Князь Трубецкой - Золотько Александр Карлович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/53
- Следующая
— А вы дадите мне слово передать нас после допроса в Вильно?
— Сейчас мы говорим о вас и вашей дальнейшей судьбе. Вы готовы дать мне слово?
— Да, — не задумываясь, ответил Трубецкой. — Я даю вам слово не пытаться бежать от вас и честно ответить на ваши вопросы, каких бы тайн они ни касались.
Обещание свое Трубецкой произнес по-русски, так, чтобы его понял гусар. Тот очень естественным образом вспыхнул, чертыхнулся, обозвал князя барчуком и неженкой, но, когда Трубецкой повторил то, о чем они разговаривали с капитаном, замолчал, потом тряхнул головой.
— И пусть табаку дадут, — потребовал ротмистр. — И водки, если есть. Или хотя бы сивухи.
— Вы даете мне слово офицера? — спросил капитан.
— Да, я даю вам честное слово офицера, что не стану бежать от вас и расскажу все, что знаю. Но вы, в свою очередь, не отдадите нас…
Француз достал из кармана мундира складной нож и разрезал веревки вначале на ротмистре, а потом на Трубецком.
Руки Трубецкого бессильно упали. Он их все еще не чувствовал. Лежал на земле, извиваясь как червь и надеясь, что сейчас придет боль, а за ней… за ней он сможет управлять этим телом. Он поймет наконец, что может… что завладел им полностью, и теперь…
Поляки с оружием на изготовку приблизились к ним. Два штуцера и пистолет. Старик держал саблю в правой руке, а громадный кавалерийский пистолет прошлого века — в левой. Правая щека его дергалась, казалось, что он вот-вот зарычит или завоет.
— Как бы они на вас не бросились, господин капитан, — с тревогой в голосе сказал Чуев.
— Не бросятся, мы с ними давно знакомы, я кормлю их с руки, — уверенно, но тихо, так, чтобы поляки не услышали, ответил капитан и добавил уже громче, во всеуслышание: — Сейчас вам помогут войти в дом. Особых изысков не обещаю, уж не обессудьте. Но беседа у нас будет долгая и, надеюсь, приятная.
Он ошибся.
Глава 02
Капитан вел себя будто опытный любовник, заманивший наконец даму своего сердца на первое свидание. Он не торопился, не суетился, держался сдержанно, но предупредительно. Зачем спешить, если все уже договорено?
Трубецкому капитан предложил плащ — за неимением другой одежды. Князь набросил толстый суконный плащ на плечи, завернулся в него, с трудом сдерживая стоны при каждом движении. Все его тело затекло, и теперь, когда веревки сняли и кровь снова свободно текла по венам, вместе с чувствительностью и подвижностью к нему пришла и боль.
Словно тысячи иголок вонзались в его тело — в каждую клеточку рук и ног, ломило спину, боль отдавалась в груди при каждом вдохе и выдохе.
Ротмистр тер себе запястья и предплечья. Ругался беззвучно, шипел сквозь зубы, когда боль досаждала особенно сильно.
Француз сдержал свое обещание: на стол перед пленниками были выставлены две темно-зеленые винные бутылки, на деревянном блюде — несколько грубо отрезанных кусков темного хлеба и брынзы. Ротмистр взял бутылку, принюхался:
— Сивуха… Ну оно и к лучшему, на душе мерзко, приличное вино и не возьмет, наверное…
Чуев налил в две глиняные кружки самогон, одну взял сам, вторую подвинул Трубецкому.
— Ну что, князь, выпьем? За здоровье хозяина, чтоб его черти разорвали!
Трубецкой осторожно взял в руку кружку. С опаской. Боялся, что выронит, но пальцы послушались, сжали шершавую ручку и удержали.
Хорошо. Хоть какие-то хорошие новости.
А вот самогон был не очень — вонял, князю в свое время доводилось пробовать самые разные «самопальные» напитки, но такого мерзостного запаха он никогда раньше не ощущал. Из чего они его тут гонят? Из какой-нибудь подгнившей брюквы? Вряд ли из зерна, нужно очень постараться, чтобы из зерна сотворить эдакий кошмар…
— Да не морщись, князь! — Ротмистр стукнул своей кружкой о край кружки Трубецкого. — Тут как в атаку на каре, зажмурился — и ура! Давай!
Чуев залпом осушил свою кружку.
— Вот ведь дерьмо какое, будто деготь… Но кишки согревает, это правда… — Ротмистр взял кусок хлеба, с хрустом откусил. — И хлеб поганый, с желудями, что ли… Вот ведь народец прижимистый… или нищий, тут как взглянуть. И пекли его как бы не с неделю назад… Да ты пей, князь, вон, мосье француз на тебя выжидательно смотрит, думает — выпьешь, так и болтливее будешь… Будешь, а, князь?
Трубецкой выдохнул и влил в себя жидкость из кружки. Лишь бы не закашляться, не поперхнуться этой гадостью… Не хватало еще вытошнить сивуху из себя прямо на стол… Или, постаравшись как следует, на капитана. Хотя идея, в общем, привлекательная… Словно кислоты хлебнул, болезненный жар стек по пищеводу в желудок, рот наполнился мерзким вкусом сивухи.
— Закусывай, князь, это тебе не шампанское. — Ротмистр сунул в руку Трубецкому хлеб и брынзу. — На вкус внимания не обращай, жуй да глотай… А я пока по второй налью, чего нам мелочиться?
Трубецкой хотел возразить, но гусар уже снова разлил самогон в кружки и снова провозгласил тост:
— За победу!
— За нашу победу, — прохрипел Трубецкой и усмехнулся, цитату все равно никто не поймет и не оценит. — За наших гусаров в Париже!
Вторая порция прошла значительно легче, настолько легче, что Трубецкой, допив самогон и закусив его куском брынзы, соорудил на своем лице улыбку и повернулся к капитану, стоявшему у окна, скрестив руки на груди:
— А вы не хотите присоединиться к нашему тосту, капитан?
Француз покачал головой.
— Напрасно, ведь наша армия в Париже — всего лишь вопрос времени. — Трубецкой взмахнул пустой кружкой. — Через годик. Войдем мы со стороны Монмартра… Вы же согласитесь со мной, что с его высоты открывается прекрасный вид на город… и обстрел тоже восхитительный. Поставить батарею пушек и от всей души внести посильный вклад в архитектуру Парижа… В конце концов, если Наполеону можно из пушек на парижских улицах стрелять, то почему бы и нам не развлечься… Как думаете, Алексей Платонович?
— А улицы там как — широкие? — спросил ротмистр. — По скольку в ряд гусары пройдут?
— Нет, — покачал головой Трубецкой. — Улицы в Париже узкие, будто созданы, чтобы баррикады на них ставить… Пехотой брать будем. Или вначале пушками расчистим дорогу, а потом уж и гусары с кирасирами…
— За конницу российскую! — провозгласил ротмистр, разливая остатки самогона в кружки. — Не самую лучшую на свете, но очень героическую!
— И за пехоту с артиллерией, — подхватил Трубецкой.
Перед первой порцией он опасался, что желудок князя может на низкородное пойло отреагировать как-то не так, но теперь убедился, что пьется княжескому организму очень даже спокойно. И даже начинает этот княжеский организм получать удовольствие от процесса.
— Сразу вторую пустим? — спросил ротмистр, указывая на полную бутылку.
— Нет уж, — вмешался капитан. — Пока вам достаточно. А то уже начали пить дьявол знает за что…
— А это — прямое оскорбление, лягушатник ты чертов! — провозгласил Чуев. — А канделябром по бакенбардам не хочешь? А к барьеру? На пистолетах или на саблях! Стреляться через платок!
— Уймитесь, ротмистр, — устало вздохнул француз. — Вы пленный под честным словом, какая дуэль?
— Ладно, — кивнул, смиряясь, Чуев. — Ваша правда. Но ведь это сегодня… А когда мы встретимся еще раз… в следующий раз я тебе, сволочь французская, прямо в харю плюну, честное слово благородного человека! А если и после этого ты меня на дуэль не вызовешь, то я тебя по мордасам, как проворовавшегося лакея…
Трубецкой внимательно следил за выражением лица капитана, поэтому заметил, как при упоминании следующей встречи в уголке рта француза наметилась легкая ироничная улыбка. Француз знает, что никакой второй встречи не будет. Он ведь не давал слова, что не передаст пленных после допроса полякам.
— Жан! — позвал француз.
В комнату вошел невысокий худощавый мужчина лет сорока в сержантском мундире, с нашивками за двадцать лет беспорочной службы. Это получается, что служить сержант начал еще при Бурбонах, чего только не повидал, но выжил, а это свидетельствовало о натуре сильной, предприимчивой и, наверное, везучей.
- Предыдущая
- 7/53
- Следующая
