчики Шекунов и Чехов. Последний выдавал себя за родственника великого русского писателя. Всю свою жизнь они боролись с большевиками — сначала в царской жандармерии и охранке, потом в белогвардейских контрразведках. И хотя судьба до сих пор оберегала меня от личного знакомства с этими закоренелыми врагами нашей страны, встреча с ними на Пограничной не предвещала ничего хорошего.
Поезд остановился. Проводник терпеливо ждет возле купе, чтобы проводить меня к выходу. Потом почтительно семенит следом по проходу, бережно неся мой тощий портфель, купленный в Харбине. В нем весь мой багаж — полотенце, бритвенный прибор, зубной порошок, щетка и пара носовых платков. Сейчас, думаю, прямо со ступенек меня подхватят под руки полицейские, звякнут наручники и…
Но все вышло иначе. Получив депешу: «Едет ревизор», начальство Пограничной решило устроить мне торжественную встречу. Не было только музыки.
Начальник станции — тучный китаец средних лет — вывел на смотр почти всех своих помощников. А для порядка пригласил и местную полицию во главе с ее шефом. Все они вытянулись шеренгой вдоль вагона, по очереди подходят ко мне. Начальник представляет их «господину ревизору», и я снисходительно пожимаю каждому руку. Из сотрудников полиции этой чести удостоился только офицер. Нижние чины стояли в стороне по команде «смирно», замерев, как изваяния. К превеликой моей радости Шекунова и Чехова среди встречающих не оказалось. Как потом выяснилось, их срочно вызвали на какую-то соседнюю станцию.
Но вот церемония встречи закончилась.
— Какие указания будут, господин ревизор? — спрашивает начальник станции. — С чего намерены начинать?
Делать нечего, придется выполнять обязанности ревизора. Я глубокомысленно морщу лоб, чтобы скрыть свое смущение и беспокойство, и медленно изрекаю:
— Начну, пожалуй, со складов, если с вашей стороны не будет других предложений.
Никаких других предложений не последовало.
Вытянувшись цепочкой по ранжиру, станционная администрация сопровождает меня к огромным грузовым складам. Полицейский унтер, завладев моим портфелем, едва дыша, как священную реликвию несет его за мной.
Надо сказать, что перевозки на КВЖД были тогда весьма значительные. Один из основных грузов — соевые бобы. Маньчжурия являлась в то время главным поставщиком этих бобов и отправляла миллионы тонн за границу.
Звякнули пудовые замки, заскрипели двери. На меня сразу пахнуло плесенью, сыростью и гнилью. Тусклый свет маленьких электрических лампочек падал на какие-то проржавевшие бочки, мешки с зерном, разбитые ящики.
Я довольно строго отмечал непорядки. Станционный клерк на ходу ловил мои замечания, записывал их.
— Почему течет крыша?..
— Разве вы не видите, что тут прогнили полы?..
— Почему пожарные бочки пустые?..
— Это ведь следы мышей?!
— Почему всюду грязь, мусор?..
А в ответ только и слышал:
— Виноват, господин ревизор…
— Так точно, господин ревизор…
— Завтра же все будет сделано, господин ревизор…
Когда наконец кончится эта пытка? Я буквально сгораю от нетерпения. Надо как можно скорее увидеться с заведующим здешним коммерческим агентством. Он стародавний мой товарищ — партизанили вместе в годы гражданской войны в Приморье. С ним мы обсудим, как мне лучше перебраться через границу.
Продолжаю с самым серьезным видом осматривать всякую рухлядь, придумывать замечания, выслушивать покаянные речи и клятвенные обещания все исправить перепуганных насмерть железнодорожных чиновников. Видимо, здесь и впрямь давно не было ревизора…
— Не угодно ли господину ревизору ознакомиться с путевым хозяйством? — лебезит начальник станции.
— Может быть… Но не сегодня. К тому же меня интересуют только вопросы коммерческой службы. Да и устал я с дороги…
Меня проводили в специальный флигель, предназначенный для почетных гостей, со всеми мыслимыми в захолустье удобствами, вплоть до умывальника с мраморной доской и эмалированного кувшина с водой. Начальник станции пригласил после отдыха отобедать у него и еще просил «не отказать в удовольствии видеть господина ревизора на товарищеском ужине в честь его пребывания в этой глуши».
От обеда я отказался: мол, некогда, надо сделать кое-какие записи относительно проверки складов. А вечером… Ну что ж, охотно проведу часок-другой в обществе столь любезного хозяина.
- Предыдущая
- 8/61
- Следующая
