Книга жизни. Воспоминания - Гнедич Петр Петрович - Страница 43

• Предыдущая
• 43/77
• Следующая

Если бы Суворин был опытный антрепренер, он бы открыл абонементную запись на "Власть тьмы" и давал ее пять раз в неделю.

А между тем "Власть тьмы" дана была до нового года в течение двух с половиною месяцев — всего двадцать один раз. В большом перерыве представлений был виноват Михайлов, который внезапно запил. Он был спившийся помещик из обруселых немцев. Первые восемь представлений дали восемь аншлагов. Полный сбор театра был около 1450 р.

Как яркую картину сборов и требований публики представляют такие сборы: 12 ноября (воскресенье) утро — "Трудовой хлеб" — 40 р. 50 к.; вечером — "Ганнеле" и "Свои собаки" — 1028 р. 31 к.; 3 декабря (воскресенье) утро — "Власть тьмы" — 1176 р. 81 к.; вечер — "Гроза" — 121 р. 61 к.; 31 декабря — "Около денег" драма Потехина со Стрепето-вой — 175 р. 37 к.

В январе Яворская [61] в свой бенефис поставила "Принцессу Грёзу" Ростана. Она, конечно, видела исполнение этой пьесы Сарой Бернар и по мере сил старалась ее копировать. Что Бернар была далеко не гений, — это несомненно. Ее костлявая худоба к 50 годам исчезла и сменилась тем ожирением форм, к каким в этом возрасте особенно склонны француженки и еврейки. У Сары был чарующий голос, — она сохранила его до самой смерти. Так что Тургенев говорил Савиной:

— Кабы вам голос Бернар, — вы покорили бы мир.

У Яворской был скрипучий и хриплый голос. Переходов никаких она дать не могла, талант у ней был не из крупных, но она умела завладевать вниманием публики. Пять лет мне довелось служить с ней — и не было ни одной роли, которой бы она меня захватила. На самостоятельное творчество она была совершенно неспособна. Когда я ставил "Сирано" и "Памелу" Сарду, — она не видала оригиналов, — и потому от роли у нее ничего не осталось. В "Sans-Gene" она копировала Режан, в "Маргарите Готье" — Бернар; — этими двумя ролями она составила себе репутацию в театре Корша. Но из Раутенделейн Гауптмана (в "Потонувшем Колоколе") у нее ничего не вышло: были одни потуги на создание образа, а самого образа не было.

Т.Л. Щепкина-Куперник, ее друг, прекрасно перевела "Принцессу". Быть может, она перевела бы ее и лучше, если бы ей дали год на перевод и не торопили. Но все же она поняла самый дух подлинника и совершенно избежала тех прозаичных оборотов, которые так присущи Чюминой в ее стихотворных переводах. Суворин был очень против постановки этой пьесы и кричал всюду — и дома и в театре:

— Дурацкая пьеса! Какой-то дурак на каком-то дурацком корабле ищет какую-то дуру, от которой ему ничего не надо.

Но вопреки его предсказаниям, пьеса больше понравилась публике, чем все постановки новейшего репертуара. На первое представление в ложу председателя приехал великий князь Владимир. Туманом окутанный разбитый корабль, мавританский дворец принцессы, весь усыпанный лилиями, благоухающими в саженных кувшинах, бьющий фонтан, аромат от дыма курильниц — все это нравилось публике больше, чем гармоника и смазные сапоги. После "Власти тьмы" эта пьеса делала в сезоне наилучшие сборы, она в течение месяца дала десять почти полных сборов.

Сезон окончился рано: пост начался в самом начале февраля, и по настоянию Победоносцева спектаклей в посту не было. Сезон весенний — был бенефисный сначала. В течение полутора месяцев состоялось пять бенефисов. Суворин махнул на все рукой. Старик граф Апраксин отказался сдавать нам театр на будущий сезон. Он говорил, что его нагло надули. Он так привык к оперетке, думал, что и у нас будет тоже, а оказалось "Власть тьмы" и "Около денег".

Хотя Суворин отказался тоже наотрез продолжать театральное дело, однако в июне он решился снять Панаевский театр. И на зиму 1896/97 года мы перекочевали туда. Здесь наибольшим успехом пользовались две пьесы: "Граф Ризоор" ("Отчизна" Сарду) и "Новый мир" — Баррета. Карпов ушел режиссером в Александрийский театр, а оттуда перешел к нам не пожелавший долее там служить Федоров-Юр-ковский. Но он оставался недолго. Повздорив с Сувориным, он ушел и более никогда не возвращался.

"Ризоора" я поставил по парижским рисункам. Декорации и постановка его были очень тщательны и гораздо лучше обстановок Александрийского театра предыдущих годов — "Марии Шотландской" или "Вильгельма Теля". В "Новом мире" — мелодраме во вкусе конца XIX века — надо было показать Рим эпохи цезаризма. Только что я был в Риме и довольно тщательно изучил античный быт. По моим рисункам были сделаны тачки, фонтаны, кувшины, светильники, чашки, венцы, головные уборы, опахала, товары в уличных лавках, цветы и пр. Комната христиан была с таким окном, как у Ге на его картине "Тайная вечеря", на дверях были большие монограммы Христа между альфой и омегой. На стенах — символические изображения с подписями, и рисунками рыбы [Греческое слово рыба заключало в себе первоначальные буквы, читавшиеся как "Иисус Христос божий сын спаситель"]; palumbulus sine felle [голубок без желчи] — рисунком птицы, у которой во рту масличная ветвь; священные надписи: Sator mundi, Mater Dei и пр. Декорации последней картины: подвалы Колизея с выходом на арену были заказаны в Германии у Лютке-Мейера. Эти две постановки окончательно упрочили положение театра.

Сезон 1897 года кончали перед Великим постом. — Артисты разъехались. Суворин не говорил ни да, ни нет, — будет ли продолжаться дело в будущем сезоне. Далматов подождал-подождал — и подписал контракт с провинциальными театрами. Я знал, что театр у нас будет, и Суворин только тянет бесконечно дело с его всегдашней нерешительностью. Он уехал на лето в чье-то имение Бежецкого уезда, не решив ничего. Туда я ездил вместе с Масловым уже в июне, и там он наконец утвердил контракт.

Благодаря этой неустойчивости и нерешительности, вместо того чтобы в течение двух лет твердо стать на ноги, наш театр получил твердое положение только в четвертом году. Третий год, 1897/98, опять-таки был переходный. Мы поставили "Потонувший Колокол" Гауптмана, "Юлия Цезаря" Шекспира, это были боевые постановки. Много труда мне стоило, чтобы протащить "Цезаря" через цензуру. Когда я говорил, что разрешен же был "Цезарь" мейнингенцам, мне на это отвечали — "по-немецки это можно, а на русском языке цареубийство показывать нельзя". Наконец я проломил чиновничьи брони и "Цезарь" был пропущен.

Орленев в "Царе Федоре Иоанновиче". Реабилитация "Чайки" Чехова. А.П. Чехов и А.С. Суворин. Постановка "Лира". В.П. Далматов в роли Лира. "Термидор" Сарду. Трюки режиссера. "Веселые дни Расплюева".

В четвертый год нашего театра был поставлен "Царь Федор Иоаннович". Я старался рассеять тот гипноз, которым была одержима публика, рвавшаяся в восторге на эту пьесу. Главной причиной огромного успеха "Федора" было не достоинство пьесы, а то, что она 25 лет находилась под цензурным запретом. Суворин очень хорошо это учел. Когда Орленев, человек бесспорно талантливый, на репетициях начал играть его неврастеником, а не блаженненьким, как хотел того автор, — я заметил это Суворину [62].

— Ну, конечно, все, что делает Орленев, — чепуха, — сказал он. — Но я его не только оставлю работать в этом направлении, а буду еще подливать масла в огонь. Публике это понравится гораздо больше, чем царь-юродивый. А нам только этого и надо.

Еще более способствовал успеху тот слух, что (не знаю кем) был пущен по городу. Говорили, что актер, играющий царя, будет загримирован Николаем II, а играющий Годунова — будет похож на Витте. Говорили, что цензура потому именно и не пропускала пьесы, что видела намеки на этих лиц. А Николай Александрович родился двумя годами после написания Толстым "Федора".

• Предыдущая
• 43/77
• Следующая