Двое на дороге - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/13
- Следующая
Сочинённая Оборвышем небылица рассказывала о человеке, который всю жизнь занимался очень странным делом. Человек слагал песни. У него получались добрые, мудрые, какие-то удивительно чистые песни. Выстраивая их звук за звуком, он испытывал непередаваемую радость, понять которую смог бы лишь тот, кто сам когда-нибудь слагал песни. Судьба его не представляла бы особого интереса: в любом мире отыщется блаженный, тратящий попусту жизнь. Но суть истории в другом. Деревня, где жил человек, за что-то невзлюбила его. О-о, это была своенравная, капризная деревня, впрочем, и деревней-то её нельзя назвать, потому что когда-то давным-давно она превратилась во всемогущее сверхъестественное существо. Жители ее, точнее — пленники ее и не подозревали, что целиком находятся во власти этого существа, они просто рождались, работали, умирали — в своей деревне, в родной деревне. Так вот, чем-то не угодил ей человек, слагавший песни. Возможно, именно тем, что бывал иногда счастлив. Поэтому жизнь его складывалась очень сложно. Деревня придумала для него изощрённое наказание. Нет, она не собиралась убивать или калечить человека: это было бы слишком быстро и просто. Она поступала хитрее — обрушивала на него великое множество житейских трудностей, чтобы разум был задавлен постоянной необходимостью решать мелкие, глупые, ничтожные задачки. И наказание дало хороший результат. Человек прожил отпущенные ему годы, сражаясь с обстоятельствами, изредка пытаясь сочинять, в муках сознавая, как бесплодно уходит время, а песен-то создал до смешного мало!
Печальная история. Однако кончается она не так уж плохо. Хоть и не знал человек, что его беды не случайны, что они намеренно подстроены деревней, он всё же сумел отомстить злобному существу. Да, песен после него осталось мало, но ведь они не были просто придуманы, они были выстраданы, поэтому каждое слово в них таило неудержимую силу. Удивительную, непонятную радость вызывали они в людских душах. И постепенно вошли песни в скучные деревенские дома, навеки зазвучали в пыльном воздухе. При этом ни одна из них не рассказывала о деревне, которой человек отдал жизнь. Ни одна! Человек слагал добрые песни, в деревне же он не видел ничего доброго. А посвящены они были какой-то другой, вымышленной деревне, существовавшей только в воображении этого человека. Он безнадёжно мечтал жить в придуманном им мире. Он хотел, чтобы люди мечтали вместе с ним.
Шло время. Смысл странных песен всё глубже проникал в умы людей, и это действие чудесным образом подрывало могущество деревни: она неотвратимо слабела, делалась дряхлой, беспомощной. А когда доброта странных песен прочно вросла в души человеческие, когда их вера в возможность счастья стала верой всех живущих, издохла мерзкая тварь. И кто знает — не мешали бы человеку слагать песни, может и не сумел бы он наполнить их всепобеждающей верой?
Оборвыш проснулся оттого, что ему невыносимо хотелось пить. Во рту было сухо, скверно, в груди покалывало, спину как-то нехорошо ломило. Что со мной? — вяло удивился он. И тут же вспомнил вчерашний день. Сияние!.. Он полежал некоторое время, собираясь с духом, потом вылез из хижины. Дополз до ближайшего лиственника, отодрал ножом толстый кусок коры и принялся жадно лизать холодную влажную мякоть. Я варвар, — подумал он равнодушно. А впрочем, угощение заслуженное: потрудился вчера просто замечательно! Придумал новую небылицу, пригвоздил её к бумаге — молодец… Проклятое сияние! Волосы повылезают — ладно. Но говорят, будто и зубы выпадут, и вообще — страшные вещи с людьми происходят, если ненароком в пламени этом дьявольском искупаться. Хотя зубы тоже ерунда, переживём, тут самому бы не улететь за небеса. А вот Пузырь без зубов пропал бы точно, от тоски бы высох — без смысла жизни-то…
Было утро. Небесная твердь едва-едва оправилась от тьмы, потихоньку светлела, крепла, вызревала. Лесная тень наливалась благодатной силой. Утро было ранним, пока ещё нежным, пока ещё спокойным. Со стороны дороги раздавался глухой стук, изредка доносились неясные возгласы — дорога тоже проснулась. Оборвыш оторвался от изуродованного им дерева и побрёл обратно к хижине. Голова, к счастью, была ясной, в ней закипало знакомое нетерпение. Можно работать. Нужно работать. Давно пора начать работать… Оборвыш вскарабкался в своё убежище и занялся делом.
Он довольно быстро поправил текст вчерашней небылицы.
Затем стал записывать историю, которую придумал прошлой ночью — про смешных зверьков, порабощённых несколькими вполне разумными мыслями.
Вскоре после полуденных плясок света работа была вчерне завершена.
Тогда он понял, что необходимо отдохнуть.
Оборвыш задремал, и это блаженное состояние представило ему совершенно неожиданную картину мира. Приснилось, будто бы вертень является вовсе не стихийным бедствием, как многие полагают, не карой небесной, в чём многие уверены, а транспортным средством невидимых путешественников, которые летают на нём сквозь небесную твердь — к Огонькам. Невидимки эти не злые, просто они не замечают, что их жуткие летающие столбы приносят людям смерть и разрушение. Очнулся Оборвыш, охваченный возбуждением, и принялся лихорадочно обдумывать это кощунственное предположение. Он горел желанием превратить его в новую прекрасную небылицу, решив наполнить очередное свое творение мыслями об относительности малого и большого, и о том, насколько бесчестно для разумного путешественника равнодушное незнание чужих горестей.
А когда в голове у него всё прояснилось, когда сюжет истории стал зримым, именно в этот сладкий миг ему вновь стали мешать.
Знакомый голос неуверенно позвал:
— Эй, тут есть кто-нибудь?
Оборвыш высунулся из хижины.
— Опять ты? — сказал он устало.
Пузырь страшно обрадовался. Закричал на весь лес:
— Жив, бездельник! Нашёл я тебя всё-таки!
Его радость была удивительно искренней, и Оборвыш смирился, справился с минутным отчаянием, даже улыбнулся непроизвольно:
— Ты что, меня специально искал?
— А ты как думал? Вчера полдня убил, и сегодня — тоже…
Пузырь смотрел сияющими глазами. Оборвышу вдруг сделалось стыдно за свою мелкую неприязнь в этому доброму — да-да, доброму человеку. Он полез вниз, сильные руки помогли ему спуститься, и когда он примял ногами траву, в мире как всегда стало хорошо. Только сильно болела поясница.
Пузырь бережно повернул бывшего друга к себе лицом. Почему-то радости уже не было в его взгляде.
— Что-то странное с тобой творится, Оборвыш. Похудел ты. И вроде бы некуда тебе дальше худеть, так надо же — снова… Ты чего с собой сделал в этих гнилых развалинах?
— Я тут работал.
— Рабо-отал… — передразнил Пузырь, скептически хмыкнул и похлопал себя ладонью по макушке. — За небесами тебя поймут. Кстати, ты как себя чувствуешь?
— Нормально.
— Проскочил сияние, и ничего?! — воскликнул Пузырь, отодвигаясь.
— Всё нормально, — повторил Оборвыш. Если бы это было так, подумал он мрачно. Если бы это было так.
— Дуракам везёт, — Пузырь покивал головой и глубокомысленно заметил. — Наверное, по-другому и не могло быть. Ты же весь будто высушенный. Как стручок бобовика. Рёбра сквозь рубаху торчат. Что там это паршивое сияние, когда в тебе и так ничего не осталось?
— Точно, — весело подтвердил Оборвыш. — Пусть мудрые обжоры боятся.
Пузырь скривился:
— Остришь? Дурень, молись лучше, чтобы всё обошлось!
— Где твой товар? — спросил Оборвыш. — Стражники отобрали?
— Стр-ражники… — выцедил Пузырь и тяжко ругнулся. Успокоившись, объяснил. — Я топтуна и повозки тут недалеко оставил. На всякий случай. Их отсюда не видно, они с той стороны от хижины, — он вдруг спохватился. — Подожди, Оборвыш! Я сейчас их привезу, — и торопливо зашагал прочь. — А то какой-нибудь умник случайно наткнётся, — он договорил на ходу, обернувшись, — нищий бродяга какой-нибудь…
Пузырь скрылся из виду. Оборвыш, пользуясь его отсутствием, слазил в хижину, собрал бумагу и письменные принадлежности, вернулся обратно, и когда Пузырь появился из-за деревьев, ведя топтуна с повозками, Оборвыш был готов продолжать путь. Он решил временно отложить работу. Нужно было идти в город. Ему давно нужно было быть в городе.
- Предыдущая
- 8/13
- Следующая
