Внучка берендеева в чародейской академии - Демина Карина - Страница 15
- Предыдущая
- 15/116
- Следующая
На них всегда охотников имелось.
И на ярмарку когда возили, то прям очередями люди стояли. Справится ли бабка одна с урожаем? Иль сподмогнут? Небось, люд у нас в Барсуках отзывчивый, простой… а пасека как? Ее-то в последние годы я обирала.
И еще огород… бабке тяжко с ним…
Вновь тоска скрутила, и такая, что хоть бросай все да сама беги с письмецом этим. А то и вовсе возвертайся домой. Небось, там немногим хужей, чем в столице.
Всхлипнула я, мазнула по глазам, стирая слезы.
Нет уж, коль вернусь, то бабка самолично меня за косы оттаскает за глупство девичье. И права будет. Вот найду себе жениха, и тогда…
А еще скажи, будь ласкова, дядьке Витольду, что на Поприщах мы были, и нету там коров по три рубля, разве что вовсе заморенная. А есть по семь и по десять. И еще дороже, но редкое заморское породы. Красивые. Рудой масти, с мордами белеными, с боками крутыми, а вымя у них до самое земли свисает. И небось с той коровы молоко само льется, доить не надобно. Да только и ядуть они один клевер и еще муку.
Видала тако ж пряжу, как у Матюковой, только похужей, неровную, но крашену в красный и синий колеры. То по семь копеек за пук. Пяльцы же всякие есть, что махонькие, что огроменные, каковые на специательну механизму крепять.
Дядьке же Саврасу передай, что тарелков всяких в столицах имеется, а не токмо глиняные. Но ежели и глиняные, то такой красоты, что с этой тарелки одно по красным дням снедать да перед людями особыми на стол ставить. Небось, у боярыни нашей такие от, размалеванные синими петухами. Есть и с ружами, и с серебрением, а иные и вовсе — золотыми узорами расписаны, что глаз не отвесть. А на рынку видала ж из шкла посуд и из парпору. Энто такая материала, навроде глины, только беленькая и посуд из нее тонюсенький-тонюсенький, вся чашка напросвет видна. И сама-то крохотулечка, будто для младенчика сделанная. А пьют из оных чашков кофий — сие напиток азарский, ныне дюже моднючий. Он черен, что деготь, но пожиже. Горький — сил нету, оттого и заедают его всякоразными сластями, тож азарскими.
В дверь постучали, и я с преогромною радостью отложила перо. Все ж таки тяжкое это дело — писать родному человеку, да заодно всему селу. Вспомнилось, что так и не глянула для старостихи кур, чтоб не рябые, а белые, без малейшего черного перышка. И для деда Архипа — табак надобен, ему писать придется много, конкретне, хотя в табаках я вовсе не разбиралася. Манюшка, подруженька моя малолетняя, про нитки спрашивала, чтоб лазоревого чистого колеру. Она у нас вышивальщица знатная, за нею многие бабы приглядывают, ждут, когда в невестин возраст войдет…
— Зослава? — Арей никогда-то не входил сам, пусть бы и было на то ему мое дозволение. Он стучал и ждал, пока открою.
Вежливый.
С того нашего разговору минуло две седмицы, однако же Арей от своих слов не отступился.
— Туточки я! — Я скоренько огладила волосы, каковые имели обыкновение растрепываться при работе, хотя ж бы и была сия работа исключительно умственного свойства.
— Зослава! — с упреком произнес Арей.
И поклонился этак хитро, не то поклоном, не то кивком. Но хорошо у него выходило. А мне, стало быть, отвечать ему, приседая, будто бы сама я боярского роду.
Приседать выходило плохо.
Зад оттопыривался, а колени норовили в боки разъехаться. И пыхтела я от натуги, краснела, а надобно, чтобы сия экзерсиса исполнялась легко, без принуждения.
— Нельзя говорить «туточки». — Арей подал руку, помогая подняться с этой присядки.
— А как можно? — удивилась я. — Здеся?
— И «здеся» нельзя. Надо говорить — «я дома». А лучше ничего не говорить. — Он нахмурился.
И вздохнул.
И я тоже вздохнула, потому как тяжкое это дело — боярская наука.
— Что ж, сударыня Зослава. — Арей покосился на мои руки, и я глянула, охнула — успела-таки чернилами изгваздюкаться — да спрятала за спину. — Не желаете ли совершить променаду?
— Чего?
— Прогуляться… на женихов потенциальных посмотреть.
На женихов смотреть я завсегда готова! Только руки оботру…
…а еще, дорогая моя бабушка, учуся я всяким полезным наукам. Как ходить красиво, павою, будто бы барыня нашая. Как говорить, чтоб правильно. Как улыбаться. И прочим этикетам, поелику сказано мне было, что ноне невеста не токмо собою хороша быть должна, но и кругом благолепна, иначе будет ея супругу опосля большое неуважение.
Это я уже мысленно добавила к письмецу, решив, что, как вернуся, то и напишу, и про этикеты, и про женихов… и про Арея, быть может.
Он же вел меня не к воротам, а к башне часовой. Сказал только:
— Оттуда видней будет.
Может, и правда, потому как спешили к воротам Акадэмии, верно, все девки, какие только были. И главное, принарядилися невмочно: кто по пять платьев надел, кто по семь. И все-то вразлет, с шитьем да узорами, одно другого краше. Кто шапочку бисерну на ходу поправляет, кто монистою звенит, перстнями слепит… лица набеленные, щеки нарумяненные.
От красоты такой в глазах рябит.
А я-то, я, дуреха, в обычном платье вышла…
От мысли этакой, обидное, я остановилась. Не пойду. Вернуся. Письмецо вот допишу, а с женихами… завтра, как занятия начнут, так и познакомлюся.
— Зослава? — Арей нахмурился.
— Да я… как-то вот…
Мимо проплыла боярыня Велимира, дочь посадного князя Раждовенского, девица статная, собою хорошая, а ныне и наряженная так, что от блеска камней на парадном ея платье глаза слепило. Меня она одарила презрительным взглядом, под которым я мигом ощутила свою бедность, и скудность, и вовсе ничтожность. Тоже, решила мужичка в люди вылезти… небось, такой, как я, не по садам Акадэмии разгуливать надобно, а сидеть смирнехонько на лавке, а то и под лавкой, радуясь, что вовсе допустили ее к этакому-то месту.
— Не думай о дурном, Зослана, — сказал Арей. — Никто тебя не увидит. А ты поглядишь… приглядишься, кто тебе по нраву. С Часовой башни оно сподручно.
ГЛАВА 12
О Часовой башне и иных строениях академических
Его правда.
Башня сия стояла аккурат перед воротами, была невысокою, пузатою, с плоскою крышей и огроменными бронзовыми часами, везли которые с самое Аустрии да на сотне подвод, а после уж мастеровые и собирали их туточки.
Я-то еще в первый день ходила к башне, полюбоваться на этакое-то диво, а вот написать про него не сподобилася, потому как, пиши иль нет, а не поверят в Барсуках.
Цифирьблат их в поперечнике сажени этак на три будет, а то и на четыре. Сам из бронзы царское, а цифири, каждая с аршин, золоченые.
Стрелки кружевные ползут.
А как доползают до полудня, так и отзываются на то часы боем колокольным, разноголосым.
Благолепие!
Арей же к этому благолепию был равнодушен, верно, попривык уже. Он обошел башню стороною и отворил дверцу, которая взялась, а откудова взялась — непонятно.
— Чары тут, — пояснил он, — чтоб не лазили, кому ни попадя.
Во внутрях башни было темно да пыльно, и огненный шар на ладони Арея темноту кое-как разгонял, правда, при том шкворчал, как кабаний бок на сковородке.
И паленым пахло.
— Давненько тут не был, — Арей смахнул узорчатую паутину. — Заросло все… ты мышей не боишься?
— Не боюся… и крысюков не боюся.
— А кого боишься?
Я подумала и… призналась:
— Лягух. Склизкие они…
— Лягух тут точно нет…
И то ладно, не то чтоб я сильно уж боялась, верещать бы, как наши девки, мыша завидев, верещат, я б точно не стала, но вот… есть в лягухах нечто мерзотное, от чего меня всю аж перетрясывает.
Мы поднимались.
Узкая лестница приклеилась к стене и гляделась ненадежною, но Арей ступал смело, а мне не хотелось признаваться еще и в том, что я отродяся на этакую верхотурину не поднималася. В Барсуках-то, небось, выше старостиного дому, построенного дивно, в два поверху, зданиев нетушки.
Арей все идеть, а мне и остается только, что следом.
- Предыдущая
- 15/116
- Следующая
