Стимпанк! (сборник) - Клэр Кассандра - Страница 17
- Предыдущая
- 17/86
- Следующая
– Мистер Дроблворт! – Увидав сие привидение, сестры отпрыгнули с крыльца на тротуар, оглашая окрестности воплями жалости и ужаса.
– Добрейшего вам дня, сестры! – забулькал Монти в свою воронку, пока малютка Дора орудовала грушей. Челюсть так и ходила вверх-вниз под белой тряпкой; придушенный, хрипатый голос раздавался из стеклянной трубки, располагавшейся как раз позади головы, так что казалось, звук идет из нужного места.
– Хотя, боюсь, не так уж он добр к нам!
– Дети больны? – всполошились сестры.
Монти выдал превосходную имитацию смеха Дробилы, которым тот пользовался при необходимости, – хорошая доза злобы, лишь слегка, для приличия присыпанной сверху весельем.
– О, не все, не все. Дюжина случаев. Слава небесам, я к заразе не восприимчив. Вы себе и представить не можете, сестры, как трогательно эти крошки помогают мне заботиться о больных товарищах. Все моя выучка, да! Славные детки, ей-богу, но, думаю, лучше будет подержать их пока подальше от людей. К следующему воскресенью, помяните мое слово, все будут на ногах и с радостью отправятся в дом Божий вознести Ему хвалы за свое чудесное исцеление и доброе здравие.
Да, Монти густо мазал, но именно так и вел себя, к счастью, Дробила с монашками.
– Мы пришлем вам помощь после службы, – пообещала главная сестра, прижав руки к груди и блеща слезой при мысли о нашей самоотверженной отваге.
Вот и приехали, подумал я. Естественно, кто-то из сестер в Ордене уже переболел гриппом и теперь явится выводить нас на чистую воду. Однако переболтать Монти было не так-то просто.
– Нет-нет, добрые сестры, нет, – беспечно отозвался он.
У меня хватило ума вцепиться в рычаг, которым управлялись руки, и отрицательно ими всплеснуть. Эффект был немало подпорчен моей нервозностью, так что движение вышло скорее осьминожье, чем человеческое, но монахини, кажется, не заметили.
– Как я уже говорил, мне тут помощи всяко хватает. Не извольте беспокоиться.
– Тогда корзину, – решительно заявила сестра. – Корзину с хорошей питательной едой и газированными напитками для несчастных малюток.
Скорчившись в темном холле под дверью, несчастные малютки – то есть мы – обменялись неверящими взглядами. Великий Монти не только избавил нас от Дробилы и заодно от похода в церковь, но и устроил так, что сестры «Святой Агаты» сами, по доброй воле, забесплатно готовы снабдить нас припасами, потому что бедные детки страдают! Аллилуйя! Главное – не орать от радости в голос.
Но мы, конечно же, заорали – когда монахини притаранили к нашему порогу десять большущих корзин. Мы втащили их внутрь и, раскрыв, обнаружили пир, достойный князей: холодные мясные пироги, так и блестящие от застывшего жира; мозговые косточки, еще теплые, прямо из печки; пудинг на нутряном сале; горшки с заварным кремом, завязанные кожей; огромные бутылищи шипучего лимонада и слабенького пива. Мы разложили все это в столовой – господи боже, даже нам, голодным пташкам, столько не склевать!
Но мы подъели все до последнего кусочка, а потом четверо мальчишек пронесли Монти на плечах кругом почета – двое несли, двое страховали несущих. Кто-то нашел концертину, а кто-то – пару гребенок и вощеную бумагу, и мы принялись петь, и пели, пока не затряслись стены: «Блажь механика», и «Комбинационный взрыв в компьютерном цеху», и «Какой отличный парень» – снова и снова, без конца.
Монти обещал к следующему воскресенью усовершенствовать нашего заводного Дробилу и обещание свое сдержал. Поскольку побираться нам больше не приходилось, времени у деток «Святой Агаты» оказалось теперь в избытке, а у Монти – опытных в механическом деле добровольцев, жаждущих принять участие в работе над Дробилой Вторым, как он его окрестил. Дробила Второй щеголял пригожими густыми висячими усами, скрывавшими работу губ. Усы мы приклеивали к голове по волоску – жуткая, кропотливая работа. Все имевшиеся в доме щетки из конского волоса враз облысели, зато эффект получился потрясающий.
Еще более потрясающими вышли ноги, обязанные своим существованием лично мне: пара рычаговых механизмов поднимала чучело из сидячего положения в полное стоячее, а три спрятанных в грудной клетке гироскопа восстанавливали равновесие. Благодаря этим последним стоял Дробила весьма натурально. А когда мы передвинули мебель так, чтобы спрятать Монти и Дору за большим креслом, можно было сидеть в гостиной и на полном серьезе беседовать с Дробилой, даже не подозревая – если не присматриваться слишком сильно и не знать, куда смотреть, – что общаешься не с обычным смертным человеком, а с автоматом, состоящим из хорошо продубленной плоти, стальных пружин и керамики (нам понадобилось изрядное количество изготовленного на заказ протезного фарфора для ног, но детишки, у которых не хватает одной, а то и двух, всегда в курсе, у кого из ножных дел мастеров в городе самый лучший товар).
Так что когда на следующее воскресенье к нам вновь явились благочестивые сестры, их благополучно препроводили в гостиную, где тюлевые шторы создавали приятный полумрак. Там они светски побеседовали с Дробилой, который вежливо встал, когда они входили и выходили. Одна из наших девочек отвечала за руки и намастырилась работать с ними так здорово, что конечности двигались более чем убедительно. Достаточно, во всяком случае, убедительно, потому что сестры оставили ему мешок одежды и мешок апельсинов – прямиком с корабля, прибывшего из Испанской Флориды по реке Святого Лаврентия в порт Монреаля, откуда ценный груз доставили в Грязный Йорк по железной дороге. Они уже, бывало, преподносили Дробиле эти сочные сокровища, «чтобы уберечь милых деток от цинги», однако тот неизменно оставлял их себе – ну, или загонял своим приятелям за добрый звонкий пенни. Мы пожрали восхитительные плоды, аки волки голодные, сразу после службы, а затем продолжили день отдохновения играми и бренди из закромов Дробилы.
Неделя проходила за неделей, сопровождаясь мелкими, но впечатляющими усовершенствованиями нашего заводного: руки теперь могли брать предметы и подносить дымящуюся трубку ко рту; хитрый механизм позволял откидывать голову и хохотать; пальцы барабанили по столу; глаза провожали визитера по комнате, а веки моргали, хотя и медленно.
Однако у Монти имелись куда более масштабные планы.
– Я хочу поставить тут новый пятидесятишестибитник, – поделился он как-то, показывая на счетную панель в кабинете у Дробилы – жалкую восьмибитную развалюху.
Сие означало, что у нее было восемь тумблеров, управлявших восемью рычажками, подсоединенными к восьми медным стержням, выходившим на общественную компьютерную сеть, протянутую под мостовыми Грязнухи-Йорка. Дробила пользовался восьмибитником для ведения бухгалтерских книг «Святой Агаты» – и тех, которые показывал сестрам, и тех, где подсчитывал реальные барыши. Одному «счастливчику» из детей дозволялось оперировать огромным, тугим возвратным рычагом, отправлявшим данные в Счетную Палату для очередизации и обработки на больших машинах, лишивших меня в свое время правой руки. Буквально через мгновение обработанный ответ возвращался на рычаги над тумблерами и проходил через подсоединенный к ним интерпретационный механизм (у Дробилы это была телеграфная машина, печатавшая сообщения на длинной, узкой бумажной ленте).
– Пятидесятишестибитник! – Я воззрился на Монти, уронив челюсть.
Нет, я слыхал даже о шестидесятичетырехбитных машинах: в наш век нет ничего невозможного, особенно если ты – крупная транспортная компания или популярный страховщик. Но в частном доме! Да от грохота тумблеров у нас перекрытия обрушатся! Не забывай, дражайший читатель, что каждый новый бит удваивает вычислительные способности домашней панели. Добрый Монти предлагал, ни много ни мало, увеличить компьютерную производительность старушки-Агаты в квадриллион раз! (Мы-то, компьютерщики, привыкли оперировать такими дикими цифрами, но вас они могут и смутить или даже напугать. Но бояться на самом деле нечего: квадриллион – число настолько чудовищное, что у вас все равно мозг треснет досчитать до него.)
- Предыдущая
- 17/86
- Следующая
