Хождение встречь солнцу - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/29
• Следующая

— Не пойду на твоем коче, Семен. Или мало тебе моего позора и моей нищеты? — Рухнул на колени. — Радуйся!

— Дурак.

Герасим вскочил.

— Не дурак. Да что вы знаете об Анкудинове? Что вы знаете о его помыслах, о его мечтах? Это сердце мое разбилось, Семен! Это не коч, это я умер.

— Пошли греться, — сказал Семен.

У костра Анкудинову дали малахай, рукавицы. Он поискал глазами, увидал Попова.

— Возьми меня к себе, Федот.

— Иди, места хватит.

— Бог наказал нас, — сказал Иван Пуляев. — Сегодня Зосима и Савватий — наши морские покровители, а мы и молебна не отслужили.

Стали молебен служить. Молитвы вместо священника читал Дежнев, а потом Пуляев рассказывал о чудесах святых соловецких отцов.

— Плыл один человек по морю. Плыл, да и сверзился с ладьи. Ладья ушла, а он тонуть стал. Так бы и утонул, но вспомнил святых отцов наших Зосиму и Савватия и помолился им. Вдруг слышит голос: «Протяни руку». Протянул руку и почуял твердь. Открыл глаза и видит: плывут то ли по воде, то ли над водой два пловца и его за собой тянут. Тут объявился на море корабль. Чудесные пловцы исчезли, а корабельщики увидали тонущего и спасли.

Костер из обломков коча высоко поднимался в небо. Наварили еды, поели хорошо. Загрустили и вспомнилось родное.

Хмельной от горя, развеселился вдруг Герасим Анкудинов. Песни пел лихие, так пел, что сам же и плакал.

А потом порвал на рубахе ворот Герасим, совсем веселое запел. Пел, пальцами прищелкивал, глазами поигрывал, зубами смеялся, а казаки, на него глядя, по-бабьи всхлипывали. Дежнев и тот не удержался, а Федот Попов вторил Анкудинову. Хорошо у них получалось.

И вдруг просвистела, сломала ту песню злая стрела. Стрела ударила Попову в грудь. Повалился он, а казаки подхватили оружие и поворотились к врагу.

На русских наступали чукчи. Вел их в бой друг Семена Эрмэчьын.

Вдарили казаки из пищалей. Упал Эрмэчьын, а остальные убежали. Когда Семен подошел к Эрмэчьыну, тот лежал неподвижно, как убитый, а кровь текла из ноги. Семен встряхнул его за плечи.

— Вставай! Завязать ногу надо, а то кровью изойдешь.

Чукча открыл глаза.

— Убей меня! Я для тебя стал дичью.

— Дурака не валяй, Эрмэчьын.

Тот вдруг взвизгнул от ярости.

— Ты меня взял в плен, ты поразил мои ноги дьявольским огнем, я не хочу жить. Не мы первые напали на вас. Мы вас проводили с почестями. А что сделали вы? Нам ничего не надо от вас. Наша еда ходит вокруг нас на ногах. Наша еда растет, пока мы спим. А ты послал своего дурного человека жечь яранги. Я не хочу жить. Убей меня!

— Не буду я тебя убивать, Эрмэчьын. Кликни своих, они помогут тебе уйти. Мы не будем стрелять.

— Ты не хочешь меня убить, тогда я убью себя сам. Я уйду из жизни так же, как ушел мой отец.

Он выхватил из-за пояса костяной нож и ударил себя в живот. Рана была не смертельная, но Семен слышал от чукчей, что если кто-то из них произнес желание вслух — желание становится законом. Не выполнить его нельзя. Эрмэчьын пожелал умереть, так же как умер его отец, и он должен был умереть и в тех же мучениях.

Семен пошел прочь. Оглянулся. Эрмэчьын обвязал горло ремнем и душил себя.

— Господи! — перекрестился Дежнев.

И снова свистнули стрелы. Семен едва успел отбежать к своим, чукчи наступали с трех сторон. Никакая пальба, никакие смерти, казалось, не в силах были остановить их. Они падали, мертвые и раненые, но все бежали и бежали на русских. И русские дрогнули. Подхватив раненых, они отступали на кочи, к которым уже подобралось человек с полсотни копейщиков.

На море не унималась буря, но пришлось уйти спешно под градом ледяных брызг, под градом костяных стрел.

Море обрадовалось кочам, опутало их белой паутиной своих грив и понесло в разные стороны: Дежнева вдоль берега, к югу, Попова в открытое море. С кочем Дежнева море играло десять дней, а потом устало и выбросило его на берег. Это случилось утром первого октября. Видно, иссякла волшебная сила кабарги, которая ела смолу и которая так долго берегла мореходов от невзгод.

На землю, засыпанную снегом, ступило двадцать четыре землепроходца. Они знали, что море сыграло с ними и еще одну злую шутку: пронесло мимо заветной Анадырь-реки.

Ни Попова, ни Анкудинова не видал больше Дежнев. Спустя несколько лет отбил он в бою у корякских племен жену Федота Попова. Рассказала она, что Попов с Анкудиновым пристали к берегам Камчатки. Муж и многие другие его товарищи погибли от цинги и в боях, а кто уцелел, сели в лодку и поплыли в отчаянии куда глаза глядят, может, и до Китая добрались.

Не верилось Дежневу, что погиб его хороший товарищ. Смотрел пронзительно в черные глаза Федотовой жены, ложь искал в них и не находил.

Они умели голодать. Им было с кого брать пример. Северный человек не пугается пространства. Выстели перед ним Великий океан, научи ходить по воде, и северный человек весело отправится на денек-другой в гости к хорошему другу с Камчатки в Сан-Франциско. Северный человек будет идти день, и другой, и третий, не сомкнув глаз, без крошки во рту.

Они — русские люди, прибитые морем к неведомой, но громадной земле, шли шесть недель, и уже целую неделю был голод. Это был голод среди снегов, под пургой с океана, голод бездомных, обмороженных людей. У них ничего не осталось, кроме оружия и меховых одежд. Силы у них тоже не было, но они не бросали оружия и берегли ремни, на которых оно держалось. Они ели свою одежду. Силы после такой еды не возвращались, а холоднее становилось. Но ведь не умирали все-таки. Все-таки не умирали. Они жили, они каждый день шли вперед, прижимаясь к океану и не упуская из виду кол-звезду. Лютовали морозы, но никто из мореходов не подумал повернуть на юг. Была цель — Анадырь-река. И они шли к ней, не зная, что она такое, какие народы встретят их там, далеко ли она или совсем неведомо как далеко. Они верили в свою Анадырь-реку и месили непритоптанный снег не одну сотню верст.

Вырыли в снегу яму. Гора заслонила от большого океанского ветра. Снег, как шатер, укрыл от малых змеевитых ветерков.

Трудно отыскали среди камней и заносов тощие деревья, трудно разожгли огонь, поставили на него котел с водой и лоскутами кухлянок, ждали, когда кожа разбухнет и можно будет жевать ее больными зубами вприкуску с мерзлой корой осины.

— Тяжко соболя-то даются, а? — толкнул в бок Митяя неунывный Фома Пермяк.

• Предыдущая
• 26/29
• Следующая