Тайна черной жемчужины - Басманова Елена - Страница 30

• Предыдущая
• 30/69
• Следующая

– Какого ключа? – переспросил сторож.

– Скрипичного, есть такой знак в музыкальной грамоте. Афанасий Егорович, а у вас есть дети?

– Да, барышня, дочка есть, Дарья. В неразумном возрасте еще она.

– Дарья Афанасьевна, красиво звучит, – вздохнула Брунгильда, – не сомневаюсь, из нее настоящая красавица и умница вырастет. У нее хороший отец. Вы так добры ко мне, к бедной сироте. Но что теперь со мной будет? Впереди столько скорбных хлопот. А у меня так болит голова!

– А не соснуть ли вам, ваше сиятельство? – Брунгильда заметила, что сторож смотрит на нее сочувственно.

– Ой, Афанасий Егорович, я на нервной почве беспробудно спала два дня, – пожаловалась Брунгильда, – оттого и голова разламывается. Где же взять порошок? Не позвонить ли в аптеку? В квартире есть телефон? – Последний вопрос она задала нарочито равнодушно.

– Здесь-то нет, а в аптеке имеется. – Афанасий Егорович беспомощно смотрел на мучения красивой барышни.

– Быть может, вы сходите в аптеку? Я видела, она через дорогу, – почти пропела Брунгильда нежнейшим голоском.

– Я бы сходил, мне не трудно. – Сторож в задумчивости почесал затылок. – Да не велено мне вас без присмотра оставлять.

– Афанасий Егорович, а вы заприте меня на ключ, – ласково предложила Брунгильда. – Аптека рядом. Минутку-другую и займет все дело. А я никому не скажу, что вы отлучались. – Боюсь службу потерять, – признался сторож, – я здесь по просьбе хозяйки моей, а и служу-то сторожем при ней, в той же аптеке. Вдруг разгневается, уволит за ослушание.

– А в аптеке сейчас есть кто-нибудь?

– Почитай, без присмотру оставлена, я отсюда из окна в кухне поглядываю.

– Так никто и не узнает. Ключ-то у вас должен быть. А найти нужный порошок вы наверняка сумеете.

– Да где какие готовые порошки лежат, знаю, – гордо ответил приосанившийся мужичок.

– Когда все хлопоты кончатся, непременно подарю вашей Дарьюшке такое же зеркальце. Чтобы любовалась собой да молилась за меня. Я, княжна Бельская, не забуду вашей услуги.

Брунгильда отошла к дивану и взяла свой ридикюльчик. Достала зелененькую купюру и протянула ее сторожу:

– Вот вам деньги, дорогой друг, за лекарство надо платить.

Сторож с восхищением смотрел на девушку, которая, казалось, стала выше ростом: она стояла прямо, гордо приподняв головку и слегка опустив свои длиннющие ресницы... Настоящая княжна! Голубая кровь!

Брунгильда почувствовала готовность сторожа уступить ее просьбе и, словно спохватившись, добавила:

– Ах да, друг мой, Афанасий Егорович, не откажите еще в одной просьбе. У меня через несколько дней концерт. Я должна выступать, а я не предупредила моего учителя, что не смогу посещать эти дни занятия. Он беспокоится, начнет меня разыскивать. Может отменить концерт. Вы только скажите ему, что все в порядке. А потом, после отпевания и погребения отца, я сама ему все объясню.

Сторож с минуту еще колебался, но устоять перед искушением не смог. Он взял трехрублевую купюру, поклонился щедрой княжне, несколько раз произнес номер телефона, названный ему Брунгильдой, и ушел, заперев дверь Брунгильда без сил опустилась на диван. Кажется, ей удастся подать весточку своим родным и близким. Позвонит ли сторож? Ее обманет ли?

Брунгильда подошла к окну и стала смотреть в узкую щелочку меж шторой и стеной. Вскоре она разглядела очертания коренастой мужской фигуры в ватном пиджаке – сторож шел к аптеке. Брунгильда хорошо видела, как он миновал пространство перед домом, ставшим ее тюрьмой, пересек улицу и остановился у дверей аптеки. Повозившись немного с замком, он скрылся в глубине помещения.

У нее появилась надежда. Что принесет ей завтрашний день? Как никогда в жизни, она хотела, хоть на минуту, увидеть своих родных: строгого и заботливого отца, Николая Николаевича Муромцева, добрую и рассудительную мамочку, забавную сестричку, с утра до вечера роющуюся в старых книгах. С каким удовольствием Брунгильда сейчас послушала бы ее рассуждения о Рюриковичах и Гедиминовичах, Платонах и Аристотелях, Шекспирах и Расинах... Быстрее бы выбраться отсюда...

А потом, а потом – она непременно найдет возможность увидеться и с Глебом Васильевичем Тугариным. И никогда, никогда больше не будет так глупа, чтобы разлучаться с ними!

Она старалась, но не смогла сдержать слезы.

Она, бедная, еще не знала, что никогда больше не увидит своего возлюбленного, Глеба Васильевича Тугарина, тело которого уже доставили к этому часу в морг Обуховской больницы. Не знала она и того, что ее дорогой и любимый отец, профессор Николай Николаевич Муромцев, лежит сейчас на кровати почти бездыханный и доктор Коровкин произносит ужасные, роковые слова:

– Разрыв сердца.

Прошедшая ночь походила на ад – перенесенный из прихожей в спальню, осторожно разоблаченный от башмаков и одежд, Николай Николаевич недвижно лежал с закрытыми глазами на постели. Перепуганные насмерть женщины с надеждой обращали свои взоры на доктора Коровкина, сразу же пресекшего начавшуюся было бестолковую суету. Он, скинув визитку, занимался больным и давал четкие указания – из спальни бесшумно бросались исполнять его требования то Мура, то Глаша. Елизавета Викентьевна не отходила от постели мужа, легкими касаниями рук поправляла больному подушку, одеяло, старалась притронуться к его бледному широкому лбу. Она не хотела мешать Климу Кирилловичу, но ее расширенные от ужаса глаза говорили доктору то, что боялись сказать ее побледневшие губы, сейчас ее волновало только одно: будет ли жив ее супруг?

В середине ночи, когда стало ясно, что состояние больного стабилизировалось и ухудшений не намечается, что страшный диагноз не подтвердился, Клим Кириллович Коровкин, закрыл свой саквояж, облекся в визитку и вышел в гостиную. Мура последовала за ним. Елизавета Викентьевна осталась у изголовья больного. Глаша еще раньше – ушла на кухню и дремала там, прикорнув на табуретке у стола.

– А вот сейчас я бы не отказался от рюмки водки, – сказал уже в гостиной доктор. – Такого сумасшествия в моей жизни еще, кажется, не было. И сна ни в одном глазу.

– В буфете есть графинчик, – вскочила Мура, с сочувствием посмотрев на утомленное лицо верного друга, – я сейчас налью вам рюмочку.

Она достала небольшой хрустальный графин и рюмку.

– Милый Клим Кириллович. – Мура опустилась на стул, рядом с доктором. – Я тоже безумно устала. И вся ответственноеть ложится на меня. Папа болен, мама от него не отходит, как бы и сама не слегла. А кто будет искагь Брунгильду? Кто поведет переговоры с шантажистами?

– Готов вам помочь чем смогу, дорогая Мария Николаевна. – Доктор выпил рюмку водки и налил другую. – Что вы намерены делать?

– Я думаю о том, где найти десять тысяч, которые требуют шантажисты. В доме таких денег нет.

– Большая сумма, почти три годовых жалованья Николая Николаевича, – нахмурился Клим Кириллович – посреди ночи ее не найти. К сожалению, и я такими средствами не располагаю. Но все, что у нас с Полиной Тихоновной есть, – к вашим услугам. Соберем ли мы хотя бы половину требуемой суммы?

– У меня есть идея. – Измученные синие глаза доверчиво смотрели на доктора. – Надо продать что-нибудь из драгоценностей.

– А вырученных денег хватит? – засомневался он.

– Конечно нет, – скорбно вздохнула Мура. – Но решение теперь придется принимать мне. За выкупом могут обратиться уже сегодня утром, и я сделаю все, чтобы освободить сестру. Возможно, придется продать и ту черную жемчужину, которую подарил Брунгильде покойный юноша. Возвращать ее больше некому. Может быть, она спасет Брунгильду?

– Дай бог, чтобы она оказалась ценной, – заметил доктор Коровкин.

– Но что случилось с Глебом Тугариным? – Наконец Мура смогла задать и этот вопрос: впервые за весь вечер они с Климом Кирилловичем остались наедине.

Уже заканчивая свой рассказ, доктор достал из кармана визитки сложенный бумажный листок и протянул его Муре:

• Предыдущая
• 30/69
• Следующая