Хождение встречь солнцу - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/29
• Следующая

Сичю не рассыпалась, а, наоборот, поманила Семена за собой, сойдя с тропы.

Привела его к кулеме[13]. У корневища тысячелетнего кедра — клетка. Сверху дощечками закрыта от снега. У входа, задавленный бревном, с приманкой в зубах, а приманка на веревочке, лежал распрекрасный соболь.

— Твой, — сказала Сичю. — Кулема — моя. Соболь — твой.

Сгреб Семен маленькую Сичю, поднял да и поцеловал. Она испугалась, а потом устроилась поудобнее на руках и за бороду Семена подергала.

Дело с Байанаем сладили весело. За Абакаяду Сичю дал Семен калыму медный котел да топор, а Сичю по дороге на Ленский острог добыла мужу еще двух соболей, да одного Семен добыл.

В покупочной книге атамана Галкина появилась в том году запись: «Куплено у служилого человека, у Семейки Дежнева, четыре соболя без хвостов, дано государевой муки двадцать семь безмен».

Была ночь, а над Ленским острогом стояла тишина, какой уже не случается на земле. Даже собакам брехать было не на кого.

А тишина стояла от беспокойства, не от благодати. Таились люди по домам, подолгу стояли на коленях перед образами, сплетались бородами над столом, нашептывая друг другу вести сказочные, выдуманные бог весть кем.

Заложил Ленский острог[14] восемь лет назад, в 1632 году, стрелецкий сотник Петр Бекетов. Через пару лет для промысла соболя в Ленском остроге собралось человек с двести, через восемь — промышленников было три тысячи.

За свои пять рублей да за соляное и хлебное жалованье — за пять четвертей[15] ржи, четыре четверти овса, за полтора пуда соли в год — казаки руки сложа не сидели.

В 33-м году атаман Галкин отпустил вниз на Вилюй Михаила Стадухина с товарищами, и те покорили жившие там тунгусские племена и привезли сто соболей.

Другие казаки построили Жиганск на реке Лене и оттуда ходили на Яну и на Индигирку — Собачью реку.

Уже шел в поход Иван Москвитин. Ему первому из русских суждено было выйти к Великому океану на берег Охотского моря.

Москва, озадаченная покоренными просторами, удивленная бесчисленной соболиной казной, идущей из этих просторов, объявила новое якутское воеводство, и поехали на Лену первые ее воеводы. Вместе с воеводами отправилось триста сорок пять казаков, и ехали на воеводство воеводы три года.

Чем ближе подходили обозы, тем крикливей бывали дни в Ленском остроге и таинственней ночи.

А пока всеми ленскими делами заправлял боярский сын[16] Парфен Ходырев. Ждал воевод, побаивался. Собрались они однажды втроем: сам, Михаил Стадухин и Юрий Селиверстов.

Угощал Ходырев хорошо, хотелось ему в разговоре выведать, что думают о нём знатные казаки, не покажут ли против перед воеводами. Был Ходырев низок ростом, а в дверь протискивался боком, из железного мяса был да из широкой кости.

Затравив маленько хмельным, предложил игру: кто кого перепьет. Чару пить в один дых, встать, положить крест — тогда уже и закусывай.

Чтоб не просто пить, а с интересом, поставили на кон по соболю.

Четыре чары Михаил Стадухин пил со всеми, пятую отодвинул.

— Все? — удивился Парфен.

— Не идет больше.

Селиверстов захохотал, а Парфен глаз сощурил.

— Суд вам буду творить, — сказал Михаил, не отводя перед Парфеном взгляда, — не бойся, по чести рассужу.

— А мы и не боимся, — усмехнулся Парфен, поглаживая мех стадухинского соболя. — Выпью, вот и пропал соболишко-то.

— Пропал, — согласился Михаил. — Зазря понадеялся на себя. С сильными тягаться вздумал.

— Не надо тягаться с сильными, Михаил.

Сказал многозначительно, выпил чару, встал, перекрестился, сел. Селиверстов тоже выпил.

— Нам бы, Михаил, с тобой подружить надо. Хороший бы из тебя купец вышел. Весь ты в своего дядю, а Василий Гусельников даже на Москве большой человек.

Селиверстов выпил шестую чару, Парфен не отстал.

— Василий Гусельников большой купец, а мы с тобой здесь купцы. Ну, какой ты казак, Михаил? Ты купец. Ты умеешь дела вести.

— Я казак, Парфен. Я ни от какой службы не бегал, а коль дела хорошо идут, так на это божья воля.

Глянул на Селиверстова. Тот выпил седьмую чару и сразу же восьмую. Ходырев опять не отстал.

— Значит, не хочешь с приказчиком Ленской земли дружить?

— Хочу.

— Так чего ж петушишься-то? Купец и все.

— Чтоб купцом быть, деньги нужны. А у меня их, Парфен, сам знаешь — кот наплакал.

— Врешь! А не врешь — у меня бери. Я разве тебе могу отказать, Михаил?

По девятой выпили.

— А что, может, и вправду дашь?

— Э-э-э-э! — засмеялся Парфен. И стал серьезным. — Дам! Договоримся с тобой кой про что, и дам, за милую душу! Смотри, смотри, клюет носом дружок твой. Пропал и его соболишко. Эй ты, гляди!

Парфен встал, выпил чару в один дых, сел и расхлябанно помахал рукой вокруг живота своего.

— Крест, крест клади! — потребовал Стадухин.

Парфен собрался и положил крест твердо.

— Ты думаешь, я пьяный?

— Нет, — сказал Михаил, — ты не пьяный, а вот денег, которыми хвастаешь, у тебя нет.

— Есть.

Встал, подошел к сундучку, открыл, вытащил бумаги.

— Видишь? Долговые кабалы. Целый день будешь считать. Только этого на четыре тыщи.

— Пью! — закричал Селиверстов.

Выпил и опять закричал.

— Пью!

Выпил, встал и рухнул мимо скамьи.

— На две чары тебя обошел.

Парфен засмеялся. Убрал бумаги, запер сундучок, трезво, с насмешкой посматривая на Стадухина, подошел к столу и одну за другой, хлестанул три чары.

— Твоя! — ахнул Стадухин. — Крепок ты, Парфен. За тебя хочу выпить, с тобой.

Выпили, и Парфен уснул, повалившись головой в блюдо. Михаил взял его за шиворот, глянул в безжизненное лицо, толкнул презрительно опять же в блюдо.

Абакаяда Сичю просыпалась раньше Семена. Она лежала во тьме и слушала его сон. Бог весть каким чувством знала она, сколько еще Семену спать, и, если знала, что сон прервется не скоро, выскальзывала из-под одеяла и уходила в угол избы, на шкуры: так спали якуты.

Случалось, что Семен заставал ее на полу. Он ложился рядом и, когда она просыпалась, ласкал. Она была счастлива, что Семен ее не ругает, и горячо принималась расспрашивать про далекую русскую землю, веруя, что на этот раз все поймет и что теперь уже воля якутских богов не заманит ее на шкуры.

Сичю обнимала Семена и все спрашивала:

— Семен, а какая твоя земля?

Семен улыбался и говорил, как ребенку:

— Земля такая же: у вас — деревья, у нас — деревья. У вас — трава, у нас — трава.

— А цветы другие. Ты говорил.

— Цветы другие.

— Оленей нет! — подсказывала Сичю.

— Оленей нет, лоси есть.

— А конца-краю нет твоей земле?

— Конца-краю у нашей земли нет. Одних рек не меньше тыщи.

Стукнули в окно. Сичю в испуге прижалась к Семену. Тот оторвал ее от себя, глянул.

— На службу зовут чевой-то.

Весть была невеселая: тойон Сахей— предводитель своего племени — обозлился и убил двух казаков, посланных собирать ясак[17]. Крикнул эту весть на утреннем крыльце свежий, словно всю ночь спал, Михаил Стадухин. Кровь ударила Семену в голову. Дружков порубил Сахей. Ефима Зипунка да Федота Шиврина. Ослепленный, будто кипятком шваркнули по ногам, бросился Семен к бане, где со вчерашнего дня сидел якут. Якут привез дань, но на свою голову прибыл к русским без единого соболя.

Барахлишко его казаки вчера растащили, а за то, что соболя не привез, побили маленько, но не сильно. Заморенный был якут, пожалели. Собирались утром отпустить, а тут весть о Сахее.

При Семене был шестопер[18]. Одним ударом сбил замок с двери. Влез в баню, поднял за шиворот проснувшегося от ужаса якута и выкинул в толпу, казакам под ноги. Уж чем там били — не разобрать. Оставили на снегу клочья рваных шкур да кровавую проталину.

• Предыдущая
• 7/29
• Следующая