Выбери любимый жанр

Уроки Красного Октября - Фроянов Игорь Яковлевич - Страница 11

Изменить размер шрифта:

Выступая с речью 6 ноября 1920 г. на торжественном заседании пленума Московского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, МКРКП(б) и МГСПС, посвященном 3-й годовщине Октябрьской революции, Ленин сказал: «Мы тогда (в октябре 1917 г. – И. Ф.) знали, что наша победа будет прочной победой только тогда, когда наше дело победит весь мир, потому что мы и начали дело исключительно в расчете на мировую революцию»[143]. Отказался ли впоследствии Ленин от идеи мировой революции? Нет, не отказался. В статье «Пролетарская революция и ренегат Каутский», опубликованной в газете «Правда» 11 октября 1918 г., он выражал готовность «идти на самые величайшие национальные жертвы», «если это полезно развитию интернациональной рабочей революции»[144], и очень хотел, чтобы «пролетарская Советская республика, первая в мире свергнувшая свой империализм, продержалась до революции в Европе, раздувая пожар в других странах…»[145] В конце октября того же года Ленин выражал уверенность в близости и неизбежности «международной социалистической революции»[146].

Возьмем 1920 год, когда появилась работа Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Здесь говорится о международном значении «нашей революции», трактуемом в смысле исторической неизбежности «повторения в международном масштабе того, что было у нас»[147], о пролетарской революции в России и ее победах «в международном масштабе»[148]. В докладе о тактике РКП на III Конгрессе Коммунистического интернационала 22 июня – 12 июля 1921 г. Ленин отмечал:

«Когда мы начинали, в свое время, международную революцию, мы делали это не из убеждения, что можем предварить ее развитие, но потому, что целый ряд обстоятельств побуждал нас начать эту революцию. Мы думали: либо международная революция придет нам на помощь, и тогда наши победы вполне обеспечены, либо мы будем делать нашу скромную революционную работу в сознании, что, в случае поражения, мы все же послужим делу революции и что наш опыт пойдет на пользу другим революциям. Нам было ясно, что без поддержки международной мировой революции победа пролетарской революции невозможна. Еще до революции, а также и после нее, мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро, наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или, в противном случае, мы должны погибнуть»[149].

Ленин вынужден был признать, что «в действительности движение шло не так прямолинейно, как мы этого ожидали»[150]. И тем не менее он утверждал: «Развитие международной революции, которую мы предсказывали, идет вперед»[151]. Через год с небольшим Ленин в докладе на IV Конгрессе Коминтерна оценивал перспективы мировой революции как благоприятные[152]. Наконец, в одной из последних работ Ленина («Лучше меньше, да лучше») читаем о том, что «весь мир уже переходит теперь к такому движению, которое должно породить всемирную социалистическую революцию»[153].

Итак, Ленин до конца своих дней оставался верен идее мировой революции, зачинателем которой в силу определенных исторических обстоятельств был российский пролетариат. Это, по-видимому, дало основание Л. Д. Троцкому заявить: «Глубокий интернационализм Ленина выражался не только в том, что оценку международной обстановки он ставил неизменно на первое место; само завоевание власти в России он рассматривал прежде всего как толчок к европейской революции, которая, как он повторял не раз, для судеб человечества должна иметь несравненно большее значение, чем революция в отсталой России»[154].

Однако Ленин был более гибким и более национальным политиком, чем Троцкий. Революционный романтизм у него сочетался с прагматизмом реально мыслящего государственного деятеля. Поэтому он эволюционировал и в вопросе о мировой революции, убедившись, что развитие событий в мире шло не так прямолинейно, как этого ожидали большевики. Вместо раздувания пожара мировой революции Ленин поставил более скромную задачу отсидеться по возможности до момента, когда в европейских странах естественным порядком осуществится социалистическая революция. А до тех пор, пока это не произошло, Ленин призывал к величайшей осторожности[155], что собственно и отразилось в смене курса от военного коммунизма к нэпу. И тут он являл собой полную противоположность Троцкому, этому апостолу теории «перманентной революции» или всемирного революционного пожара, в котором русскому народу отводилась роль поджигателя, обреченного на колоссальные жертвы, а то и на собственную погибель.

Троцкий пояснял суть своей теории так: «Завоевание власти пролетариатом не завершает революцию, а только открывает ее. Социалистическое строительство мыслимо лишь на основе классовой борьбы в национальном и международном масштабе. Эта борьба – в условиях решающего преобладания капиталистических отношений на мировой арене – будет неизбежно приводить ко взрывам внутренней, то есть гражданской, и внешней революционной войны. В этом состоит перманентный характер социалистической революции, как таковой, независимо от того, идет ли речь об отсталой стране, только вчера завершившей свой демократический переворот, или о старой капиталистической стране, прошедшей через долгую эпоху демократии и парламентаризма»[156]. По убеждению Троцкого, «завершение социалистической революции в национальных рамках немыслимо». Он считал, что «социалистическая революция начинается на национальной арене, развивается на интернациональной и завершается на мировой. Таким образом, социалистическая революция становится перманентной в новом более широком смысле слова: она не получает своего завершения до окончательного торжества нового общества на всей нашей планете»[157]. Троцкий грезил мировой революцией[158], его голова с воспаленным классовым сознанием была всегда повернута на Запад[159].

Увлечение идеей мировой революции, доходящее до маниакальности, очень дорого обошлось России, особенно если учесть, что сначала многим большевикам, в том числе и Ленину, мировая революция казалась достижимой в самое ближайшее время. Для ее торжества, разумеется, незачем было церемониться со своей страной и народом. Начались ошеломляюще радикальные и столь же безумные эксперименты, что, впрочем, понятно, поскольку «в то время, когда социалистическое движение находится на подъеме, захватывает все большие области и манит надеждой разрушения старого строя во всем мире – тогда социалистические государства и в своей практической деятельности оказываются гораздо радикальнее»[160]. Печать надежды на мировую революцию лежит на политике военного коммунизма[161], поднявшей русское крестьянство «на дыбу». То же самое можно сказать о планах коллективизации в сельском хозяйстве, о создании коммун и, конечно же, о расказачивании, которое можно уподобить уничтожению целого этносоциального объединения, являющегося структурообразующим компонентом традиционного российского общества.