Ночь навсегда - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/16
- Следующая
Как это — почему? Они же именно там сейчас. Антон хвастался, и не только ей, другим соседям тоже, и мальчишкам говорил, она сама слышала. А когда ее спросили, и инспектор, и эти, в куртках — тоже спросили, — она рассказала про Ялту, сдуру, конечно, дура она и есть, не сообразила «забыть» или «потерять», так ведь все равно бы узнали. «А вы не в Ялте, что ли?.».
Антон хвастался, кивает Х. сам себе. Теперь понятно… Впрочем, что понятно?
Кто его разыскивал, что за «инспектор»? Как это кто — уголовный розыск! И еще какие-то люди. Очень страшные, между прочим, люди, вежливые поначалу, культурные, но что-то в них такое… Зачем Х. понадобился уголовному розыску? Неизвестно. Хотя, вроде бы почтальона какого-то убили, а жена убитого нашла письмо — мол, если он погибнет, убийца живет там-то и там-то, скрываясь под фамилией Х. Это старуха с первого этажа рассказала, она всегда про все знает, у нее слух очень хороший…
«Разговор междугородный, — напоминает Х., опуская в щель очередную монету. — Кто были другие люди и что им надо?» Им тоже нужен Х. Оставили телефонный номер, если вдруг он объявится. А продавщицу просили сразу позвонить — так просили, что мороз по коже. Они искали какую-то «косметичку», точнее, содержимое этой самой косметички, потому что в квартире Х. ее не нашли. Они ведь успели обыскать квартиру еще до следственной бригады — вошли, будто к себе домой…
Женщина снова плачет. Неожиданно и бурно. Тогда начинает кричать Х., не выдерживает, потому что монеты кончаются, потому что бабы дуры, потому что человеку плохо, а там Антон один. Что было потом, ну?
Потом те, в куртках, во второй раз пришли к ней. Наверное, узнали откуда-то, что соседка — не просто соседка. Она же не просто соседка, правда? — женщина не может успокоиться. Эти сволочи ее однокомнатную квартирку обыскали ничуть не хуже, перерыли так, что ходить невозможно, — а ты говоришь «что потом», — расспрашивали, допрашивали, про Ялту и вообще — ужас, ужас, ужас… Точно ли Х. не брал эту проклятую косметичку?
Он кричит: «Дура!» — и на том разговор окончен.
Он возвращается на дачу. Ледяные руки дрожат, мешают думать, их приходиться сунуть в карманы. Барабанной громкости вопросы рвутся сквозь горло, мешают дышать, превращаясь в бессмысленное бормотание, но с этим ничего нельзя поделать. «Дура… — бормочет Х. — Какая косметичка?.. Какой почтальон?.».
Он возвращается.
А что, если хозяева дачи видели сообщение в новостях? Ведь наверняка видели, они всегда новости смотрят! И вообще, кто еще в Токсове может его опознать?
Надо идти сдаваться. Скандалить, требовать справедливости. Или бежать, прятаться, пока не поздно?
А с Крымом удачно получилось. Действительно собирались туда, Антон всю зиму и весну хотел на море, причем, именно в Ялту, изучил по книжкам этот город, достопримечательности и все такое, хотя, реальная Ялта не так уж хороша, как видится на картинках, — противный городишко, в котором народу больше, чем свободного места, в котором любой самый простой маршрут превращается в бесконечное чередование подъемов и спусков, — но ребенку должно понравиться, все-таки МОРЕ, все-таки собирались, мечтали, планировали, а когда пришло лето, денег оказалось маловато на такую поездку… Итак, с Ялтой полная ясность. Антону трудно было смириться, вот и заврался парень. Может, хвастался перед своими приятелями когда-нибудь раньше, и теперь стыдно было говорить правду. Смешной он. Несчастный. Иногда такая жалость к нему охватывает, особенно вечерами — хоть сиди возле детской кровати и на Луну вой. Правда, у Х. прекрасный сон, без нервов… Ладно, пусть эти две недели пройдут в Токсове, а дальше видно будет. Следующие две недели отпуска полагаются в августе, через месяц, есть время решить финансовую проблему.
Итак, никто не знает, где они. Даже возлюбленная продавщица. Не сообщил ей Х., куда собирается в отпуск, не хотел, чтобы она наезжала к нему в гости — а она наверняка бы так поступала, — собирался отдохнуть от всех, в том числе от этой женщины. Кроме того, давно пора было обдумать их отношения, в деталях представить их дальнейшую жизнь. Здесь, в спокойной одинокой глуши, решения принимаются легко и безболезненно, как бы сами собой.
Господи, о чем он думает? Особо опасный преступник…
Вот и калитка. Выложенная плитами тропинка, неприветливый сумрачный огород. В доме у хозяев горит свет — старички не спят еще, — и во времянке тоже… «Антон шалит, — мгновенно вскипает отец. До сих пор не спит, озорничает. И так мозги набекрень, а он, видите ли, озорничает!» — кипит отец, врываясь в наполненную электричеством комнатушку.
Сына во времянке нет. Шкаф, стол и сумки выпотрошены, вещи раскиданы, есть только свет и тоскливое ощущение разгромленности. Заднее окно почему-то приоткрыто… Х. берется рукой за косяк. Кто-то большой и страшный трогает его сердце — большими липкими пальцами. Где ребенок? Выдираясь из вязкой пелены паучьих прикосновений, Х. бежит к дому хозяев, ему кажется, что бежит, он уверен, что бежит… У стариков? Телевизор смотрит? «Антон!» — зовет отец, одиноко и трагически, срывающимся петушиным звуком.
Он рвет дверь на себя, вбегает в прихожую и тут же падает, споткнувшись обо что-то, предательски лежащее на полу.
Кухня и прихожая — одно помещение. В доме слишком мало места, чтобы можно было позволить себе иметь отдельно и кухню, и прихожую. На газовой плите, работающей от баллона со сжиженным пропаном, горит газ. Плита стоит на столике — на том самом, об который Х. ударился лбом. Хорошо, что лбом, а не глазом, — понимает он позже, много позже. Дед скорчился у порога, именно это неожиданное препятствие и попалось человеку под ноги. То, что труп был когда-то дедом-хозяином, видно только по одежде, ни как не по лицу. На лицо попросту невозможно смотреть, его нет, вместо лица что-то красное, пузырящееся, оскаленное. И к тому же — нож. Длинный, хозяйственный. Торчит из шеи — сзади. «Антон!» — рыдает Х., поднимаясь, не чувствуя боли, ничего не чувствуя. И торопится куда-то, торопится. «Ан-то-он!» Тело бабки обнаруживается рядом, в соседней комнате, сразу возле входа в прихожую. Строго говоря, бабка и там и здесь одновременно, лежит на пороге — тело в комнате, зато голова уже в прихожей, почти под умывальником.
Больше Х. ничего не помнит из увиденного. Потому что отчетливо слышит глухое, далекое: «Папа!.». Он мечется, рыдая. «Папа, ну где ты!» — жалобно зовет сын, откуда-то извне дома, из огорода; впрочем, Х. и так уже на воздухе, под черным небом, бежит, спотыкаясь о грядки и, наконец, замирает.
Сын стоит возле времянки — одетый в пижаму, выпачканный в земле, дрожащий…
И человек вдруг спокоен. Толчок — и все кончилось. Как мало человеку нужно было, чтобы вернулась реальность, временно покинувшая измученные жизнью мозги. Только сердце колотится, да алые кляксы в глазах стоят. Переполненный счастьем, человек командует:
— Домой, быстро!
Как мало нужно, чтобы вновь стать мужчиной.
— А что там? — вибрирует голос мальчика.
— Там? — спрашивает отец. — Там все нормально. Одевайся, не задавай глупых вопросов.
В спешке хватаются какие-то вещи, пихаются в огромную дорожную сумку, предназначенную специально для таких вот поездок. Сборы не отнимают много времени, хотя, им и мешают суетящиеся в помещении голоса. Мужской и детский.
Что здесь произошло?
Очевидно, просто повезло. Антон вовремя проснулся, услышал, как кричат хозяева дачи, испугался, вылез в окно и спрятался под скамейкой. Мужики его не заметили, не нашли. Мужики в красивых таких кроссовках — ничего, кроме обуви, мальчик не разглядел. Ругались разными плохими словами. А потом побежали на железнодорожную станцию, решили, что отец и сын успели удрать. Мальчик очень четко слышал их разговоры: мужики были громкими, ничего не боялись. Зато мальчик боялся, никак не мог вылезти из-под скамейки, даже когда папа вернулся, потому что думал: это не папа, а еще думал, что мужики спрятались и ждут…
— Вот, значит, как? — шепчет Х., шально озираясь по комнате. — Все правильно, ты у меня герой…
- Предыдущая
- 2/16
- Следующая
