Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Демина Карина - Страница 2
- Предыдущая
- 2/113
- Следующая
— Там дует! — Евдокия обернулась к женщине, которая подошла совсем уж близко, пожалуй, неприлично близко. — Скажите вы ему, что там дует!
— Ах, милочка, — женщина ответила очаровательнейшей улыбкой, столь сладкой, что оною улыбкой можно было глазуровать пряники, — вы уж не обижайтесь, но я так скажу: ваш родич прав. К чему платить больше? Поверьте моему опыту, в вагонах второго класса сквозит ничуть не меньше.
Зато выглядят эти вагоны куда приличней.
— Вот! — Пан Сигизмундус одарил новую знакомую благосклонным кивком.
— И чай там подают дурной. Не чай — название одно, а постельное белье и вовсе не свежее. — Она подхватила Евдокию под локоток. — К тому же никогда не могла я спать на этом постельном белье. Только и представляю, кто на нем до меня лежал…
— Лучше спать вовсе без белья?
Женщина рассмеялась журчащим смехом.
— Вы шутница… нет, я вот вожу с собой простыночку… и пуховую шаль. Она места занимает меньше, а греет лучше всякого одеяла… к слову, позвольте представиться — панна Зузинская.
Она протянула Сигизмундусу ручку, которую тот принял осторожно, брезгливо даже, сдавив полненькие, унизанные кольцами пальчики.
— Сигизмундус, — представился он, разглядывая что перстеньки, что саму панну, такую всецело благолепную, как сахарная фигурка со свадебного торта. — Студент. А это кузина моя. Дульсинея. Но на Дусю тоже отзывается.
Желание огреть дорогого кузена саквояжем сделалось вовсе нестерпимым.
— А позволено ли будет узнать, куда вы направляетесь? — Панна Зузинская не спешила выпустить Евдокиин локоть, отчего та чувствовала себя добычей.
— Сначала до Журьиной пади, а там и дальше в Серые земли, — говоря это, Сигизмундус приосанился и шарф свой оправил.
— В Серые земли?! — охнула панна Зузинская с фальшивым удивлением. — И панночка?
— Я не могу оставить сестру без присмотру!
— А вы…
— Меня зовет наука! — Сигизмундус ударил в грудь кулаком. — Я в долгу перед нею!
— Неужели? — пробормотала Евдокия, о которой, казалось, забыли. — А мне, дорогой кузен, казалось, что вы в долгу не только перед наукой…
— Пустое, — отмахнулся Сигизмундус и, склонившись к новой знакомой, прошептал: — Эти люди ничего не смыслят в науке. Они думают, будто бы миром правят злотни, а на деле…
Драматичная пауза повисла над перроном, и от этакой нехарактерной для вокзала тишины очнулся проводник, сел, ударившись затылком о ступеньку, и выматерился, к слову, довольно-таки затейливо, с фантазией.
— Что на деле? — шепотом поинтересовалась панна Зузинская.
— Все дело в знаниях. Вот увидите. Я найду ее…
— Кого?
— Бержмовецкую выжлю!
— Кого?!
— Бержмовецкую выжлю! — с придыханием произнес Сигизмундус. — Я докажу, что она существует, и стану знаменит! Я войду в историю! Мое имя будет во всех учебниках…
— Очень за вас рада, — пролепетала панна Зузинская, выпуская Евдокиин локоть.
— Спасибо! — Сигизмундус отвесил поклон, несколько резковатый, верно, оттого панна Зузинская и отшатнулась. — Вы еще услышите обо мне! О Сигизмундусе Бескомпромиссном!
— Это ваша фамилия?
— Нет. — Евдокия не упустила случая отомстить. — Его фамилия Бескаравайчик…
— Наша, дорогая кузина… наша… но согласитесь, что Сигизмундус Бескомпромиссный звучит куда как солидней.
Кузина соглашаться не спешила, но оскорбленно замолчала, надулась, сделавшись похожей на фарфоровую куклу дешевой работы, этакую щекастую, с намалеванным румянцем и глупыми голубыми глазищами.
Впрочем, обманываться Себастьян не спешил.
Выражение оных глазищ, ежели приглядеться, не обещало ничего хорошего.
— Дорогой кузен, — ручка Евдокии стиснула Себастьяновы пальцы с неженскою силой, — надеюсь, вы знаете, что делаете.
Хотел бы Себастьян ответить, что, естественно, знает, однако же сомнения его не отпускали.
Третий вагон.
Грязный не только обыкновенной грязью, что скапливается везде, где обретаются люди, но и той, незримой, от которой вся его натура заходилась немым криком.
Натуру пришлось заткнуть.
Проводник билеты принял, проверил что на свет, что на зуб, после смерил Себастьяна на редкость неприязненным взглядом, для которого не имелось ни единой причины.
— За багаж — пять медней, — сказал он и руку протянул.
Красную, будто бы вареную.
— Помилуйте! — Себастьяну пяти медней было не жаль, однако пан Сигизмундус, будучи по натуре существом хоть и возвышенным, всецело отданным науке, но не чуждым практичности, коия появлялась приливами, не способен был добровольно и без спора расстаться с этакою суммой.
— Пять медней! — повторил проводник чуть громче и пнул холщовую желто-лиловую сумку, приобретенную Себастьяном у коробейника за вместительность и исключительный внешний вид.
— В билетах сказано, что багаж входит в стоимость проезда.
— Один чемодан. — Проводник поднял палец, точно сомневаясь в способности упертого пассажира считать до единицы. — За остальное барахло — плати.
Платить пришлось.
Пан Сигизмундус возмущался.
Кипел.
Плевался латинскими изречениями, от которых на лице проводника появлялось выражение величайшей муки, долго и муторно копался в кошеле, пересчитывая монетки, выбирая те, которые поплоше.
Но заплатил.
И, поднявшись по крутой лесенке со ржавыми ступенями, велел:
— Подайте.
— Сам возьми, — хмыкнул проводник и повернулся к неприятному пассажиру задом.
— Вы взяли деньги!
— За провоз. Чумоданы свои сам таскай… небось не шляхтич.
Пан Сигизмундус был оскорблен до самых глубин своей высоконаучной души, которая требовала мести, и немедленно. Правда, месть оная представлялась мероприятием сложным, почти невыполнимым, ибо был проводник крепкого телосложения, немалой ширины плеч да и кулаками обладал пудовыми.
— За между прочим… — Пану Сигизмундусу пришлось за багажом спуститься, на что лесенка ответила протяжным скрипом. — За между прочим… — Пан Сигизмундус оправил шарф и, не имея иных возможностей отомстить — лимерик, который он дал себе слово сложить при первой же оказии, не в счет, — обдал проводника взглядом, исполненным презрения. — Предки мои сражались на Вроцлавском поле! И я имею титул барона… от дядюшки достался…
Это он сказал для панны Зузинской, которая за эскападою наблюдала с немалым интересом.
Проводник вновь хмыкнул.
Титула у него не было, да только ему и без титула жилось неплохо. И, отступив в стороночку — панну Зузинскую, добрую свою знакомую, он поприветствовал кивком, — проводник изготовился наблюдать. Вот тщедушный студиозус ухватился за сумку, запыхтел, отрывая оную от земли. И с нею в полуобнимку попытался подняться… едва не упал и сумку выронил.
Что-то звякнуло. Задребезжало.
А лик студиозуса сделался морковно-красным, ярким.
— Возмутительно! — воскликнул он.
Проводник отвернулся.
Его служебные обязанности, благодаря заботе железнодорожного ведомства, были очерчены четко, и пронос багажа в них не значился.
Для того носильщики есть.
Отстав от сумки, студиозус принялся за чемоданы. С ними он управился легко, видать, не глядя на размер, были они довольно-таки легки. А после все ж вернулся к сумке…
— Что у вас там? — поинтересовалась панна Зузинская, которой сие представление уже успело надоесть. — Камни?
Студиозус отчего-то смешался. Побелел. И неловко промямлил:
— Книги. Очень дорогие мне книги… монографии… — Он все же поднял сумку, которую ныне держал, прижимая к груди обеими руками.
— Зачем вам книги? Там, — панна Зузинская махнула на рельсы, — от книг нет никакого толку…
Говорила она вполне искренне, но студиозус смутился еще сильней.
— Понимаете, — громким шепотом произнес он, косясь на проводника, который делал вид, будто бы занят исключительно голубями. Оные слетались на перрон, бродили меж поездов, курлыкали, гадили, чем всячески отравляли жизнь дворникам и иным достойным людям. — Понимаете… наш домовладелец — черствый человек… как мог я ему доверить то ценное, что есть у меня…
- Предыдущая
- 2/113
- Следующая
